— И что подтолкнуло вас к такому выводу? — в голосе Дэйна слышалось любопытство.
— Пистолет, который вы наставили на меня. Хотите, чтобы я рассказал остальное?
— Нет. Просто зайдите в ванную. Чтобы выстрел не побеспокоил соседей.
Я, однако, продолжал говорить.
— Вы также убили дочь сенатора и Игнатия Олтигби.
— Я?
— Разумеется. Вы убили Каролин Эймс, потому что она, скорее всего, подслушала разговоры Конни с сенатором. Делать это она умела. И еще записала некоторые из них на пленку. Я думаю, на ту же пленку попали и ваши телефонные беседы с Конни Майзель. Короче, она узнала, что Конни Майзель и вы шантажируете сенатора. Поэтому вы и убили ее, заминировав «дипломат». Кто поменял «дипломаты»? Конни?
— Я сказал, в ванную, Лукас.
Я не двинулся. Остался на диване.
— Вы же специалист по взрывным устройствам, не так ли, Дэйн? Проведя столько времени в ФБР и ЦРУ, вы знаете, как смонтировать бомбу в «дипломате»? И стрелять из любого вида оружия вас там научили. Так что попасть с двадцати пяти футов в человека на темной улице для вас сущий пустяк. Бедный Игнатий. Мать отправила ему письмо, в котором написала об американском сенаторе, в свое время, ограбившем винный магазин и убившем его хозяина. Это все, что она могла сделать для сына. Подумала, что он сможет заработать на этом немного долларов. Но доказательств он от нее не получил. Может, потому что был наполовину черный, а мать действительно не любила черных. Так что, кроме письма у него ничего не было. Игнатий, наверное, потратил свои последние деньги на билет до Вашингтона, но судьба столкнула его с дочерью сенатора. Думаю, произошло это случайно, но рано или поздно он бы все равно встретился с ней. Игнатий, однако, так и не решил, как использовать имеющийся у него компромат на сенатора. И все еще пребывал в раздумьях, когда Каролин Эймс убили. Игнатию это не понравилось. Он знал, почему она умерла, ибо Каролин оставила ему дубликаты магнитофонных записей и своего дневника. Должно быть, он полюбопытствовал, а что, собственно, ему оставлено, и пришел к выводу, что ему это не по зубам. Поэтому он принял решение продать все мне за пять тысяч баксов и бежать из Америки. Вы же следили за ним и убили у моего дома.
— Если вы хотите умереть на этом диване, Лукас, меня это вполне устроит, — процедил Дэйн.
С лестницы донеслись какие-то звуки. Будто кто-то спускался по ступеням. Дэйн оглянулся. Глупыш, наш кот, решил прогуляться, то ли к своей миске на кухню, полакомиться «пуриначу», то ли к своему ящику, справить нужду. Я бросил в Дэйна тяжелую пепельницу. Она угодила ему в левое плечо.
Затем воспользовался кофейным столиком, как трамплином, и взмыл в воздух. Дэйн это заметил и отступил в стороны, слишком проворно для мужчины сорока шести лет с заметным брюшком. Он ударил меня по лицу, пока я еще летел. Приземлился я на пол, не задев его. На руки и колени. Глупыш потерся о мою левую руку. Я поднял голову. На губах Дэйна играла улыбка. Дуло пистолета нацелилось на меня. Я же смотрел на пистолет и думал, что умирать мне ужас как не хочется, но повлиять на что-либо я бессилен.
— Полиция, Дэйн, — раздался грубый мужской голос.
— Не двигаться!
Дэйн не подчинился приказу. Круто развернулся и успел выстрелить до того, как первая пуля ударила ему в живот, а вторая снесла чуть ли не всю правую половину лица. Он не выронил пистолет. Упал на колени, посмотрел на лестницу, попытался поднять руку с пистолетом, но третья пуля пронзила ему шею над галстуком-бабочкой. Вот тут он рухнул на левый бок и затих.
Лейтенант Дэвид Синкфилд не спеша спустился по ступеням, сопровождаемый своим напарником, Джеком Проктером. В руке он все еще держал револьвер. Как и Проктер. На лице Синкфилда отражалось недовольство.
— Он ни в чем не сознался.
— Сознался, уверяю вас.
— В чем же?
— Он признал, что хотел меня убить.
Синкфилд первым подошел к сотруднику службы безопасности «Уотергейта».
— Мы собираемся подняться к сенатору Эймсу. И не хотим, чтобы его предупредили о нашем визите.
Охранник кивнул.
— Нет проблем, лейтенант. Проходите.
В кабине лифта Синкфилд повернулся ко мне.
— Я знаю, что допустил ошибку, взяв вас вместо Проктера.
— Она же ваша пассия.
— Вам не следовало упоминать об этом при Проктере.
— Я в этом не уверен. Ваш поступок вызвал у него восхищение.
