– Видите ли, как показывают исследования, чем больше времени вы тратите на образование, тем больше свободного времени у вас остается потом.
Блеф чистой воды. Но мне показалось, что звучит убедительно. Думаю, моей собеседнице тоже так показалось. Она в последний раз взглянула на «форд» и перевела взгляд на меня.
– Ладно, – сказала она, наконец отодвигая дверь-ширму. Упрямые ящерки не двинулись с места.
Я вошел в фургон. Возможная сделка замаячила на горизонте, и в радостном предвкушении я почти позабыл о своем страхе перед голодранцем. Я занимался этим делом совсем недавно (не то что Бобби, тот уже пять лет), но я отлично знал, что самое трудное – это войти в дом. Я мог целыми днями биться как рыба об лед и не войти ни в одну дверь, но, оказавшись в доме, без сделки я не уходил ни разу. Ни единого разу. Бобби говорил, что это признак настоящего книготорговца. Именно им я и мечтал стать как можно скорее. Настоящим книготорговцем.
Итак, я оказался внутри фургона. Вместе с этой увядающей дамой и ее незримым пока что мужем. И в живых должен был остаться только один.
Внутри фургона уличная вонь мусора и гниющих отбросов сменилась застарелым запахом сигарет. В моей семье все курили сигареты, вся моя родня, за исключением отчима, который предпочитал сигары или трубку. Я всегда терпеть не мог этот запах, меня бесило, что он впитывается в мою одежду, в мои книги, в мою еду. Когда я был еще маленьким и мне полагалось приносить с собой в школу обед, мои сэндвичи с индейкой неизменно пахли «Лаки страйк» – этими мерзкими сигаретами, которые курила моя мамаша.
От этой женщины тоже пахло сигаретами, а на пальцах у нее красовались желтые никотиновые пятна. Она сказала, что зовут ее Карен. Муж ее выглядел моложе, чем она, но, кажется, старел еще быстрее – я был уверен, что этот воздушный шарик сдуется гораздо раньше. Он был необыкновенно тощ, как и Карен, и вид имел совершенно изношенный. На нем была рубашка без рукавов в стиле Ронни Джеймса Дио,[5] выставлявшая напоказ костлявые руки, обмотанные пучками тонких, но крепких мускулов. Его прямые рыжеватые волосы доставали до плеч. Он был недурен собой в том же смысле, что и Карен, то есть он выглядел бы куда привлекательней, если бы не имел вид человека, который вот уже несколько суток подряд не ел, не спал и не мылся.
Он появился из кухни, держа бутылку пива «Киллианс» за горлышко так, будто пытался ее удушить.
– Ублюдок. – Произнеся это слово, он перехватил бутылку левой рукой, а правую протянул будто бы для пожатия.
Я не понял, с чего это он вдруг назвал меня ублюдком, и на всякий случай воздержался от ответного жеста.
– Ублюдок, – повторил он. – Это мое имя. Хотя, вообще-то, это кликуха. Не настоящее имя, зато настоящая кликуха.
Я пожал ему руку с той долей скептицизма, которую посчитал уместной.
– Где ты откопала этого перца? – спросил Ублюдок у жены. Чересчур торопливо, чересчур громко, чтобы прозвучать добродушно. Нервно дернув шеей, он отбросил назад свои длинные патлы.
– Он хочет задать нам несколько вопросов по поводу девочек.
Карен прошаркала на кухню, отделенную от гостиной коротенькой стойкой. При этих словах она тоже дернула головой в мою сторону, а может быть, в сторону двери. Эти ребята делали своими головами такие судорожные движения, будто снимались в клипе группы «ДЕВО».[6]
Ублюдок пристально на меня посмотрел:
– Насчет девчонок, да? Что-то ты зеленоват для адвоката. Да и для копа тоже.
Я попытался изобразить улыбку, пряча за ней охватившую меня тревогу.
– Да я совсем по другому поводу. Я хотел поговорить про образование…
Ублюдок приобнял меня за плечи:
– Про образование, значит?
– Ну да.
Его рука тут же исчезла с моего плеча, но я почувствовал, что в трейлере становится едва ли не опаснее, чем снаружи. Ходя по чужим домам, я всяких странностей навидался: я видел видеокассеты с «Ликами смерти»,[7] лежащие вперемежку с мультиками про Микки-Мауса; я видел банку использованных презервативов на журнальном столике; однажды я видел даже коллекцию засушенных человеческих голов, но этот загадочно-интимный жест заставил меня насторожиться. И все же я не ушел, потому что голодранец наверняка продолжал караулить снаружи, так что терять мне было нечего. Так почему бы не остаться там, где есть шанс хоть что-то обрести?
