Горячий воздух подрагивал над асфальтом. Кроукер вытер пот со лба. Когда позвонил Винсент, они договорились вместе пообедать. Винсент предложил ресторан “Митита” и объяснил лейтенанту, как туда добраться.
Кроукер миновал Центральный парк, потом свернул на путепровод на Семьдесят второй улице и через несколько минут подъехал к трехэтажному зданию, в котором находился додзё Терри Танака. Там лейтенант опросил всех инструкторов и вызвал полицейского художника, чтобы тот составил портрет странного японца, который приходил в додзё в день двойного убийства. Никто из опрошенных не видел этого человека ни до, ни после случившегося. Никто не знал, откуда он приехал. Сэнсэй айкидо вспомнил, что он назвался Хидэёси, но это Кроукеру ровным счетом ничего не говорило. Хотя можно было предположить, что этот человек был убийцей или, по крайней мере, как-то связан с преступлением.
Когда лейтенант закончил опрос, было уже больше четырех часов. В кабинете Терри вряд ли остались отпечатки пальцев кого-нибудь, кроме убитых, но... но Кроукер вызвал дактилоскопическую бригаду. Не стоило пренебрегать даже самой маловероятной возможностью. “Кто знает, — подумал лейтенант, — а вдруг повезет, и мы что-нибудь найдем”. Перед уходом он попросил сержанта опросить соседей по кварталу.
В управлении Кроукер отметился у дежурного, прошел в свой кабинет и бросил в угол пакеты с вещами Терри и Эйлин. Он проверил автоответчик — звонков не было. Лейтенант уже собрался открыть пакеты и разобраться с вещами, как в дверях показалась огромная фигура Вейгаса. Его кожа была настолько черной, что неоновый свет полицейского участка оставлял на ней синие блики. Густая борода закрывала лицо Вейгаса, вплоть до глаз, горящих лукавым огоньком.
— Привет, — сказал Кроукер, поднимая голову.
— Как жизнь? — Голос Вейгаса гремел подобно раскатам далекой грозы.
— Я слышал, ты хотел меня видеть.
— Точно.
— Садись.
Вейгас крякнул и опустился на стул. На нем были выцветшие джинсы, ковбойские ботинки и клетчатая ковбойская рубашка с перламутровыми кнопками.
— Мне надо оттуда сматываться. — Он имел в виду отдел по борьбе с наркотиками. — Сил больше нет терпеть.
— Салдисон? — Так звали капитана, начальника отдела.
— Он самый. — Вейгас хмыкнул. — По нему давно уже психушка плачет. — Он наклонился вперед, упираясь локтями в бедра. — Слушай, Лью, я хочу к вам. В отдел убийств.
Кроукер посмотрел на своего друга. Они были знакомы уже давно, побывали в разных переделках и никогда не подводили друг друга.
— Финнигана не так-то просто уломать, старик, — заметил Кроукер. — Он еще тот сукин сын.
— Парень, я должен оттуда уйти. Кроукер задумался.
— Послушай, есть ведь и другие отделы. Почему бы тебе не перейти в полицию нравов? Никаких проблем. Лицо Вейгаса перекосилось.
— Дерьмо! Ясное дело, я мог бы там войти в долю и разжиться деньжатами. Только вся беда в том, сукин ты сын, что эти подонки не подпускают негров к серьезным дедам, усек? Я им там не нужен.
— Вейгас, я не уверен, что ты нужен Финнигану.
— Ты знаешь, что на цвет шкуры ему наплевать. В чем дело, парень, ты не хочешь со мной работать? Кроукер засмеялся.
— Я об этом мечтаю, дружище, но как раз сейчас старик не захочет меня слушать.
— Чепуха! Ты его прекрасно знаешь. Стоит тебе выловить еще одну крупную рыбку, мэр даст ему очередную побрякушку, и он снова будет лизать твою белую задницу.
Кроукер ухмыльнулся.
— Может, так оно и будет.
— Не может быть, а точно, Лью.
Кроукеру хотелось рассказать Вейгасу о деле Дидион — о своих подозрениях и планах, но он не мог этого сделать. Лейтенант полностью доверял этому человеку: слишком часто они спасали друг другу жизнь. Просто” это было бы нечестно. Одно дело самому влезать в интриги внутри отдела, и совсем другое — втягивать в это посторонних.
Кроукер вышел из-за стола и хлопнул Вейгаса по колену.
— Ладно, твоя взяла. Я поговорю с Финниганом, как только мне покажется, что он остыл и уже не отгрызет мне голову. Вейгас ответил ему широкой улыбкой.
— Заметано. — Он встал, возвышаясь над Кроукером, словно башня. — А теперь один черномазый должен снова шнырять по улицам. Саллисон всем нам установил задания, усек? Дерьмо! — Он махнул рукой. — Пока.
* * *
— Не знаю, Ник, мне кажется, будто я живу здесь уже сто лет. — Винсент смотрел на орех, который очищал. — Смешно, но Токио кажется мне далекой мечтой.
— Значит, тебе надо вернуться. Хотя бы на время отпуска.
