кивнул, сдал ещё, затем ещё и ещё, пока не проиграл все корректоры, в виде кусков оргалита, в надежде вернуть расположение фортуны. Он сошёл на Козульке. Одетый, обутый, но без своей эзотерической лабуды.
Антон уже нашёл покупателя на свои новые КФСки. Он, любил такие штуки. В две тысячи девятом, когда был бум на циркониевые браслеты – чудодейственные украшения от гипертонии и болезней сердца, он брал их у разных перекупов, а сам уже продавал доверчивым гражданам. Тем любителям заряжать воду и носить кольца «Спаси и сохрани» на всех десяти пальцах.
Я, подобную деятельность презираю, но Антона, за любовь к подобным авантюрам не сужу. Ещё в студенчестве он писал рефераты на заказ, где в списках литературы добавлял авторов вроде Акакия Петухова, или Галины Сосаловой. Ну как писал. И сейчас бывает пишет.
Мы разбрелись по полкам. И проснулись в Канск-Енисейске. Всю дорогу я прибывал в прекрасном настроении. Соседи мне попадались самые колоритные и я наслаждался их гражданской глупостью. Дальнейшие события не стоили внимания. Но в Харагуне мы сошли с поезда.
Глава 2. Сновидения и ведения.
Енисейск 1661 год или около того.
«Его отправляли по всей земле русской. То отдаляя, то приближая к заветным краям. Укрепившись во второй раз в Енисейске, он был настроен решительно и едва ли не каждый день посылал царю челобитные и с каждым отказом в экспедиции, ему становилось всё хуже и хуже. Его стали мучить дурные сны, приступы падучей, лихорадки. Он медленно начал слепнуть. Из-за этого недуга его служба в казачестве могла закончиться. Но, царь, наконец отправил его в поход до Забайкальских бурят. Где их ждали голод, суровые зимы и тяжёлые переходы. Сообщения о продвижениях они перестали посылать, после того как им удалось заложить Нелюдский острог. Последнее послание говорило об успешности экспедиции. Но личные письма многих казаков к семьям были тревожным. Провизия заканчивалась, холода усиливались, а земля описывалась как злая, будто не для людей она здесь лежит.»
Харагун, 18 июля, 2016 г.
Антон донимал маршуртчиков. Могзон, Сохондо, Дульдурга. Чита. Даже в Манжурию можно было уехать. А в загадочную деревню из сновидений моего друга не ехала ни одна маршрутка, а водилы хмурились, говоря, что не знают где это и это не их маршрут. Мне нужно было поставить отметку прибытия, но в Харагуне военной комендатуры не было. Я решил, что денёк-другой погоды не сделают, но и затягивать не следует. Спустя нескольких часов шатаний по автовокзалу, мы нашли дальнобойщика, который ехал в нужную сторону. Антон что-то записывал в своих тетрадях, мы с водилой обсуждали дороги, сравнивали уральские зарплаты с забайкальскими. Слушали хрипящее радио шансон.
Берёзовые рощи сменяли запущенные поля. Редко встречались коровы и дорожники. Ещё реже посты ГАИ.
Минул обед. Мы снова стоял у обочины, пока нас не подобрала молодая супружеская парочка – Максим и Настя. Они ехали справляться на Витим. С ними душевных бесед, как с дальнобойщиком не выходило. Они бесконечно скандалили. Максим останавливался, Настя выбегала с огромной сумкой на трассу, он отъезжал, а затем возвращался и просил прощения.
Отвесные скалы, изрисованные подростками, сменяли берёзовые рощицы, и ссохшиеся степи, и снова скалы.
Спустя несколько часов езды, воплей и слёз, мы наконец покинули Настю и Максима. Какого было моё облегчение побыть в тишине, нарушаемой лишь порывами ветра и стрекотанием насекомых в высокой траве.
– В этот твой колхоз Светлый путь, электрички хотя-бы ездят? – спросил я.
– Дойдём – узнаем.
Нужное Антону место не обозначено на карте, но мы стояли у пересечения железнодорожного пути, а дойти, судя по координатам оставалось полтора километра.
Солнечное Забайкалье встретило нас сухой жарой и степными ветрами.
По пути к пункту назначения мы не встретили ни одной живой души. Ни людей, ни белок, ни диких собак. Только мошкара роилась на жаре, в поисках свежей крови.
С права от нас возвышались отвесные скалы с пробивающимися сквозь камень кустами. Слева бескрайние поля. Только избитые железнодорожные полосатые столбы, извещали нас о том, что мы не стоим на месте. Тёмно-зеленые, синие, желтые цвета. На фоне чёрных мокрых каменистых отвесов. Не испорченные плиточной остановкой или граффити. Дикие, самобытные пейзажи. Лишь заросшие травой рельсы напоминали нам, что мы в двадцать первом веке.
Из-за отвесных каменистых скал засочился серый дымок русской печи. На телефоне заморгали полоски сигнала сети и через сто метров нашим глазам открылось потрясающее зрелище. В низине, среди зеленых сопок и серых грубых скал раскинулась деревушка. Объятая густым молочным туманом обрамлённая бескрайними лесами. Она стояла чуть ниже железнодорожных путей. Я насчитал не больше двадцати деревянных изб и две панельки, серые, с окнами дырами, у самого подножия сопок. Набело выбеленные дома, среди оттенков влажного леса слепили не хуже золотых дворцов. Проезжая накатанная дорога без асфальта, разделяла село двумя улочками. Крестом. От красоты и простоты у меня перехватило дыхание. Эта деревня будто сошла с картины русского живописца. Они были словно мираж, ещё шаг и эта утопия раствориться в дыму печных труб.
Только два дома в самой дали, недобро глядели чёрными окнами. Они были словно готические башни, охраняющие эту деревушку.
Воздух был влажный. Спускаясь, мы замочили брюки о высокую траву, зато комары и мошка остались позади.
Как человек городской, я понимал, что здесь нет ни школ, ни предприятий, ни парковки, ни торгового центра. Но смотреть на эти нежные домики было наслаждением. И провести тут пару дней в дали от городской суеты не отказался бы ни один человек.
Станция Аянская, 18 июля, 2016 г.
Спустившись по насыпи у дороги, мы ощутили прохладу, а солнце не обжигало голые руки и шею. Вблизи, я заметил, что побелка была белой лишь на фоне синеющего леса. На самом деле, это были ветхие срубы, покрытые мхом и плесенью. Пожелтевшие от влаги и грибка. С закопченными фасадами. Большинство домов уходило в землю по самые окна. Дорога представляла собой огромную лужу скользкой и вязкой грязи. Чем ближе мы подходили, тем больше отступала мошкара. Сверчки и комары притихли. Чем ближе мы были, к этим избам, из Гоголевского хутора, тем холоднее и неприветливее они становились. В окнах не горел свет, во дворах не лаяли собаки. Глухая деревушка, что ассоциируются со сказками, уютом, бабушкой и дедушкой, речкой, парным молоком и зеленым луком с грядки, выглядела заброшенной и не живой.
Из мрачных окон, недобро глядели грязные мягкие игрушки и увядшие герани. Что меня смутило, так не отсутствие
