— Иди поиграй, — сказала девушка осу.
Она сделала вид, будто кидает камень в сторону поляны. Пес помахал хвостом и ленивой походкой вышел на двор, глядя туда, где должен был приземлиться воображаемый камень. Затем с важным видом вернулся, высунув язык.
— Вот лентяй! — сказала она
— Просто он скептик. Не верит в невидимые камни.
— Тогда он не прав.
Я поднял настоящий камень и зашвырнул его так далеко, как только мог. На этот раз пес умчался во весь дух.
— Любой дурак может сделать это, — сказала она, не уточнив, кого имеет в виду: пса или меня. — Я думаю, дядя скоро придет.
— Почему вас зовут Дув? — спросил я.
— Посмотрите в словаре. Дув — куриная слепота, в ботанике лютик жгучий — ядовитый цветок, который растет в болотистой местности. Очень похоже на меня. На самом деле это фамилия. Мое христианское имя — Тереза.
Мне хотелось задать еще много вопросов, но окружающая обстановка не очень располагала. Старый дом был словно третье лицо в разговоре. Как будто рядом присутствовала строгая, чересчур благонравная бабушка. Он наблюдал за нами, скорчившись во тьме; и своеобразная красота лежавшего перед нами парка, скорее напоминавшего большой сад, тоже располагала к тишине. По небу стремительно промчался стриж, огласив окрестности протяжным, тоскливым криком. Мне вдруг показалось, что когда день стал ночью, что-то произошло в воздухе. Аромат жасмина пропал, и после вспышки зарницы ему на смену пришла волна более сильного, более острого животного запаха: жница, дремлющая в поле на стогу подгнивающего сена. Впервые я ощутил запах Терезы.
— Вот и мой дядя, — сказала она.
В коридоре послышались шаги. Появился круглолицый, добродушного вида человек в клетчатой кепке, твидовом жакете и гетрах. Он выглядел как процветающий сельский джентльмен — тамада за праздничным столом или председатель фермерского союза. Целитель протянул мне руку — она была мягкой и теплой. Его голос, перекрывавший две октавы, звучал не более таинственно, чем застольная песня. Кроме того, от целителя пахло одеколоном для бритья.
Короткими быстрыми шагами он подошел к Терезе, поцеловал ее в лоб и сел боком в одно из кресел, положив руку на его спинку.
— Итак, — сказал он, — с чего начнем?
Я придвинулся к железному столу, чтобы сделать кое-какие записи при свете настенной лампы.
— Наверное, с диплома? Обычно начинают с этого… Нас обвиняют в том, что у нас нет диплома. Я отвечу так: можно ли водить за нос пациентов в течение двадцати пяти лет?
Но меня интересовало другое. Мы уже посвящали три номера потрясающей деятельности гипнотизеров, лозоискателей, знахарей, лечивших травами, и прочих целителей, отвергаемых официальной наукой. Все они регулярно исчезали и возникали в новых обличьях. «Гении или мошенники?» — гласили заголовки Берни. «Стоит ли отвергать гипнотизеров? Можно ли обвинять тех, кто продолжает лечение, когда врачи сдаются?». Нет, меня интересовало не это, и я решил сразу перейти к сути.
— Месье Бонафу, существует ли еще во Франции ведьмы и колдуны?
— Вы имеете в виду лозоискателей?
— Нет, ведьм.
— Но, если поразмыслить, это одно и то же.
— Я бы с удовольствием поразмыслил, но это может завести слишком далеко.
— Человек, который находит воду, — продолжал Бонафу, — должен обладать некоторой властью над природой. Он улавливает определенные волны и потому может воздействовать на них. Мы, целители, всего лишь согласовываем наши волны с волнами пациента.
— Давайте оставим волны, — предложил я.
— Слишком сложно для ваших читателей?
— Слишком просто. (За кого он меня принимал?)
— Хорошо.
Бонафу немного помолчал, вдыхая и как бы смакуя жадными губами ночной воздух.
— Долгое время, — продолжал он, — наука считала клетку первичным элементом жизни. Теперь мы знаем, что клетка, которая казалась такой простой, на самом деле представляет собой чрезвычайно сложный организм.
Он переменил позу и теперь смотрел на меня, но, казалось, уже не обращался ко мне лично. Он говорил ex cathedra, как профессор, обладающий достаточно высоким авторитетом, не оставляющим места для возражений.
— Жизнь — это тонкий метаболизм, основанный на согласованном движении молекул, атомов, их электронных уровней и квантов в недрах клетки. Иными словами, там, где прежде мы не видели ничего, кроме химических реакций, теперь оказалось, что эти реакции управляются электрическими полями. Таким образом, элементарность феномена сместилась с атома на электрон.