— Да, пожалуй, ты прав. — Винсент бросил орех в рот. Они спускались по ступенькам зоопарка в Центральном парке, вдыхая едкий запах животных.
— Но я этого не сделаю. Я знаю.
— Тебе ничего не мешает. Абсолютно ничего. Винсент покачал головой. Они вышли на площадь. Слева виднелся большой пруд, где ныряли недавно завезенные морские львы, пытаясь привлечь внимание старой самки.
— Моя семья, Ник. Мои сестры. Если я вернусь, я должен буду встретиться с ними. Но я не могу сделать это теперь, когда я стал совсем другим.
Возле вольеров с обезьянами стоял смуглый человек с густыми усами в соломенной шляпе. К восторгу собравшихся вокруг детей, он надувал гелием разноцветные воздушные шары.
— Каким ты стал?
— Не знаю. Но не таким, как был прежде. Я чувствую, что этот город развратил меня. Рушатся традиции, изменяются ценности.
Перед клеткой с гориллами собралась толпа. Все с интересом наблюдали, как служительница поливает из шланга обитателей клетки. Мать семейства протянула лапу к наконечнику шланга и обрызгала наблюдателей. Послышались крики, и толпа мгновенно рассеялась. Рядом надменный орангутанг невозмутимо изучал странных существ через прутья своей клетки, словно собирая материал для будущей книги.
— Послушай, — мягко сказал Ник. — Я помню, как мы встретились в первый раз — ты, Терри и я. Это было в ресторане “Митита”, помнишь? Нам всем тогда было не по себе; возможно, поэтому мы туда и пришли, — Николас попытался улыбнуться. — Маленький кусочек дома. — Он покачал головой. — Но что нас объединило? Только тоска по дому? Не думаю.
— Эйлин говорила, что нас связывает боевой дух. Вероятно, для нее это выглядело ребячеством. Николас покачал годовой.
— Нет. Здесь ты ошибаешься. Она это уважала, хотя и не могла понять. Вот почему она никогда не участвовала в наших встречах. Она знала, что будет чувствовать себя лишней, как бы мы ни старались ее переубедить.
— Не знаю, — сказал Винсент. — Теперь все это мне кажется настолько далеким, точно мы обсуждаем обычаи каких-нибудь африканских племен. Похоже, я уже ничего в этом не смыслю.
— Это только слова, которые ничего не значат. Открой свою душу, и ты почувствуешь. Сколько бы ты здесь ни прожил, это никуда не уйдет. — Похоже было, что Николас говорит не только о Винсенте, но и о себе. — Мы родились а стране боевого духа, который связывает людей навсегда, сильнее кровных уз. Мы никогда не забудем то, чему нас научили, и ты это знаешь. В сущности, ты тот же человек, который сошел с самолета на эту землю двадцать лет назад.
— Нет, не тот же. Я стал по-другому говорить и по-другому думать. Америка изменила меня, и обратного пути нет. Я уже не чувствую себя японцем. Запад незаметно, исподтишка отобрал у меня что-то очень важное.
— Ты можешь это вернуть. Еще не поздно.
Винсент посмотрел на Ника, сунул руки в карманы и зашагал дальше. Они вышли к воротам, на которых были установлены знаменитые часы: каждый час звучала короткая мелодия, и игрушечные животные танцевали в хороводе. Впереди раскинулась детская площадка, с которой доносился радостный смех и топот ног.
— Я об этом никому не говорил, даже полиции. В тот вечер, когда убили Терри и Эйлин, мне кто-то позвонил. — Винсент посмотрел на Николаса. — Телефон молчал, но мне кажется, что я слышал какую-то музыку.
— Ты помнишь, какую?
— Да. Я почти уверен, что это был Манчини. Оба знали, что Манчини был любимым композитором Эйлин. Винсент поежился.
— Словно Терри звонил мне из могилы. — Он поспешно поднял руку. — Знаю, знаю. Я и сам не верю в мистику. Но, черт возьми, мне почему-то кажется, что Терри пытался сообщить мне, кто это сделал.
— Ты хочешь сказать, он знал убийцу? Винсент пожал плечами.
— Возможно, я насочинял лишнего. Не знаю. Но я... я хотел бы, чтобы в тот вечер ты был в городе. Господи, они ведь были и твоими друзьями!
Николас молча смотрел на веселых детишек, которые лизали мороженое и показывали обезьянам свои перепачканные языки. Он так хотел что-нибудь чувствовать. Хотя бы горечь. И то лучше, чем таскать это на себе, как горб. Он вдруг испытал необычный покой, словно оказался в центре бушующего урагана. Ему ничто не угрожало, но вокруг свирепствовала опустошительная буря. Мог ли Николас ее остановить? Он чувствовал, что знает ответ, но ему мучительно не хотелось об этом думать. Винсент не сводил с него взгляда, будто надеялся, что это поможет добиться от Николаса какого-то важного признания. Значит, он должен это сделать. Он знал это с самого начала. Винсент был прав: Терри и Эйлин были его друзьями. Винсент тронул его руку.