— Но уж другим-то говорить не надо.
— Пожалуй, вы правы.
Проктера мы оставили у тела убитого Артура Дэйна. И уехали, как только к дому, в вое сирен, подкатили две патрульные машины, несколько оживив скучную жизнь моих соседей. Проктер хотел поехать с нами, но не стал спорить, когда Синкфилд попросил его остаться. Лишь подмигнул своему начальнику.
— На этот раз, Дэйв, тебе бы лучше не снимать штаны.
— Да, — кивнул Синкфилд, — лучше не снимать.
— Знаете что? — спросил он меня по пути к «Уотергейту».
— Что?
— Я все думаю, кто кого нашел.
— Она первой обратилась к Дэйну.
— Откуда вы это знаете?
— Я не знаю. То есть не могу этого доказать. Но инициатива исходила от нее, в этом я не сомневаюсь.
— А с чего вы решили, что Дэйн работал с ней в паре? Интуиция?
— Кто-то должен был с ней работать.
— Но почему вы поставили на него? Разве он оставил какие-то бросающиеся в глаза улики?
— Такие, как он, улик не оставляют. Единственная улика, указывающая на Дэйна — его профессионализм. Если кто-то и мог нанять в Лос-Анджелесе лесбиянку, чтобы та убила меня, так это Дэйн. Если кто-то и мог установить в своем гараже мину в «дипломат», так это Дэйн. Если кто-то мог обставить двойное убийство, чтобы выглядело оно, как убийство-самоубийство, так это Дэйн. Вы говорили с шерифом округа Толбот?
— Этим утром. По его словам все экспертизы указывают на то, что налицо убийство-самоубийство. Все сходится до последних мелочей. Он даже сказал, что уже готов закрыть это дело. Я говорил с ним после вашего звонка, поэтому попросил его повременить с вынесением решения.
— Интересно, какую долю намеревался получить Дэйн? — спросил я.
— До или после убийства сенатора?
— Вы думаете, следующим был бы он?
Синкфилд кивнул.
— А кто же еще.
— Может, Дэйн работал авансом. Чтобы они могли поделить все двадцать миллионов.
— Шестое чувство подсказывает мне, что этого нам не узнать никогда, — заметил Синкфилд. — Она-то нам ничего не расскажет.
— Как вам удалось заманить ее в постель? — спросил я. — Спрашиваю из чистого любопытства.
Синкфилд посмотрел на меня. По взгляду чувствовалось, что ему меня жаль.
— Вы хоть ко мне приглядывались?
— Конечно.
— А к ней?
— К ней тоже.
— Так кто кого уложил в постель? — он раскурил новую сигарету от бычка, последний выбросил в окно. — Теперь, конечно, я могу сказать, что трахал ее лишь для того, чтобы завоевать ее доверие и вызнать информацию, необходимую для завершения расследования. Вы со мной согласны?
— Конечно, можете.
— Но вы мне не поверите.
— Нет. Полагаю, что нет.
— Я вас не виню. А потому скажу вам правду. Я оттрахал ее, потому что она мне это позволила, а другого шанса лечь на такую женщину мне не представится, доживи я хоть до ста лет. А если бы вы видели мою жену, то поняли бы, о чем я толкую.
— Конни Майзель может это использовать, знаете ли.
— Как?
— На суде, когда до этого дойдет.
Синкфилд одарил меня еще одним, полным жалости, взглядом.
— Вы же не думаете, что дело дойдет до суда, не так ли?
— А вы?
Он покачал головой.
— Никакого суда не будет.
Конни Майзель пригласила нас в квартиру. Открыв дверь, она улыбнулась Синкфилду, кивнула мне и провела нас в гостиную.
— Смерь жены очень огорчила сенатора, — сообщила она нам. — Он просто в шоке.
— Когда похороны? — полюбопытствовал я.
— Завтра. Приглашены только самые близкие люди.
— Пригласите его сюда, — попросил Синкфилд.
— Он ужасно расстроен.
— Он расстроится еще больше, когда услышит то, что я хочу ему сказать.
Конни Майзель была в черном свитере и черных слаксах. Вероятно, по случаю смерти жены сенатора. В черном она выглядела очень сексуально. Впрочем, сексуально она выглядела в любой одежде. Для меня Конни Майзель олицетворяла секс. Она мне не нравилась, я видел, что она умнее меня, и не мог из-за этого не тревожиться, но я мог понять, какие чувства испытывал к ней Синкфилд. Я мог его понять, а потому ревновал.
Конни Майзель с любопытством взглянула на Синкфилда.
— А что вы хотите ему сказать?
— Во-первых, Дэйн мертв. Я застрелил его этим утром.
Она смогла бы стать превосходной актрисой. Ни единая черточка не дрогнула на ее лице, за исключением глаз. Она мигнула.
