Для того чтобы погрузить все оружие в катамаран, ей пришлось сделать две ходки. Она до отказа заправила бак подвесного двигателя, воспользовавшись канистрами, стоявшими на понтоне, затем уложила на дно лодки зенитные комплексы и взрывчатку и вновь запустила двигатель.
Она оттолкнула катамаран от понтона. Надувная лодка заурчала в ночи и, описав плавную дугу, устремилась к видневшемуся впереди угловатому силуэту «Накодо».
Ее мать вела альбом с газетными вырезками. Тот период времени, когда Хисако лежала в больнице, альбом обходил молчанием. Во время своих наездов домой она иногда просматривала его в отсутствие матери. Страницы шелестели под ее пальцами; вклеенные программки с ее именем, вырезки из газет, где она упоминалась, несколько кассетных вкладышей, журнальные интервью и другие публикации; глядя, как под ее пальцами с шорохом переворачиваются листы и ложатся на место, она думала, что и времена, которые описаны на этих тяжелых страницах, пролетели так же быстро и незаметно.
Годы нагромождались, как приговор. Она играла, и ее скромная популярность росла. Она еще несколько раз попробовала садиться на разные самолеты, начиная от одномоторной «Сессны» и кончая «Боингом-747», но не смогла вынести даже просто закрытой двери. Пару раз во время отдыха она побывала на Окинаве, съездила в Корею на Олимпийские игры и посетила несколько концертов, но работы было так много, что она не оставляла времени на морские путешествия. Как-то раз один греческий судовладелец, которому понравилось, как она играет, заводил с ней разговор о длительном, даже годовом, контракте, речь шла о том, чтобы ее струнный квартет играл на борту круизного судна; роскошные каюты, хорошие деньги и кругосветный круиз… но она посетила один из круизных лайнеров в Иокогаме и поняла, что ей не нравятся там люди, обстановка, да и вообще перспектива — открытым текстом не озвученная, но молчаливо подразумеваемая — исполнять популярные, избитые вещи. Таким образом, из этой затеи ничего не вышло.
С годами она очень хорошо изучила Японию; все места, в которых ей не довелось побывать вместе с оркестром, она объездила сама, когда выдавались свободные дни, а это бывало довольно часто. Господин Мория сетовал, что она не полностью использует свой потенциал, подразумевая под этим, что она зарабатывает меньше денег, чем могла бы, но она и без того уже не знала, куда девать те деньги, которые у нее были. Она заплатила за Страдивари, купила домик в холмах близ Камакуры, который стоил целое состояние, расплатилась на много лет вперед за маленькую квартирку матери, и больше ей ничего не приходило в голову. Она не любила ездить на автомобиле; у нее всегда была маленькая «хонда», но она терпеть не могла забитые машинами дороги и каждый раз, выходя из автомобиля, чувствовала облегчение. Она стеснялась ходить в слишком дорогих нарядах и не видела в драгоценностях ничего такого, ради чего стоило бы их заводить. Не находя для денег другого применения, она их откладывала, подумывая о том, чтобы на старости лет открыть собственную школу.
Господин Мория решил, что она правильно делает, предпочитая качество количеству, и добился того, чтобы ее контракт с оркестром был перезаключен на новых условиях. Она стала дозировать свои появления на публике, а записи делала только тогда, когда в этом появлялась абсолютная необходимость. Западные музыкальные критики, послушав ее игру, высказывали лестные для нее сравнения; она собиралась как-нибудь съездить в Европу, но постоянно откладывала это на будущее. Она радовалась предстоящей поездке по Транссибирской железной дороге, но это путешествие представлялось ей чем-то таким, что можно проделать один раз — съездить и вернуться обратно (сама мысль о том, чтобы постоянно разъезжать на поезде дальнего следования туда-сюда, как на электричке по сезонному билету, казалась ей абсурдной и кощунственной), кроме того, она немного побаивалась выступить в Европе. Сначала боялась, что там ее никто не захочет слушать, затем, когда стало ясно, что слушать ее хотят, она стала беспокоиться, что ее репутация слишком раздута и слушатели будут разочарованы. К ее удивлению, господин Мория не старался убедить ее ехать. Он, похоже, был вполне удовлетворен тем, что предложения множатся, потенциальная аудитория растет, а денежные суммы взвинчиваются все выше.
Начав играть, она вся без остатка погружалась в музыку. Здесь перед ней открывалась многоцветная реальность, в то время как жизнь, со всеми ее дружбами, развлечениями, уважением коллег-музыкантов и восторгом поклонников, была не то чтобы совсем уж монохромной, однако в ней недоставало какого-то важного элемента; словно из нее выпала одна из красок или одно орудие в батарее давало осечку и его отсутствие портило общее впечатление.
