Хикс мрачно кивнул:
— Да, восстанавливал какой-то дом.
В комнате воцарилась мертвая тишина, словно слова не могли больше адекватно выразить наши чувства. Казалось, я физически ощущаю груз полученной информации на своих плечах, словно на меня набросили какое-то покрывало. Внутри меня вихрем крутилась паника, пытаясь набрать силу и обрести форму. Я думала, что понимаю, с чем столкнулась. Думала, что знаю, кто похитил мою девочку и с кем мне придется сражаться. Но теперь стало ясно, что я ровным счетом ничего не знала.
Все, что можно сделать в такой ситуации, просто быть копом и делать свое дело.
— У вас есть его фотография? — спросила я.
— Нет, у французской полиции есть только его портрет, удивительно похожий на наш.
— Но нет никаких сомнений, что речь идет об одном и том же человеке?
— Боюсь, что нет. Это он. Единственное отличие — они считают, что он француз, а по словам нашего свидетеля Филиппа, Габриель американец.
— И кто же он на самом деле?
— Филипп сказал, что Габриель только что вернулся из Европы. И нам кажется, что так оно и есть. Но кем бы он ни был, ясно одно — Габриель может стать кем угодно, тем, кем сам захочет.
— Мне нужен доступ к документам французской полиции.
— Копии всех полученных нами материалов будут на вашем столе.
— Вы сказали, что один из пациентов выжил.
Хикс быстро просмотрел содержимое папки.
— Да, мужчина. По его словам и был составлен портрет преступника.
Фраза повисла в воздухе, требуя к себе внимания. Почему Габриель оставил в живых человека, побывавшего у него в руках? Тот же вопрос я задавала и о Филиппе. Почему Габриель не убил его? Но существование еще одного выжившего свидетеля дало мне ответ.
— То, что Филипп выжил, это, скорее всего, не просто совпадение.
— Думаю, вы правы.
— Что это, черт побери, значит? — спросил Чавес.
— Он хочет, чтобы мы знали, что это он, — объяснила я.
— Не понимаю, — покачал головой Чавес.
— В некотором смысле, сознательно или нет, но Габриелю неинтересно совершать преступления, если публика не будет знать, что это он. Он жаждет внимания так же сильно, как и жестокости.
— Ему нужна оценка, — добавил Хикс.
— Как и любому другому актеру, — сказала я, словно речь шла о любительской постановке Шекспира.
Гаррисон подошел ко мне и тоже выглянул в окно. Где-то внизу проревел автомобильный гудок. Мимо окна промчалась стайка зеленых попугайчиков, этакое расплывчатое пятно крыльев и пронзительных криков. Судя по их голосам, они преодолели притяжение земли только от отчаяния.
— Я знала, что есть миллион вещей, которые я не понимаю как мать. Я в этом смысле бестолковая, как говорит Лэйси. Но, по крайней мере, я считала, что все знаю о том, как быть полицейским, — тихо сказала я. — Но все предположения, которые мы делали до сих пор касательно Габриеля, оказались неверными. Я ошибалась везде и всюду.
Гаррисон посмотрел вниз, на прохожих, беззаботно шагающих по тротуарам и пребывающих в счастливом неведении об ужасе, творившемся в их городе.
— Нет, вы не ошиблись, — возразил он. — Просто некоторые вещи нам не дано знать. Никому не дано.
Я несколько секунд рассматривала улицу внизу. Я четко ощущала присутствие Габриеля, словно чья-то рука гладила меня по шее.
— Возможно, он прямо сейчас за нами наблюдает. Но даже если нет, он заставляет нас так думать. Интересно, что хуже?
Гаррисон покачал головой:
— Он хорошо изучил свою роль.
Я ощутила, как все мыслимые эмоции и чувства водят хороводы в моей душе. Злость, страх, паника, разочарование и, что самое ужасное, безысходность. Понимала я это или нет, но Лэйси всегда была для меня неким определяющим фактором. Уберите мать, и останется только коп, но этого недостаточно. Я чувствовала, как дочка ускользает от меня, но если я потеряю ее, то лишусь и части себя. Я отвернулась от окна, подошла к столу и села напротив Хикса.
— Как вы считаете, что эти новые сведения значат для моей дочери?
— Ты действительно хочешь поговорить об этом, Алекс? — спросил меня Чавес тоном заботливого отца, старающегося оградить своего ребенка от неприятностей.
— Я просто не могу обойти эту тему… не могу и все.
Хикс сделал долгий глубокий вдох, чтобы выиграть время и обдумать ответ.