Он продолжал в том же духе минут десять, цитируя Бело, Густа, Бьянчини и Вильгельма Райха, добрался до Сулье де Морана, Ян и Инь, затем перешел от акупунктуры к гомеопатии и обратно и наконец — к гипнозу. Нужно сказать, это была мастерская попытка установить непрерывную родословную от традиций великих оккультистов до последнего слова современной науки (старый, конечно, трюк, но в устах Бонафу он принял вид очевидной неотвратимости ледника, величаво сползающего с горных вершин). Все есть во всем, если поразмыслить, противоречия устраняют друг друга — такова была теория Бонафу. Он добавил к своей картине последние мазки, упомянув о сверхсекретных исследованиях, проводимых в космическом центре в Хьюстоне, «параграф 35, раздел 181-2», благодаря которым, как он заявил, «вне всякого сомнения установлено наличие естественного положительного электрического поля, напряженностью несколько сот вольт на ярд, между землей и атмосферой. Теперь этим электрическим полем можно управлять и на клеточном и на космическом уровне…»
— На расстоянии, вы имеете в виду?
— Да.
— И так действуют заклинания?
— Если хотите. — Но он уклонился от более подробного объяснения. — Если бы ученые серьезно изучили этот аспект проблемы, они давно нашли бы лекарство от рака.
— Или способ вызвать его?
— Что вы имеете в виду?
— Когда вы чем-то манипулируете, вы можете делать это на благо или во зло.
— Разумеется. Всякий, кто владеет силой созидания, владеет и силой разрушения. То же относится и к врачам. — Он снова уклонился от темы. — Возьмите этого хиппи из Лос-Анджелеса, который был обвинен в убийстве пяти человек. Все члены суда знали, что Мэнсона не было на месте преступления. Он не сделал ничего с точки зрения позитивистской науки. Но его нашли виновным и осудили на смерть. Общество признало наличие у него той силы, которую отрицает у нас.
Бонафу встал и рассмеялся чистым детским смехом.
— А что касается вязальной спицы и итальянского рабочего, боюсь, я не смогу вам помочь… Доброй ночи, месье.
Он еще раз поцеловал Терезу и потрепал ее по щеке.
— Прошу прощения, — добавил он, покидая комнату, — но у меня не было времени пообедать, и завтра я встаю в шесть…
Когда он ушел, я рассортировал свои записи, сунул их в карман и вышел в сад. Взошла луна. Тереза стояла, склонившись над перилами террасы…
— Выключите свет, — попросила она.
Я сделал это и подошел к ней. Я заметил, что у нее подрагивают ноздри, зрачки расширились, и подбородок поднялся. Она смотрела на цветы шалфея с мерцавшими в темноте серебристыми листьями. Ее дыхание было спокойным и глубоким. И вдруг мне стало казаться, что все растения в парке — каждая травинка на лужайке, каждый лист шалфея, и даже стены дома — дышат в том же ритме. Это продолжалось недолго, но на какой-то миг я тоже оказался вовлечен в общее колдовское биение. Мне казалось, что я никогда не был так близок к счастью. Потом Тереза пошевелилась.
— Я немного провожу вас, — сказала она и пошла впереди меня.
Мы медленно поднялись по склону и перешли ручей. Мокрая галька сияла в лунном свете. Можно было расслышать слабое гудение рельсов — в долине шел поезд. Мы молчали. Она шла рядом, прямая, как индейская женщина, иногда оказываясь на один—два шага впереди. Когда мы вошли в сквер, часы пробили десять, раскат каждого предыдущего удара сливался с последующим, образуя непрерывное гудение, разносившееся по всему городу. Перед гостиницей возле висевшей на каменных столбах массивной цепи несколько детей играли в бабки. Визгливый женский голос окликнул их, отдаваясь эхом под сводом соборной паперти. Тереза остановилась возле фонаря.
— Когда вы уезжаете? — спросила она.
— Завтра утром. Больше мне тут нечего делать.
— Конечно… Если передумаете, заходите. Я вам покажу мой дом.
Она повернулась и пошла обратно. Некоторое время раздавался легкий шорох ее шагов. Когда он затих, я открыл ярко освещенную дверь гостиницы.
Внутри оказалось довольно шумно. Несколько человек сидели вокруг стола, отделанного под мрамор. Говорили все разом, и каждый стремился перекричать остальных. Но, завидев меня, они умолкли и стали смотреть, как я подхожу к конторке и беру свой ключ. Один из них встал. Это был хозяин.
— Не выпьете с нами?..
