Его дедушки и бабушки, и ее тоже (все давно умерли), относились к поколению, победившему Гитлера и выигравшему «холодную войну». Их стойкость и выдержка если и передались последующему поколению, то сильно ослабленными.
Родители Райана, в той же степени, что и родители Сэм, являлись типичными представителями послевоенного поколения, которое отвергало любую ответственность и хотело только развлекаться. Иногда у него создавалось ощущение, что родитель – он, тогда как отец и мать – малые дети.
Какими бы ни были последствия их поведения и решений, они не испытывали потребности в искуплении. И предоставленный шанс что-то там искупить они бы восприняли как оскорбление. Вот и мать Сэм, скорее всего, отреагировала бы точно так же.
Саманта поставила стакан, но не на прежнее место, да и солнце сместилось, так что световой крест на столе не появился.
Райан вновь наполнил стаканы.
– Странно, что красота цветков земляничного дерева может разбудить такие плохие воспоминания.
– Извини.
– Да перестань.
– Такой хороший день. Я не собиралась его испортить. Ты так же голоден, как и я?
– Принесите мне целого оленя!
Но заказали они только вырезку, без рогов и копыт.
Когда же спускающееся солнце зажгло западный небосвод, цепочки белых огоньков вспыхнули в листве земляничных деревьев. На всех столах стояли свечи в граненых, стеклянных, цвета янтаря, вазочках. Официанты зажгли их.
И обычный ресторанный внутренний дворик превратился в магическое место, где не было ничего волшебнее Саманты.
К тому времени, когда подали стейки, настроение Сэм заметно улучшилось, что Райан мог только приветствовать.
Отправив в рот первый кусочек стейка, она подняла стакан с вином.
– Эй, Дотком[14], за тебя.
Иногда она называла его и Доткомом, когда хотела проехаться по его публичному образу делового гения и мага-программиста.
– Почему за меня?
– Сегодня ты наконец-то вышел из пантеона и показал, что в лучшем случае тянешь на полубога.
– Ничего такого я не делал! – в притворном негодовании воскликнул он. – Я по-прежнему вращаю колесо, которое заставляет солнце вставать по утрам, а луну – ночью.
– Ты укрощал волны, пока они не сдавались и не опадали. Сегодня ты улегся на полотенце к половине третьего.
– А ты не подумала, что причина в скуке, что я счел волны недостойными того, чтобы бросить им вызов?
– Пару секунд я рассматривала этот вариант, но ты очень уж сладко похрапывал, то есть они тебя укатали.
– Я не спал. Медитировал.
– Как и Рип ван Винкль[15]. – Они убедили подошедшего официанта, что стейки выше всяких похвал, и Саманта продолжила: – Серьезно, ты сегодня не почувствовал недомогания?
– Мне тридцать четыре, Сэм. Полагаю, я уже не всегда могу резвиться на волнах, как какой-нибудь подросток.
– Просто… ты выглядел посеревшим.
Он поднял руку к волосам.
– Ты про седину?
– Про твою симпатичную физиономию.
Он улыбнулся.
– Ты думаешь, она симпатичная?
– Ты не должен просиживать по тридцать шесть часов за клавиатурой, а потом набрасываться на океан, словно тебе любая волна по плечу.
– Я не умираю, Сэм. Неторопливо старею.
* * *
Райан проснулся в кромешной тьме, чувствуя, как под ним колышется океан. Потеряв ориентировку, решил, что лежит лицом вниз на борде, в зоне ожидания, под небом, с которого исчезли все звезды.
Учащенный, резкий стук сердца встревожил его.
Когда Райан ощупал поверхность, на которой лежал, стало ясно, что это кровать, а не борд. Колебания были вымышленные – не настоящие, голова шла кругом.
– Сэм, – позвал он и лишь тогда вспомнил, что ее с ним нет, он – дома, один в большой спальне.
Решил добраться до лампы на прикроватном столике… но не смог поднять руку.
Когда попытался сесть, в груди вспыхнула боль.
Райан почувствовал, будто на грудь навалили бетонные блоки.
Пусть и не очень сильная, боль испугала его. Сердце стучало так часто, что удары сливались друг с другом.
Райан приказал себе сохранять спокойствие, застыть, дать приступу пройти, как прошел другой приступ, когда он плавал на борде.
Разница между прошлым и теперешним случаями заключалась в боли. Учащенно бьющееся сердце, слабость, головокружение тревожили, как и раньше, но добавившаяся боль уже не позволяла списать происходящее на паническую атаку.
