— Как же? — возмутился я. — Разве вам не известно, почему Гай уходит? Вы не позволили ему взять деньги на расширение сайта у «Оркестра».
Тони пожал плечами.
— Сейчас обсуждать это нет смысла. Давайте подождём до завтра. А потом и поговорим.
— Нет, — сказала Ингрид. — Мы поговорим сейчас. Если Гай уйдёт, то и все остальные сотрудники тоже.
— Это их право, — спокойно произнёс Тони.
— Но если мы уйдём, как вы будете управлять сайтом?
— Найду людей.
— Не получится, — вежливо возразила Ингрид. — Вам понадобятся люди, хорошо знающие оборудование, программы сайта и всё остальное. Первый встречный для этого не подходит.
— Вы решили меня шантажировать?
— Нет. Я просто стараюсь объяснить, что если Гай завтра уйдёт, то два миллиона фунтов, которые вы вложили в компанию, могут сгореть.
— Вы решили меня шантажировать. — Тони усмехнулся, затем помрачнел и подался вперёд. — Позвольте мне сказать вам кое-что. Угрозы на меня не действуют. Никому из тех, кто когда-либо мне угрожал, просто так это с рук не сходило. В любом случае, Ингрид, с завтрашнего дня вы у меня не работаете. И вы, Дэвид, тоже. А теперь я желаю вам всего хорошего.
Мы с Ингрид посмотрели друг на друга и встали.
— Подонок, — пробормотала она, когда мы оказались на улице.
— Не обращай внимания, — попытался утешить я. — Все равно стоило попробовать.
— Гай был прав. Нам не следовало брать у него деньги.
— Правильно, не следовало. Но сейчас жалеть об этом поздно.
В конце улицы мы снова заметили человека в машине. Кажется, он спал. Затем вдруг встрепенулся и завёл двигатель. Сворачивая за угол, я оглянулся и увидел, как Тони выходит из подъезда.
— Мне он всегда был противен, — призналась Ингрид. — Тогда, во Франции, уже было ясно, что Тони Джордан дрянь. Изображает плейбоя, а сам всего лишь мерзкий старик. Мне иногда хотелось…
Я так и не узнал, чего иногда хотелось Ингрид, потому что услышал рёв автомобильного двигателя и крик. В той стороне, где находился дом Тони Джордана. Я побежал, свернул за угол и недалеко от подъезда, где жил Тони, увидел распростёртое на тротуаре тело. Костюм и фигура были знакомые, но лицо разглядеть не удалось. Оно превратилось в кровавое месиво. Через несколько секунд примчалась Ингрид. Посмотрела и вскрикнула.
Похоже, наша компания лишилась председателя совета директоров.
Июль 1987 года, за двенадцать лет до описываемых событий, Дорсет
Я вырвался в штрафную площадку за секунду до того, как Гай послал мяч в дальний угол ворот. Вратарь, Фил, прыгнул, но мяч, пролетев примерно в дюйме от его вытянутых пальцев, отскочил от штанги и пришёл прямо мне на голову. А я отправил его точно в ворота.
— Отличный удар, Дэвид! — крикнул Торстен. — Пять — четыре. Мы выиграли!
Я посмотрел на Гая. Он улыбался, довольный. Меня всегда поражала его способность выбрать момент для удара на любом участке поля.
Мы начали переодеваться. Весь день стояла дивная погода, но к вечеру, я это заметил только сейчас, небо заполнили клубы чернильно-чёрных туч. В предчувствии грозы в окаймляющей футбольное поле роще всполошились птицы. Под их гвалт мы неторопливо двинулись к Мельнице. Так называлось наше общежитие на сорок человек, действительно перестроенная старинная водяная мельница. Сам школьный кампус находился в полутора милях отсюда, за сочным лугом, на котором паслись коровы.
Возможность поиграть в футбол у нас появилась лишь на этой неделе. Выпускные экзамены почти закончились. У меня осталась письменная работа по математике, так что можно было дать мозгам отдых. А через три недели завершится и вся школьная эпопея. Дистанция от тринадцатилетнего подростка до восемнадцатилетнего юноши, почти взрослого, будет пройдена. Но расставаться со школой немного жаль.
— Здорово ты вышел к воротам, — похвалил я Гая.
Он пожал плечами.
— И ты, Дэвид, сработал головой неплохо.
Мы подходили к общежитию.
— Я говорил вчера с отцом, — сказал Торстен. — Он хочет, чтобы я все лето трудился в его офисе, в Гамбурге.
Отец Торстена Шолленбергера был одним из крупнейших медиамагнатов в Европе.
— Что? — удивился Гай. — Это же негуманно. После экзаменов и вообще.
— Конечно, — подхватил Торстен. — Мне в сентябре ехать во Флориду — поступать в колледж. Неужели нельзя хотя бы немного отдохнуть?
