Рабочий день в банке начинался в девять. Гольдин, нимало не подозревая, что его разыскивали чуть ли не до самого рассвета, появился около десяти, свежепостриженный и пахнущий одеколоном. Ему тут же сообщили, что звонили из секретариата Теишвили и просили срочно связаться.
Гольдин набрал номер Ларри.
– Мне срочно нужны все платежи по СНК, – сказал Ларри. – Все до единого. С момента создания.
– Два часа, – подумав, сказал Гольдин. – Мне понадобится два часа. А что? Что-то выяснилось про Петьку?
– Пока не знаю. – И Ларри бросил трубку.
– Привет, красавицы, – поздоровалась Ленка, входя в приемную Гольдина. – Где мои бумажки?
– У него, – кивнула в сторону кабинета пятидесятилетняя секретарша Гольдина. – Просил зайти.
Молодых девушек у себя в приемной Гольдин принципиально не терпел. Говорил – отвлекает от работы, что было чистой правдой, потому как слабость к женскому полу банкир имел немалую. Но обе интрижки, затеянные им сразу после открытия банка, неизвестно каким образом стали немедленно известны Ларри, и тот, дружелюбно улыбаясь – что многими воспринималось уже не просто серьезно, а суперсерьезно, – объявил при встрече: "Господин Гольдин у нас сильно устает. Или на работе или после работы. Вон какие круги под глазами. Береги себя, дорогой".
Этого было достаточно, чтобы Додик Гольдин немедленно перетряхнул штат, наняв вместо набранных спервоначалу красавиц записных крокодилов. На стороне, однако, он себе ни в чем не отказывал и последнее время подбивал клинья к Ленке.
Гольдин специально попридержал у себя затребованные Ларри бумаги, когда узнал, что за ними приедет Ленка. Несмотря на все опасения, от каждой встречи с ней Гольдин ждал какого-нибудь сдвига в затянувшейся игре. Он ждал ее не раньше чем минут через десять, и появление Ленки в приемной, обнаруженное по монитору, застало Гольдина врасплох.
Ленка вошла в кабинет раньше, чем банкир успел выйти из-за стола ей навстречу, и быстро преодолела расстояние между дверью и столом Обычно Гольдин встречал ее у двери и предлагал посидеть на миниатюрном диванчике, пока он не закончит с какими-то там неотложными бумагами. Эту уловку Ленка раскусила еще при первом визите. Диванчик был очень мягким и удобным, садившийся на него тут же проваливался, и Гольдину, якобы сосредоточенно изучавшему важный документ, открывалась соблазнительная перспектива
Ленка ничего не имела против, наоборот – глядя на лоб банкира, покрывающийся капельками пота, и прекрасно понимая, что Додик сейчас переживает, она чувствовала, как внутри нее тоже поднимается теплая волна возбуждения. Но сегодня Ленка решила на диванчик не садиться, а вместо этого остановилась у подоконника и, глядя на поднимающегося из кресла Гольдина, сказала:
– Я за бумагами. Готово?
– Сейчас, сейчас, – засуетился Гольдин, засовывая платежки в папку. – Минуточку...
Ленка отвернулась и стала смотреть в окно. Она знала, что Гольдин только делает вид, будто очень торопится, а на самом деле он ощупывает ее глазами и пытается придумать какой-нибудь заход. Ну это его дело. Ленка уже лишила Гольдина обычного удовольствия, поэтому подойти к столу и начать разглядывать, как он мухлюет с засовыванием бумажек в полиэтиленовый презерватив, было бы просто неблагородно.
За окном был виден старый арбатский двор с двумя разломанными скамейками, валяющейся урной и грудой мусора посередине, на которой копошились голуби, ничуть не озабоченные гревшейся на солнце кошкой. В решетке окна торчал оставленный кем-то бумажный пакет, перевязанный бечевкой. В подворотне стоял мужик и, повернувшись к банку, с наслаждением мочился.
Ленка посмотрела на часики, еще раз взглянула на бесстыжего мужика, голубей и бумажный пакет, отвернулась и подошла к Гольдину.
Это спасло ей жизнь. За спиной у Ленки что-то полыхнуло белым светом, раздался грохот, потом звон разлетающегося стекла, она почувствовала резкую боль в плече, услышала два негромких хлопка и, уже падая на Гольдина, увидела, что на столе у банкира и рядом, у двери, расцветают два огненных букета.
