— Попадем к кому? — опять переспросил стенографист.
— «К японцам», — снова пояснил Ганнисон, — то есть — в засаду. Значит, этот парень устроил вам засаду, так?
— Конечно. Он остановил нас с ножом в руке. Послушайте, мы не хотели, чтобы нас убили, и, естественно, мы защищались. Всякий сделал бы то же самое на нашем месте.
— И вы убили его.
— Я не знаю, убили мы его или нет. Но, если и так, то это была самооборона.
— Конечно, — сказал Ганнисон, — это легко понять.
— Конечно, — согласился Ридон.
— Имя этого парня Рафаэль Моррез, вы знали это?
— Нет, — ответил Ридон.
— Нет, — подтвердил Апосто.
— И он остановил вас, стал смотреть угрожающе и предупредил, чтобы вы не ходили по его территории, затем выхватил нож и бросился на вас. Это ваша версия, правильно?
— Правильно, — согласился Ридон.
— И вы не знали его до тех пор, пока он не остановил вас сегодня вечером, это тоже верно?
— Верно.
— Все ясно, — сказал Ганнисон.
— Что вы имеете в виду? — спросил Ридон.
— Рафаэль Моррез был слепым, — ответил Ридон.
У каждого из ребят взяли отпечатки пальцев в трех экземплярах: один, чтобы послать в ФБР (Вашингтон), второй должен был быть отправлен в бюро уголовного розыска штата Нью-Йорк, а третий экземпляр сегодня ночью должны были доставить в городское бюро уголовного розыска, чтобы данные об отпечатках пальцев к утру следующего дня находились в здании уголовного суда на улице Сентр. На каждого были заведены личные карточки об аресте, по два экземпляра на каждого, а затем парней повели вниз в приемную полицейского участка, где официально оформили их арест.
Дежурный лейтенант записал в журнале фамилии и адреса, время ареста и время, когда было совершено убийство, а также фамилию задержавшего полицейского, номер заведенного дела, а в заключение написал: «Арестован и обвиняется в убийстве, совершенном обвиняемым в сообществе с другими обвиняемыми, задержан и арестован поблизости от места совершения вышеупомянутого преступления».
Ребят обыскали. Их личные вещи были изъяты, помещены в конверты и зарегистрированы в протоколе.
Все записи в журнале заканчивались одинаково:
«... и заключить под стражу».
В пятницу днем помощники окружного прокурора собрались в кабинете своего начальника. Неторопливо они давали краткий обзор дел, поступивших на этой неделе. Альберт Соумз изложил дело по поводу убийства Морреза. Все присутствовавшие проголосовали за то, чтобы просить бюро по вынесению обвинительных актов подготовить акт о предумышленном убийстве.
Казалось, никто не сомневался в том, что большое жюри решит: было совершено преступление, и есть все основания полагать, что его совершили обвиняемые.
Обвинителем по этому делу был назначен Генри Белл.
В понедельник все началось не так, как надо.
Или, возможно, подумал, он, не так, как надо, закончился воскресный вечер. В любом случае этот день обещал быть одним из тех дней, когда, стоит опустить руки, и все превращается в нагромождение ошибок и случайностей. Сидя за письменным столом в своем маленьком кабинете над кипой расшифрованных стенограмм, наконец-то, наконец-то, наконец-то!, лежащих перед ним, Хэнк пытался восстановить события, которые как компоненты дьявольской смеси, соединяясь, увеличивали неразбериху.
Одним из этих компонентов был вчерашний вечер в доме Бартонов. Во всяком случае, воскресный вечер — чертовски неподходящее время для вечеринок: мужчины много пьют, чтобы забыть о том, что ожидает их завтра; женщины отчаянно стараются продлить удовольствие от выходного дня, которое моментально развеется, как только завтра зазвенит будильник. К этому надо добавить, что именно в этот воскресный вечер Чарли Кук по-настоящему напился в стельку, грязно, позорно, мертвецки, а Алима Бентон, очевидно, под впечатлением лежавшего навзничь на полу посреди гостиной Чарли, начала в очередной раз слезно рассказывать, как восемь лет назад муж избил ее, что уже стало легендой. Все были сыты по горло этим и (за исключением Чарли, находившегося в бессознательном состоянии) отправились по домам задолго до полуночи.
Дома, за стаканчиком спиртного на ночь, Хэнк и Кэрин говорили о прошедшем вечере. И чем больше они говорили о нем, тем ужаснее он казался. Затем они, наконец, пошли спать, ища утешения от разочарования этим вечером в любовном акте. Но это, как оказалось, было еще одной ошибкой. Изнуренные и испытывая угнетающие последствия от чрезмерной выпивки и холодной, искусственно вызванной близости, они погрузились в беспокойный, не приносящий облегчения сон.
