Она вошла в подъезд. Весь знакомый букет запахов, от которых не спасали и двери собственной квартиры. Сейчас и у нее, разве что чуть слабее, будет пахнуть тем же: жареным луком с первого этажа, рыбой, которую через день жарили на третьем, отвратной смесью въевшегося в стены табачного дыма и кислого перегара. Однако на лестнице никаких голосов слышно не было. И на том спасибо. Надя, держась за перила, стала подниматься на свой четвертый этаж.
Между вторым и третьим этажом она на минутку остановилась, чтобы дать отдых ногам, которые казались свинцовыми. Так и есть, на третьем сегодня рыбный день. Она всегда давалась диву, что же за рыбу жарят за выкрашенной в ядовитый зеленый цвет дверью. Ни хек, ни мойва так вонять просто не могут. Разве что соленая селедка на сковородке с самым дешевым и мутным подсолнечным маслом. Хотя кто же это будет есть?
Надя вздохнула и двинулась дальше. В дурманящей мешанине запахов явственно проявился еще один, тяжелый и тошнотворный. Тухлое мясо? Похоже, но не совсем. Может, кто-то — как не раз уже бывало — выставил кулек с какими-то обрезками на лестничную площадку, чтобы в собственной квартире воняло чуть меньше? Господи, как же опустились люди, как же оскотинились, как озверели… Что с нами происходит? Разве можно жить так?
Она поднялась, наконец, на свой четвертый. Тошнотворный запах — запах гнили, разложения, тухлятины — сейчас забивал все остальные. Ей с трудом удавалось дышать. Дверь квартиры напротив была приоткрыта на пару сантиметров, и Надя поняла, что ужасающий смрад идет именно оттуда. Конечно. Одинокая старуха-соседка, почти начисто лишившаяся памяти, опять либо отключила холодильник, либо оставила что-то гнить на кухонном столе.
Надя подошла к двери и громко позвала:
— Зинаида Петровна!
Ни звука в ответ. Звонить в дверной звонок, а тем более стучать, было бесполезно. Старуха то ли и впрямь не слышала ни звонков, ни стуков, то ли делала вид, что не слышит. Во всяком случае, прежде ни достучаться, ни дозвониться к ней не удавалось, разве что сама она в тот же самый момент собиралась открыть дверь, направляясь в магазин или в аптеку. Надя подождала несколько секунд и крикнула прямо в дверную щель:
— Зинаида Петровна!
Молчание. Она подумала, что надо бы, наверное, зайти и разбудить соседку, а заодно и выбросить на мусорку то, что издавало такую чудовищную вонь — ног, конечно, жалко, но ведь иначе этот запах и за неделю не выветрится. Да, зайти, пожалуй, надо, только вот сначала неплохо бы занести пакет с продуктами домой и надеть вместо казавшихся ей чугунными туфлей мягкие домашние шлепанцы.
Она отомкнула оба замка на внешней железной двери — спасибо благоверному и за это, хоть какая-то добрая память — и дважды повернула ключ в замочной скважине старенькой деревянной двери, ведшей в прихожую. Надя сбросила туфли, сунула ноги в шлепанцы и побрела на кухню к холодильнику.
Выложив продукты и обведя содержимое холодильника критическим взглядом, она, не переодеваясь, снова направилась к дверям. Закрывать квартиру она не стала, а, подойдя к дверям квартиры напротив, еще раз на всякий случай позвала:
— Зинаида Петровна! — и только потом толкнула дверь.
Мерзкий смрад тугой волной ударил ей в лицо. Надю чуть не стошнило и она машинально прикрыла рукой рот и нос. Сейчас было невозможно определить, откуда шел этот кошмарный запах гнили и мертвечины — из кухни или из комнаты. Надя подумала, что, если старуха не откликается, то наверняка спит либо на диване, либо в полуразвалившемся кресле у старого черно-белого телевизора. Она подошла к дверному проему единственной жилой комнаты и обвела ее взглядом. Ни на диване, ни в кресле Зинаиды Петровны не было. Взгляд Нади упал на пол. Сначала она увидела только почерневшие ноги соседки с обрывками чулок на них. И только потом, заметив движение на полу, осознала, что видит двух огромных и отвратительных, как жирные гигантские черви, змей, пристроившихся у тела старухи.
Остатками сознания она понимала, что ей надо бежать — и бежать сломя голову, бежать домой или вниз по лестнице, прочь из подъезда и подальше от дома, потому что то, что она видела сейчас перед собой, называлось коротким и безжалостным словом: смерть. Она понимала все это, но вместо того, чтобы развернуться и бежать, лишь бессильно прислонилась к дверному косяку. Надя не знала, как долго она стоит так — по-прежнему прикрывая ладонью нос и рот и не в силах оторвать взгляда от кошмарной картины на полу комнаты. Сколько времени прошло? Секунда? Минута? Час? Или это и есть — вечность?
