жужжание, будто бубнит множество голосов разом.
Катрина бросила на меня проницательный взгляд.
– Ты ходила к концу тропы, куда ходить тебе не положено.
Я с жалким видом потупилась, как не раз делал Бром.
– Но не дальше. Я только на секундочку сошла с тропинки, чтобы посмотреть, что будет.
Катрина пробормотала что-то по-голландски, вздохнула и продолжила:
– Я цеплялась за Бендикса, потому что этот гул сбивал меня с толку, и я чувствовала, как меня тащат, дергают за юбки, тянут за волосы. Не знаю уж, что чувствовал Бендикс. Он не говорил со мной, но сквозь странный шум в ушах я различала его надсадное дыхание. Не знаю, сколько времени мы так шли, но тут мне почудилось что-то вроде пения. Я говорю «что-то вроде», поскольку речью это не назовешь, но и мелодии там тоже не было. Но оно влекло меня, непостижимо влекло. Сама того не осознавая, я отпустила руку Бендикса и словно поплыла от него прочь, в темноту. Однако, оторвавшись от него, я пришла в себя и позвала сына. А он не ответил. Только хор голосов принялся выкликать мое имя: «Катрина, Катрина, Катрина». Я понимала, что они пытаются заманить меня, околдовать своими чарами – только ничего у них не выходило. Потому что мне нужно было найти Бендикса. Нужно было спасти сына. Но я не видела его во мраке, и теперь зовущие голоса смеялись надо мной, а я металась, спотыкалась, кричала, а вокруг была только тьма, и лес, и живущие в лесной тьме существа, окружившие меня, не подпускавшие к сыну. А потом я услышала его крик. Такой долгий, такой ужасный, что он словно бы проложил мне тропу, и я бросилась по ней к сыну. Каким-то образом мне удалось стряхнуть с себя жутких мелких тварей с цепкими пальцами, тварей, которые тянули и дергали меня, и я бежала, бежала, бежала на крик. Задыхаясь, я вылетела на прогалину. В кронах деревьев вырисовывался просвет, идеальный круг, точно прорезанный специально, в просвет этот лился лунный свет, и я увидела…
– Тень, – пробормотала я. – Длинную тень, которая колеблется и мерцает и словно бы не имеет формы, однако у нее есть острые зубы и горящие глаза.
– Да. И эта тень уже оторвала Бендиксу руки и голову и склонилась над ним, глотая его кровь – мою кровь, кровь Брома, кровь, порожденную нашей любовью друг к другу. Я закричала. Я кричала, кричала, кричала так долго, что даже не знала, смогу ли когда-нибудь перестать кричать. И тварь прервала свое занятие, взглянула на меня – и, Бен, у меня возникло странное чувство. Мне показалось, что я уже видела это чудовище раньше и что оно знает меня.
Бабушка вздрогнула, я потянулась к ней и стиснула ее руку. Пальцы Катрины были холодны как лед.
– И что случилось потом?
Она покачала головой.
– Я не знаю. Думаю, я упала в обморок, а когда очнулась, уже наступило утро, существо исчезло, и только тело Бендикса без головы и рук лежало на земле. Я должна была что-то сделать, должна была вернуть моего мальчика домой. Мне не хотелось оставлять его в этом ужасном месте. Я понимала, что Бром уже, наверное, сходит с ума, обнаружив наше с Бендиксом исчезновение. Но я не знала, что делать. Унести Бендикса мне было не под силу. Шум, который я слышала ночью, утих, но не исчез полностью. Но эти голоса звучали не так злобно, как ночные. Мне показалось даже, что они, ну, не знаю – подбадривают меня? Но никто из тех, кому эти голоса принадлежали, не появился, чтобы помочь мне.
– Ома… – сказала я и помедлила. Я не знала, известно ли ей, что случилось с Юстусом и овцой. – Тем утром, когда ты увидела тело моего отца… оно было… целым? Ну, не считая головы и рук.
– Ты думаешь о Юстусе, – вздохнула Катрина.
Значит, Бром рассказал ей.
– Да. Мой отец…
Я не могла произнести это. Не могла спросить, таяла ли плоть моего отца, как воск горящей свечи, оставляя от сына, которого ома любила, лишь кости да извивающихся червей.
– Нет, тело Бендикса не было таким, как то, что вы нашли прошлой ночью. Я не знаю, отчего такое случилось с теми мальчиками, с Кристоффелем и Юстусом.
– Ты не думаешь, будто это оттого, что существо в лесах изменилось? Сделалось сильнее?
Катрина нахмурилась:
– Не знаю, значит ли это, что оно стало сильнее. Но что-то, несомненно, изменилось.
Мы обе помолчали, размышляя о том, что могут означать эти изменения. Потом Катрина продолжила:
– Я начала отчаиваться, думая, что мне никогда не вернуть Бендикса домой, что придется бросить его там, в лесу. Я не знала, получится ли у меня найти эту прогалину снова – да и разрешат ли мне ее найти. Лесные духи могли и не позволить. И тут я услышала мягкий стук копыт по земле и траве: цок-цок-цок, и тихое ржание.
Сердце мое подпрыгнуло. Неужели Катрина видела Всадника – настоящего Всадника, подумала я. Неужели он помог ей доставить тело моего отца домой?
– Потом передо мной, как по волшебству, возникла черная лошадь. Конь. Черный конь. Это был Черт, конь твоего деда – тот, что был у него до Донара.
Меня окатила волна разочарования, но я промолчала.
– Более умного животного я в жизни не видела. Если бы не Черт, твоему деду никогда бы не удался тот фокус со Всадником без головы. Никогда другая лошадь не смогла бы так скакать в темноте, с полуслепым из-за дурацкого костюма седоком.
Я удивленно уставилась на Катрину, и бабушка улыбнулась:
– Да, я знаю, что Бром тебе рассказал. Я всегда надеялась, что история о Всаднике без головы забудется, но люди в деревне этого не позволили. Они превратили шутку Брома в нечто реальное – по крайней мере в своих головах.
– Но никто же не знает, что это была шутка. Кроме нас. И Шулера де Яагера.
Глаза Катрины сузились.
– Этот человек. Он как демон, преследующий нас с той самой ночи. Он знает, что случилось с Икабодом Крейном, но никому не расскажет.
«Ему просто нравится чувствовать власть над Бромом, – подумала я. – Нравится знать то, чего никто больше не знает».
– Знаю, Господь сочтет меня нечестивой, но я каждый день, с той самой ночи, желаю этому старику смерти. Когда лихорадка прошла по деревне, когда умерло столько молодых – и твоя мать, и многие другие, – я думала только: «Почему этот человек не умер?» Он, верно, заключил