— Так ты во Францию не поедешь?
— Видимо, нет.
— Старик, это погано. Разве ты не можешь ему возразить? Тебе восемнадцать. Ты уже взрослый. Он не имеет права принуждать тебя делать то, чего ты не хочешь.
— Гай, ты же видел моего отца. Он считает, что имеет право на все.
Я молча шёл рядом. Летом мои родители, как всегда, будут отдыхать в Девоне, в жилом автофургоне. Надеются, что я поеду с ними. В фургоне очень тесно, но я люблю родителей, и мне нравится Девон. Как хорошо погулять с отцом по вересковым зарослям! Он также предложил мне поработать летом у него в офисе филиала жилищно-строительного кооператива в небольшом городке в Нортгемптоншире. Наверное, соглашусь. Шестьдесят фунтов в неделю будут совсем не лишними. Но об этом я Гаю с Торстеном даже не заикался.
Бродхилл была одной из самых дорогих школ-интернатов в Англии с роскошными условиями для учёбы и жизни. Удивительно, но попасть сюда (теоретически) могли дети даже из небогатых семей, потому что школа выделяла несколько стипендий для особо одарённых. Причём одарённых в любой области. Я, например, получил стипендию, выдержав очень сложные вступительные экзамены с огромным конкурсом, а вот вратарь Фил был превосходным виолончелистом. Я знал, что отец Гая платил за обучение сына, хотя его спортивные достижения в футболе, крикете и теннисе могли обеспечить стипендию по спорту. Отец Торстена, разумеется, тоже платил.
В результате в школе собралась довольно забавная компания мальчиков и девочек. Дети мультимиллионеров и обычных служащих, некоторые чуть ли не гении, а иные почти неграмотные, пловцы, выступающие на международных юношеских соревнованиях, и концертирующие пианисты. Довольно солидную долю занимали тупицы, бездельники и даже хулиганы. Алкоголь и табак были распространены повсеместно. И даже наркотики возникали кое-где время от времени. Но по каким-то причинам, несмотря на скопление в почти замкнутом пространстве вполне половозрелых юношей и девушек, секса в интернате было очень мало.
Я долго не мог понять почему. Сам предпринял несколько попыток, практически безуспешных. Естественно, школьными правилами это было категорически запрещено, но казалось, будто сами ученики дали обет воздержания. Я решил, что причиной всему комплексы, связанные с иерархией, согласно которой, например, я находился почти в самом низу. Ну какая девочка станет со мной встречаться, ведь все смотрели наверх.
А кто там, на самом верху? Самые красивые, богатые и удачливые. Торстен. И, уж конечно, Гай.
Я жил с ним в одной комнате, и в этот последний год День святого Валентина стал для меня сплошным расстройством. Я получил лишь одну открытку от очкастой дурнушки из нашего класса, а Гай — семьдесят три. Большинство открыток от тринадцати— или четырнадцатилетних девочек, с которыми он даже не был знаком, но всё равно это впечатляло. Прошлым летом в школьном самодеятельном театре поставили мюзикл «Бриолин», где Гай исполнял главную роль и произвёл на женскую половину школы неизгладимое впечатление. А я? Ну, высокий, темноволосый, ничем особенно не примечательный. Ни о каком соперничестве с Гаем не могло быть и речи, однако моё самолюбие страдало. И самое главное, Гаю популярность не доставляла удовольствия. Он считал, что это само собой разумеется.
Своими любовными похождениями Гай, надо отдать ему должное, никогда не хвастался, во всяком случае, передо мной. Я мог только наблюдать. При этом всегда было одно и то же. Он вертелся вокруг какой-нибудь красотки лет шестнадцати-семнадцати, его видели с ней то в одном месте, то в другом. Балагурил, шутил, а она задорно смеялась. Так продолжалось несколько недель или даже месяцев, а потом Гай неожиданно оставлял её и через пару дней начинал охоту за другой.
Сейчас он положил глаз на Мел Дин, тоже выпускницу. Она не была такой симпатичной, как прежние его девушки, но я понимал, что им двигало. У неё были соблазнительные формы, и она носила все обтягивающее, видимо, желая их подчеркнуть. Плюс пухлые чувственные губы. Всё это создавало иллюзию доступности, но в школе всем было известно, что Мел девственница. Как говорится, ягодка созрела, но не попробуешь. Ну как тут Гаю не соблазниться!
В тот вечер я долго читал в постели, пытаясь протиснуться чуть дальше, перечитывая каждую страницу по два, а то и по три раза. Что неудивительно, ведь книга называлась «Война и мир». Сейчас я понимаю, почему её выбрал: мне хотелось выглядеть хотя бы в своих глазах интеллектуалом.