Даже в далеком детстве Райан не боялся темноты. Теперь же темнота стала той тяжестью, что давила на грудь. Черная бесконечность вселенной, густая атмосфера земной ночи, ослепляющий мрак спальни, одно наваливалось на другое, а все вместе они безжалостно сжимали грудину, и сердце уже начало молотить по ребрам, словно хотело вырваться из него в вечность.
Как же ему недоставало света!
Вновь Райан попытался сесть и не смог. Громадный вес припечатывал его к кровати.
Но он понял, что может перемещаться по матрасу, отталкиваясь локтями и пятками, и начал продвигаться к изголовью, вползать на три большие подушки, которые стали пандусом, поднимающим его голову и плечи. Наконец ударился затылком об изголовье.
Лежащий на груди груз позволял только неглубокие вдохи, а выдыхал он со скрипом, словно кто-то елозил гвоздем по грифельной доске.
Когда Райан улегся под углом, еще не сел, но приподнял верхнюю часть тела над кроватью, сила отчасти вернулась к нему. Он мог поднять руки.
Левой рукой попытался нащупать лампу. Нашел бронзовое основание, пальцы заскользили по литой бронзовой колонне вверх.
Но не успел добраться до выключателя, как боль усилилась, начала расползаться, словно пролитые чернила по промокательной бумаге, добралась до шеи.
Боль напоминала инородное тело, перекрывшее дыхательные пути. Не давала дышать, заглушила крик, превратив его в чуть слышный писк.
Райан упал с кровати. Не знал, как это случилось. Пол стал ему кроватью, но воспоминаний о падении не осталось. В какой-то момент он лежал на матрасе, а в следующий матрас сменился ковром.
В доме он жил не один, но, по большому счету, это ничего не меняло. В столь поздний час Ли и Кей Тинг, муж и жена, которые вели его домашнее хозяйство, спали в своих комнатах, на нижнем из трех этажей, тогда как спальня Райана находилась на третьем этаже и совсем в другом конце дома.
Райан осознал, что не только свалился с кровати, но еще и ползет по ковру, приподнимаясь на локтях, а ноги волочатся и подергиваются сзади, как лапки наполовину раздавленного жука.
Боль продолжала распространяться, перешла на челюсть. Словно он так сильно прикусил ноготь, что кончик отлетел и вонзился в десну между двух зубов.
Райан вдруг вспомнил, что телефон может работать и в режиме внутренней связи. Он мог вызвать Ли и Кей, трижды нажав на клавишу с цифрой «1». Они прибежали бы через минуту или две.
К сожалению, он не знал, где находится кровать, прикроватный столик, телефонный аппарат. Полностью потерял ориентировку.
Комната, конечно, была большой, но не бескрайней.
Боль не отпускала, кружилась голова, слабость нарастала, страх туманил мысли, и соображал он уже туго. Хотя кровать возвышалась над полом на каких-то два фута, Райану казалось, что рухнул он с огромной высоты, и падение это лишило его надежды на спасение.
Глаза жгли горячие слезы, горло – заброшенная из желудка желчь, челюсть горела огнем.
Темнота кружилась и раскачивалась. Он более не мог ползти, только вцепился в ковер, словно боялся, что гравитация исчезнет и его, невесомого, унесет в пустоту.
Сердце стучало так часто, что он не мог сосчитать удары, в минуту их число наверняка переваливало за двести.
От шеи щупальца боли потянулись в левую руку и к лопатке.
Интернетовский принц, банковскому счету которого могли только позавидовать многие короли, он распростерся на полу, как любой простолюдин в присутствии особы голубой крови. Боль взяла власть над телом, оттеснив разум.
Черный океан качался под ним, а он ни за что не мог зацепиться, ни за борд, ни за верхний плавник акулы. Затерялся в океанских просторах, такой крошечный, что не мог различить даже пенный гребень волны. Стена воды поднялась, он заскользил в ложбину между волнами, ложбина превратилась в пропасть, а пропасть стала водоворотом, который и проглотил его.
Таймер включал телевизор в семь утра. Звук не напрягал слух, поэтому Райан медленно просыпался под бормочущие голоса и мелодичную музыку.
Свет экрана не полностью разгонял тьму. При изменении яркости экрана и движении по нему фигур по спальне метались тени.
Райан лежал на полу, в позе зародыша, лицом к экрану. Уильям Холден[16], заметно состарившийся после «Бульвара Сансет», что-то эмоционально объяснял красивой молодой женщине.