Одна из змей, лениво извиваясь, переползла через тело мертвой старухи и, приподняв голову, повела ей в сторону, где стояла Надя. И только тогда инстинкт самосохранения, наконец-то, вырвался на свободу. Женщина бросилась в прихожую и одним рывком распахнула дверь. Она была уже готова сделать последний шаг, последний бросок к жизни, когда третья, совсем небольшая змея, выползшая тем временем из кухни, нанесла удар, пришедшийся ей в ногу. Надя, на мгновение застыв, не рухнула, а медленно опустилась на колени и только потом упала лицом вниз, на покрытый пластиковыми квадратами пол лестничной площадки.
— Мне абсолютно нечего добавить к тому, что вы уже знаете, — Сергей повторял это в третий или четвертый раз. Трубка еще что-то шепелявила, но он уже положил ее на рычажки и сейчас задумчиво смотрел на телефон: не отключить ли его вовсе?
Нет, отключать аппарат ни в коем случае было нельзя. В любой момент мог раздаться звонок из нужных и важных: от Алины, Кремера, Кости. Но за последний час — да, собственно, с того момента, как он вернулся домой из магазина, ему без перерыва один за другим названивали настырные представители журналистской братии. Звонили из газет и каналов ТВ, звонили питерские ловцы сенсаций и голоса из самой златоглавой. В основном им не терпелось повызнать детали «героической схватки», как назвал события прошедшей ночи репортер одной из самых желтых газет, рассчитывая купить Телешова топорно сработанной лестью.
Он потер лоб. Голова начинала болеть. Господи, неужели действительно прошлой ночью? То есть, попросту еще сегодня, в начале этих самых суток? Невероятно. Ему казалось, что это случилось если не месяц, то по меньшей мере неделю тому назад. Хотя, конечно же, все это было сегодня. До сих пор не выветрившийся кисловатый привкус во рту от выпитой незадолго до рассвета водки говорил в пользу того, что все-таки сегодня. Да, чувство времени — штука субъективная, это уж точно. Тем более, что за прошедшие часы ситуация стала раскручиваться, как обезумевшая карусель, а все пережитое напоминало картинки в бешено вертящейся трубе калейдоскопа.
Телефон зазвонил снова. Сергей немного помедлил, прежде чем снять трубку.
— Да.
— Господин Телешов?
Не слишком привычное для него обращение. Впрочем, и красноречивое одновременно. Имя и отчество либо не потрудились узнать, либо узнав, тут же забыли за ненадобностью. В голосе говорившего чувствовалась уверенность человека, привыкшего к тому, что каждое слово, оброненное им, собеседник должен ценить на вес золота.
— Да.
— Сергей Иванович Телешов?
Надо же, подивился Сергей. Поинтересовались все-таки персональными данными. Но, как и положено, тут же и забыли.
— Михайлович.
— В каком, то есть, смысле «Михайлович»? — Голос в трубке звучал обиженно-брюзгливо.
— В самом прямом. В смысле отчества. А кто вы и что вам, собственно, нужно? — Сергей чувствовал нарастающее раздражение.
— Вениамин Вольпин, — раздельно произнесла трубка. — Дальнейшие представления требуются?
Последняя фраза была произнесена тоном коронованной особы. Фамилия популярного телеведущего, успевавшего в неделю выстреливать в эфир с добрый десяток передач самого разного формата, Телешову, конечно, была известна. Как были хорошо известны и манеры телезвезды, почтившей его сейчас своим звонком — высокомерные, развязные, граничащие с откровенным хамством. Теперь Сергей разозлился не на шутку.
— Хорошо, фамилия ваша Вольпин, и что из этого следует? — бросил он.
Трубка ошарашено умолкла. Король телеэфира, видимо, пытался вправить выскочившую от удивления челюсть. Телешов внезапно развеселился. Не давая собеседнику перевести дыхание, он продолжал:
— Секунду… Вы сказали: Вольпин? Вспомнил, вспомнил. У нас в школе завхоз был — Вольпин. Вор, лентяй и дурак. Так вы, надо полагать, родственник?
— Клоун гребаный! — Вальяжный баритон подскочил на две октавы, превратившись в истеричный фальцет.
— Нерядовая у вас профессия: клоун, да еще и гребаный… Так вы, уважаемый, номером ошиблись. Вам в цирк надо звонить.