Хотя шанс был, конечно, сомнительный. Я внимательно огляделся по сторонам: торговцы обычно бегут от таких жилищ, как черт от ладана. Нигде не было видно ни игрушек, ни пустых упаковок от детских фильмов, ни книжек-раскрасок, ни бесформенных башен, собранных из конструктора «ЛЕГО». То есть вообще никаких игрушек. Да и всякого взрослого барахла не было особенно видно. Никаких кашпо с искусственными растениями, ни лубочных часов с кукушкой, какие обычно заказывают по почте, ни клоунов, написанных маслом по картону.
Вместо всего этого у них был бежевый диван, на редкость не подходящее к нему синее кресло и треснувший стеклянный столик, уставленный бутылками из-под пива, заваленный крышками от них и заляпанный грязным донышком кофейной чашки. Эта единственная чашка – белая, с надписью «Медицинская компания Олдгема», напечатанной жирными черными буквами, – так плотно присосалась к стеклянной поверхности столика, что казалось, отдирать ее придется не иначе как обеими руками. Остатки кофе в ней застыли до консистенции гудрона.
Пол на кухне был покрыт линолеумом того самого желтовато-коричневого оттенка, который в чистом виде кажется грязным, а в грязном виде – грязным невероятно. Линолеум потрескался, облез, а кое-где вздулся и покоробился. В одном месте он даже закрутился наподобие бисквитного рулета.
И тем не менее надежда оставалась. Да, все их хозяйство было сплошное барахло; да, у них явно не было денег, и все же… И все же. На телевизоре стояла потертая фарфоровая балерина, делающая какое-то замысловатое па. Даже если она была кем-то подарена, или досталась им в наследство от бабушки, или была найдена в мусорном ведре – не важно. Это была фарфоровая статуэтка, а фарфоровая статуэтка – вещь бесценная. Фарфоровая статуэтка – это бирюлька. Дух бирюльничества, пусть едва заметный и загнанный в самый дальний угол, все же витал здесь.
Ублюдок положил мне руку на плечо.
– То есть ты типа спрашиваешь родителей, что они думают про образование? Так, что ли?
Он что же, слышал мой разговор с Карен?
– Совершенно верно. Я хотел бы поговорить с вами об образовании. И о ваших детях.
О детях, которые, как мне показалось, не оставили никаких следов своего пребывания в собственном доме.
– Давай выкладывай, что ты там продаешь? – В его безучастных глазах вспыхнула насмешливая искорка.
– Я просто провожу опрос по поводу образования. Ничего не продаю.
– Ладно, вали отсюда, придурок. Дверь там. Пшел вон.
Я уже открыл было рот, чтобы вежливо возразить, что его жена согласилась принять участие в анкетировании и к тому же это займет не больше пары минут, но меня опередили. Карен утащила его в спальню. Не знаю, о чем они там говорили, до меня доносился только возбужденный шепот, но когда они вернулись через минуту-другую, на лице Ублюдка красовалась вымученная улыбка.
– Извини, – сказал он. – До меня, видишь ли, не сразу дошло, насколько Карен хочется поболтать с тобой об образовании.
Он похлопал меня по плечу:
– Пиво будешь?
– Лучше чего-нибудь вроде воды или газировки, если можно.
– Не вопрос, дружище.
Энтузиазм, с которым были произнесены эти слова, напугал меня едва ли не больше, чем хлопки по плечу.
Карен усадила меня за кухонный столик на металлический складной стул, стоящий спиной к двери. Такие стулья обычно расставляют в школьных спортзалах, когда проводят там муниципальные собрания. Карен пробормотала несколько неловких, ничего не значащих фраз и подала мне кофейную чашку с лимонадом. На этой чашке красовалась все та же надпись: «Медицинская компания Олдгема». Я до сих пор чувствовал тяжесть на плече, в том месте, где на него опустилась рука Ублюдка, но тревога моя понемногу рассеивалась. Эти люди были очень странными – странными и несчастными, но почти наверняка безобидными.
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдуть лимонад залпом.
– Вы что, там работаете? – спросил я, указывая на кофейную чашку. Вопрос мой был обращен сразу к обоим хозяевам.
Ублюдок отрицательно покачал головой и издал короткий звук, напоминающий легкий смешок:
– Нет, так достались.
– Очень симпатичные, – сказал я. – Симпатичные и толстые. Кофе, наверное, долго не остывает. – Я сделал небольшую паузу, чтобы впечатление от бессмысленности моих слов улетучилось. – Так чем же вы все-таки занимаетесь?