— Он использовал девочку как козырь, а это значит, велика вероятность, что она все еще жива и является неотъемлемой частью этого… спектакля.
— Что произойдет, если мы отменим парад? — спросил Чавес.
— Он убьет мою дочь и выберет другую цель, и тогда мы уже никак не сможем его остановить.
— Согласен, — кивнул Хикс.
Я несколько секунд разглядывала папку и размышляла, что же упустила.
— А среди его жертв были женщины?
— Нет.
— Тогда зачем он похитил мою дочь? Большинство серийных убийц страдают от сексуальных расстройств. Для них убийства — это власть над тем, что в их извращенном понимании представляет жертва. Если он все время убивал исключительно мужчин, то значит, желание, которое он утоляет во время убийства, можно удовлетворить, только убив мужчину, но тогда зачем ему Лэйси?
— Чтобы воздействовать на вас.
Хикс говорил о той сделке, которую, как считал Габриель, он со мной заключил. Я могла спасти жизнь своей дочери или незнакомого мне человека.
— Но почему? Я же женщина, значит, уже не то.
— Возможно, вы с Лэйси и не должны быть жертвами, возможно, он задумал что-то другое.
— И что это, черт побери? — спросил Чавес.
Мое сердце забилось как бешеное, и я медленно вдохнула, чтобы успокоиться.
— Он хочет, чтобы мы довели его представление до логического конца.
Я взглянула на Хикса, и тот кивнул.
— Серийное убийство, показанное в прямом эфире и замаскированное под террористический акт. А мы с Лэйси каким-то образом будем в этом участвовать.
В комнате повисло тягостное молчание.
— Этого не произойдет, — твердо сказал Хикс. — Мы и раньше принимали все необходимые меры безопасности, а в этот раз сделаем даже больше. Мы знаем, как он выглядит, и не допустим, чтобы какой-то объект, в котором может быть спрятана бомба, приблизился к бульвару, где пойдет процессия, особенно к первым двум кварталам, откуда ведется трансляция.
— Может, завтра будет дождь, и все останутся дома, — сказал Чавес.
Хикс покачал головой:
— Нет, к полуночи небо прояснится, и шторм уйдет на восток. Завтра будет отличная погода.
— Прямо как на картинке, — тихо сказала я. — А что с теми телефонами, с которых он мне звонил?
— Оба раза с разных, причем и тот, и другой были украдены. Толку мало.
— Так что же мы будем делать в ближайшие двадцать часов? — спросил Чавес.
— У нас есть только две зацепки, — начал Хикс.
Я закончила за него:
— Во-первых, он собирается использовать меня, а во-вторых, нам известно, что он не намерен убивать себя.
— Откуда ты это знаешь? — спросил Чавес.
— Серийные убийцы не склонны к самоубийствам. На самом деле они обычно боятся умереть. И пока их не поймают, они будут делать все, лишь бы выжить. Но есть и еще одна возможность, — сказала я с неохотой, словно слова вылетали из моего рта вопреки моей воле. — Неважно, что мы уже узнали о предыдущих преступлениях Габриеля или о том, что с ним сделали отец, мать, сосед или еще кто-то, что и послужило причиной отклонений, но есть одна вещь, которая все это перечеркивает.
— И что это? — уточнил Чавес.
Я посмотрела на Гаррисона и по его глазам поняла, что он знает, что я сейчас скажу.
— Все это неважно, если он шагнул на новый уровень, меняясь с каждым новым преступлением.
И тут зазвонил мобильник. Все начали хлопать себя по карманам, а потом посмотрели на телефон у меня в руке.
— Если это Габриель, то не говорите ему, что мы установили его личность. Если у вашей дочки и есть какие-то шансы, то мы сможем воспользоваться ими, только продолжая спектакль.
Я кивнула, сделала глубокий вдох, чтобы собраться, и ответила:
— Делилло.
— Лейтенант, вам понравился костер?
Габриель говорил все тем же бесстрастным голосом, который мог принадлежать либо человеку, четко взвешивающему все свои действия, либо безумцу. Но в обоих случаях результат тот же. У меня возникло чувство, что меня только что окунули в прорубь.
Я обвела взглядом всех присутствующих и кивнула.
— Не нужно было этого делать, Суини не мог тебя опознать.
— Всегда нужно быть осторожным.
— Но он не должен был умирать.
Габриель засмеялся, если можно назвать эти звуки смехом. Они вырывались из тех уголков его души, где хранились самые безумные идеи и мечты.
— Все должны умереть.
— Почему?
— Потому что вы слабы и вас нужно наказать.
