— Да, между прочим, — сказал он с деланным равнодушием, — давно хочу выяснить кое-что. — Он повернулся к окну, стараясь не дышать вонью, и дождь бил ему прямо в лицо. — Каким образом такой сукин сын, как ты, добился значка детектива?
— Просто повезло, — ответил тучный увалень, трясущийся рядом, — его давали каждому четвертому, кто за ним обратится.
— Ври дальше. А на самом деле? Как, черт возьми, всякой безмозглой твари вроде тебя удается заполучить значок?
— Я очень рад, что именно ты решил выяснить это, Монрой. Я стащил его с дохлого ниггера!
Мальчик катался с горы. По годам он был еще ребенком, с детскими представлениями о добре и зле, но что-то подсказывало ему, что он не похож на других ребят. Слишком рано проснувшиеся мужские инстинкты он ощущал в себе как жестокие муки чего-то темного и липкого, запретного, но сладостно восхитительного.
Человеческая мысль всегда стремится заранее оценить возможные последствия поступков, предвосхищающих приближение душевной болезни. Инстинктивно спасаясь от этого, он создал в мечтах фантастический мир. В его надежных убежищах он скрывался от насмешек и жестокости окружающего мира. В спасительных укрытиях он прятался от совершенно непреодолимых побуждений, которые вынудили его сотворить непотребство с сестрой и ребенком с нижнего этажа.
Мальчик-мужчина погружался в свой волшебный мир каждую ночь под тихий звук далекой ночной радиостанции, словно возвращаясь в состояние эмбриона и отторгая себя от действительности.
Поздно ночью, когда заканчивались последние сказки и страшные рассказы, он переключался с окружного вещания на местную станцию, расположенную неподалеку от Амарилло. Он лежал около часа, слушая ночную музыку, которая успокаивала его, убаюкивающе наигрывая в темноте. В это время его изобретательный мозг придумывал массу самооправданий и способов отмщения всем.
Это успокаивало и утешало его. В своих дьявольских, темных мечтах ребенок-мужчина превращался в неуловимое и всемогущее существо. Он встал на путь, ведущий к душевной болезни.
Южный Блайтвилл, Арканзас
Миссис Альварес, обезумевшая и дрожащая, оказалась совершенно бесполезной. Они закончили разговор в помещении полиции в восемь часов утра, и теперь она сидела в маленькой комнате для свиданий, крепко обхватив себя руками и стараясь унять дрожь, бившую ее с тех пор, как она согласилась пройти с Эйхордом по территории, которую за последние 72 часа обошла уже много раз.
Анжела и Мария, по свидетельству всех, кто их знал, были прелестными, воспитанными девочками, все их любили. Мать никогда не позволяла им выходить на улицу одним, даже к соседям, «чтобы не накликать беды». Почему полиция не может найти их? Хуанита Альварес постоянно задавала этот вопрос, на который никто не мог ответить.
В беседе с Хуанитой Альварес Эйхорд старался отвлечь ее от мыслей о детях и вызвать на разговор о ней самой. Верный своим привычкам, он хотел составить свое мнение о собеседнице и поэтому спрашивал о школе, о церкви, о быте, осторожно направляя вопросы в более интимные области, стремясь почувствовать самую суть женщины. Она действительно производила впечатление отчаявшейся матери, у которой пропали дети. Если, конечно, не была слишком талантливой актрисой.
Через полтора часа он встретился с Памелой Бейли четырнадцати лет. Это была замкнутая, угрюмая, чернокожая девчонка в спортивном свитере с надписью «Элвис жив».
Она сообщила офицерам полиции, что «имеет в виду старого дурака, живущего по соседству, который грозился, что сведет счеты с шумными, плохо воспитанными детьми».
Скорее всего, она пыталась повесить лапшу на уши. Видимо, сосед, мистер Хиллфлоен, жаловался управляющему на ее собаку, которую она пускала гулять без поводка, и девчонка решила отомстить. Однако не исключено, что Памела действительно что-то знала. К половине десятого Эйхорд отпустил ее, так и не придя к определенному выводу, и собрался прошвырнуться по Южной Ютике.
Он с трудом нашел стоянку трейлеров, запрятанную в районе самых запущенных улиц Южного Блайтвилла. Много раз он утыкался в желтый указатель «Тупик» и возвращался назад.
Каждый двор здесь был заполнен отбросами цивилизации: машинами на колодках, ведущими колесами с табличкой «продается», пластиковыми ведрами со строительным мусором, молочными кувшинами, обмотанными проволокой. В одном закоулке он обнаружил отличный, почему-то выброшенный трос.