Как- то раз, гуляя в лесу к северу от Фудзи, она набрела на тропинку, по которой когда-то прошла еще в отрочестве, волоча покореженную от воды виолончель в просоленном футляре.
Поднявшись на вершину холма и выйдя на полянку, где в мареве костра увидела когда-то пляшущую Фудзи, она обнаружила, что теперь здесь устроено место для пикников; полдюжины улыбающихся, болтающих семей расположилось за прочными деревянными столиками, распаковывая коробки, расставляя тарелки, открывая бутылки, радуясь такой ерунде, как яркие пластиковые корзиночки, которые, когда их открывают, говорят «Спасибо». Окрестности огласились детским смехом, а дымок от переносных жаровен поднимался на фоне Фудзи, словно только что вырвавшийся из бутылки джинн. Западная поп-музыка звенела из подвешенной на дереве дешевой магнитолы.
Она повернулась и ушла — и больше никогда туда не возвращалась.
На полпути между «Надией» и «Накодо», которые разделяло около километра темной воды, в ее кармане вдруг ожила рация. От неожиданности она испугалась, отпустила дроссель и схватилась за бедро, откуда послышался человеческий голос. Она вытащила рацию.
— … эй, Сукре?… - Она перевела двигатель на холостой ход и посмотрела на огни судов. — Артуро, Артуро… «Ла Надия», алло? Yo, ven-ceristas en La Nadia… muchachos? — Это был насмешливый голос Дендриджа. — Despertad vosotros![56]
На заднем фоне слышны были другие голоса. Они тоже говорили на испанском, так быстро, что она не могла разобрать слов. Наконец понятное:
— Сукре! Кто-нибудь! Алло! Алло? Черт вас побери, ребята! Алло! Алло! Алло! Да господи!… - Рация замолчала.
Она повернулась и посмотрела на огни «Накодо».
Выключила двигатель. Все тихо.
Она вспомнила о прицеле ночного видения на АК-47, взятом из каюты Сукре. Она подняла автомат и посмотрела в прицел.
Корпус «Накодо» через прицел выглядел смутным, серым и зернистым. Ни на палубе, ни на мостике не заметно было никакого движения, хотя про мостик трудно было сказать что-то определенное, так как его огни были слишком яркими для ночного прицела. Она отложила автомат и стала вглядываться в понтон и ведущий к нему трап. Тоже ничего.
Она продолжала наблюдать, то и дело проверяя рацию, боясь, что нечаянно ее выключила. Затем она услышала звук у себя за спиной.
Повернувшись, она направила прицел на «Надию». Оглядела судно от штевня до штевня и обнаружила катамаран, выплывающий из-за кормы и направляющийся к понтону. Один человек; это было все, что она смогла разглядеть.
Она положила автомат, снова запустила мотор и развернула катамаран обратно к «Надии».
На всякий случай она постоянно прикладывалась к прицелу ночного видения — вдруг тот, кто находится в катамаране, приближающемся к судну, проявит какие-нибудь признаки того, что услышал или увидел ее, — но надувная лодка спокойно продолжала свой путь, замедлив ход перед понтоном, который Хисако покинула несколько минут назад. Она находилась примерно в двухстах метрах от «Надии», когда вторая лодка начала причаливать к понтону. Из нее вышел один человек. Она увидела, как он поднял руку и поднес ее к голове.
— На месте, — сказала рация. Прибывший снял с плеча автомат и начал подниматься по трапу на палубу «Надии». Она продолжала двигаться по направлению к судну. Наблюдала, как одинокая фигура взбирается по трапу, и тут вдруг приехавший остановился. Он взглянул вниз на понтон. Ей было плохо видно из-за того, что лодка подскакивала на волнах. Она выпустила дроссель скорости и предоставила катамарану самостоятельно плыть вперед, ныряя и взлетая на волнах. Мужчина что-то снял с пояса.
— Постой, — сказала рация. — Вижу катамаран, второй. Кто-нибудь?…
Она увидела, как он поднял к лицу какой-то другой предмет; поднес его к глазам; держит как бинокль. Он посмотрел вниз, потом вдаль, затем описал биноклем полукруг и замер, уставившись в ее сторону.
— Черт знает… Артуро? Алло? Кто…
Чтобы найти предохранитель, ей пришлось опустить взгляд; она щелкнула рычажком и снова взглянула в сторону судна. Автомат наполнил мир звуком; прицел ослеп от вспышки, когда она открыла огонь.