Утром, как всегда, зазвенел будильник. В распоряжении Хэнка было сорок пять минут, чтобы успеть умыться, побриться, одеться, позавтракать и в восемь часов пятнадцать минут уже выйти из дома. Однако и это утро началось плохо.
Ночью, очевидно, на полчаса было прервано электроснабжение, и когда в семь тридцать зазвенел электрический будильник, на самом деле было уже семь часов пятьдесят минут. Хэнк сделал это открытие только двадцать минут спустя, когда включил радио, чтобы послушать сводку погоды. Услышав точное время, он, не закончив завтрака, выскочил из-за стола и бросился в ванную бриться. Порезал щеку. Стал бранить Бартонов за их отвратительный вечер, свою жену за ее холодность, проклятую, плохо работающую электрокомпанию и даже радиостанцию, которая, наконец-то, сообщила точное время. Он пулей вылетел из дома, бросился бежать к станции метро и все равно прибыл на работу почти в десять часов. Только здесь он понял, что все происшедшее до этого (а к этому времени он начал более снисходительно относиться к Бартонам, к своей жене, электрокомпании и радиостанции) было только прелюдией к настоящей катастрофе, ожидавшей его на работе.
В пятницу ему было поручено вести дело об убийстве Рафаэля Морреза. Он получил расшифрованные стенограммы допроса ребят, сделанные в вечер убийства. Он принес их в кабинет и положил в верхний ящик стола. В это утро, в это исключительно отвратительное утро стенограммы исчезли. Было пятнадцать минут одиннадцатого, и жара, казалось, решила побить все рекорды, а проклятые стенограммы полицейского допроса исчезли. Он обыскал весь кабинет. К половине одиннадцатого, обиваясь потом, он готов был взломать железную решетку в одном из окон и выброситься на мостовую. Он позвонил коменданту здания, пытаясь выяснить, не выбросила ли их случайно уборщица в мусорную корзину. Он позвонил в машинописное бюро и спросил, не взяла ли их с собой по рассеянности какая-нибудь легкомысленная стенографистка. Позвонил Дэвиду Лифшицу, спросил его, не рыскал ли ктонибудь в это утро у него в кабинете. Во второй и в третий раз обыскал кабинет.
Было уже одиннадцать часов.
Он сел за стол, мрачно уставившись взглядом в стену и барабаня пальцами по столу, уже готовый сам совершить предумышленное убийство.
Тут в кабинет вошел Альберт Соумз, блестящий молодой негодяй, со стенограммами подмышкой. «Надеюсь, вы не возражаете, Хэнк, — сказал он. — Хотел лично их проверить, так как именно я присутствовал при допросе ребят в полицейском участке в день убийства. Вот, пожалуйста, все в целости и сохранности. Похоже, что это превосходное дело. Бьюсь об заклад, оно вам понравится. Могу даже вынести за вас приговор, прежде чем вы начнете это дело — смерть на электрическом стуле, мой друг, смерть на электрическом стуле».
Сейчас, просматривая стенограммы допроса и раздумывая над тем, что он мог бы сделать, чтобы предотвратить следующий удар судьбы, один из тех, которые сыпались на него в это совершенно сумасшедшее утро, Хэнк склонен был согласиться с предсказанием Соумза.
От имени народа штата Нью-Йорк возбуждается дело о предумышленном убийстве Морреза, что влекло за собой смертную казнь. Обвинительный акт, предъявленный бюро по делам убийств, казался Хэнку справедливым.
Предумышленным считалось убийство — либо заранее запланированное, либо совершенное во время какого-либо уголовного преступления. Дело, возбужденное от имени народа против Апосто, Ридона и Ди Пэйса, не вызывало у Хэнка почти никаких сомнений в том, что убийство было преднамеренным. Это дело не относилось даже к той категории, где различие между предумышленным и непредумышленным убийством устанавливалось лишь с помощью тонких технических деталей. Например, такой: предумышленностью считалось, если стрелявший хватался за револьвер за двадцать и более секунд до выстрела.
Было похоже, что эти ребята пришли в испанский Гарлем намеренно и хладнокровно. Они убили не в состоянии аффекта и не с целью нанести только тяжелое увечье. Было очевидно, что они пришли, чтобы убить, злобно и слепо набросившись на первую попавшуюся жертву. Если когда-либо от имени народа штата Нью-Йорк возбуждалось дело о явном преднамеренном убийстве, так это был именно тот случай. Вот почему даже лейтенант, возглавляющий детективное отделение, обнаружил явную ложь в показаниях Апосто и Ридона.