Наконец он добрался до нужного проезда. В конце усыпанного гравием склона между двумя рядами унылых жестяных боксов висела табличка с надписью «Стоянка веселых трейлеров».
При виде этого Эйхорду почему-то вспомнилось зрелище, которое обычно демонстрируют по телевидению после сильных ураганов, циклонов, штормов, землетрясений и других стихийных бедствий. Однако едва ли даже вмешательство Всевышнего смогло бы очистить местность от такого количества ржавой рухляди. Козней природы хватило бы разве только на то, чтобы снести крыши с этих старых прямоугольных жилищ, росших, казалось, прямо из земли и по иронии судьбы носивших название передвижных домов.
Выйдя из машины, Эйхорд направился к конторе управляющего, на которой висел почтовый ящик с надписью «ОФ С» без одной буквы, но заметил пожилого человека и повернул к нему.
— Приветствую, — произнес мужчина громким надтреснутым голосом.
— Здравствуйте, — ответил Джек, — не знаете, где я могу найти мистера Хиллфлоена?
— Вам нужен Оуэн Хиллфлоен?
— Именно так, — улыбнулся Эйхорд.
— Он перед вами, — приветливо ответил пожилой человек.
По его лицу невозможно было определить возраст: с равным успехом ему могло быть и 48, и 78 лет. Это было одно из тех обветренных деревенских лиц, которые мгновенно исчезают из памяти, как только от них отворачиваешься. Впоследствии, когда Эйхорд думал о внешности этого человека, он вначале вспоминал ее описание, и только потом в памяти возникало лицо.
Волосы: растрепанные на ветру, средней длины. Мистер Хиллфлоен походил на человека, который проснулся, плеснул на лицо ледяной воды, пригладил руками мокрые волосы и забыл про них на весь день. Создавалось впечатление, что никогда ни расческа, ни щетка не прикасались к его голове. Похоже, он не был столь тщеславен, чтобы любоваться собой в зеркале.
Лицо: изборождено морщинами. Но кроме упрямства и следов тяжелой работы на нем было какое-то отталкивающее выражение, даже жестокость, встречающаяся на лицах отбросов общества, душевнобольных или стариков, забытых в частных лечебницах.
Глаза — глубоко посаженные. Улыбка открывала нехватку двух зубов. Внешность, примечательная именно своей неопределенностью.
Тело: стройное и мускулистое. Одет в старомодного покроя блузу, как у парикмахера, застегивающуюся до самого горла.
— А я вас знаю.
— Неужели? — Эйхорд держал в руках служебную сумку, но еще не открывал ее.
— Доллар за пончик.
?? — Странные слова, громкий гудящий голос и неопределенная внешность приводили в замешательство. Может, Оуэн Хиллфлоен не в своем уме?
— Доллар за пончик, что вы либо таксист, либо юрист. Кто из них?
— Да, сэр, — Эйхорд показал удостоверение, — мы занимаемся расследованием гибели двоих детей. — Он вытащил фотографию, бумаги с описанием внешности девочек и протянул мужчине.
— Вы знаете их?
— Господи, сейчас... — Он взял фотографию, вытащил очки из кармана рубашки, нацепил их на кончик носа, чуть откинул голову назад и стал разглядывать снимок.
— Это девочки Альварес. Они были убиты несколько дней назад. Изнасилованы и убиты. Вы узнаете их? — Он пристально наблюдал за стариком.
— Боже, Боже... Я не могу сказать с уверенностью. Эти иностранцы, — он пожал плечами и взглянул на Эйхорда, — их не отличишь друг от друга. Они жили в этом квартале?
Джек кивнул.
— Да. Они вам знакомы?
— Нет, сэр. Не могу сказать.
— А почему вы считаете, что они иностранцы?
— Так вы же назвали их по имени.
— Почему вам кажется, что они жили в этом квартале?
— По телевидению передавали все выходные и в газетах писали.
Что ж, логично.
— Что-нибудь хотите еще мне сказать? — спросил Эйхорд.
— А что можно сказать? Дети бегали, где хотели, абсолютно свободно, вот и результат.
— Что вы имеете в виду?
— Я слышал, что их мать никогда не знала, где они проводили время после школы. Она давала им чересчур много свободы. Полная неуправляемость — вот они, эти люди «третьего мира». У них нет ничего святого. — Он покачал головой.
— "Третьего мира"? — вопросительно повторил Эйхорд.
— Испанцы, мексиканцы, латиносы, я не знаю, как их еще сейчас называют. Ваши дорогие латиноамериканцы. Наркоманы. Темнокожие. Мексиканцы. Гос-по-да!
— Мистер Хиллфлоен, вы не забыли, что мы говорим об изувеченных детях?