Находившаяся в бумажном пакете бомба разворотила стену кабинета, ударная волна внесла внутрь и впечатала в шкаф чугунную оконную решетку, засыпала кабинет осколками стекла. Влетевшие следом две бутылки с "коктейлем Молотова", метко заброшенные неизвестной рукой, вызвали к жизни весело заплясавшие голубые огоньки.
Когда Ленка пришла в себя, она лежала на полу, накрывая неподвижное тело Гольдина, а кругом бушевал огонь. Черный пепел сгоревших бумаг танцевал в ярко-желтых языках пламени. От съеживающегося на глазах синтетического ковра расползалось вонючее черное облако. Оно перекрывало дорогу к двери. Ленка попыталась крикнуть, но раздался только беспомощный щенячий визг. Ей показалось, что дверь в кабинет на мгновение приоткрылась но тут же захлопнулась. Ленка метнулась к выходу и отступила, чувствуя, как начинают скручиваться волосы Бросив взгляд на поверженного взрывом Гольдина, она увидела, что банкир пришел в себя и пытается что-то сказать. Надо выбираться. Пока эта корова в приемной сообразит, что происходит, они тут обуглятся.
Закусив губу, Ленка стянула свитер и соорудила на голове что-то вроде тюрбана. Потом посмотрела на Гольдина, сняла юбку и замотала ему лицо. Черт! Вот ведь мужики! Старый козел! Лежит, чуть дышит, а как увидел, что она без лифчика, губки все же облизал.
Ленка схватила Гольдина за руки, набрала воздуха в легкие и, несмотря на нестерпимую, дергающую боль в плече, потащила его к двери.
Корреспонденты "Московского комсомольца", появившиеся одновременно с пожарной командой, успели-таки сделать несколько уникальных снимков. Один из них на следующее утро появился в газете. Ленка, в ободранных до лохмотьев колготках, прикрывая двумя руками обнаженную грудь, сидит на каменном полу в вестибюле банка, а рядом, с обалдевшим лицом, лежит банкир Гольдин, держа в руках наполовину сгоревшую Ленкину юбку.
Взрыв в банке, последовавший сразу же за убийством Пети Кирсанова, создал множество проблем. Не стоит даже говорить о приостановке платежей, возникшей из-за того, что Гольдин, не то ушибленный взрывом и последующими впечатлениями от пожара, не то пришедший в состояние невменяемости от неожиданно близкого контакта с Ленкой, загремел в больницу с гипертоническим кризом, а обладавших правом подписи заместителей он не держал. Все обстояло намного хуже. Даже Платон с его стратегическим гением не мог увязать эти два события, а связь между ними, несомненно, существовала. Федор Федорович часами просиживал с Ларри за закрытыми дверями, но ход их мыслей оставался для широкой публики тайной за семью печатями. Самым значительным событием в первые часы после взрыва было происшествие с Мусой. Когда Сысоев, узнавший о теракте от водителя, вбежал в офис, он увидел Тариева у входа в приемную – на стуле для охраны. Муса сидел, закрыв глаза, и мерно постукивал сжатыми кулаками по бедрам. Услышав шаги, он открыл глаза, посмотрел на Виктора и сказал:
– Я не понимаю. Я просто ни хера не понимаю. Что происходит?
Потом Муса снова закрыл глаза, обхватил голову руками и стал медленно сползать со стула. Виктор закричал, набежала охрана, вызвали "скорую". Мария, с красными от слез глазами, звонила одновременно по трем телефонам, выбивала госпитализацию в Кремлевку. На шум вышел Ларри, посмотрел на Мусу, лежащего на диване с мокрым полотенцем поверх лба, приказал закрыть контору и никого не впускать, а потом, схватив мобильный телефон, мгновенно договорился, чтобы в больнице вместе с Мусой неотлучно находилась личная охрана. Затем Ларри вызвал Марию в коридор и сказал тихо, но внятно:
– Закажи быстренько чартер. В Швейцарию. Пусть ждет. Я тебе сейчас дам тридцать штук, отдашь как задаток. Поняла? Завтра Петю похороним, и Платон Михайлович сразу улетит. Поняла?
– Но Платон Михайлович... – начала было Мария, привыкшая получать указания из одного-единственного источника, – он мне ничего...
Никто толхом не понимал, почему и из каких соображений у Ларри время от времени прорезался грузинский акцент. Однако когда это происходило, вопросов уже не задавали. Ларри посмотрел на Марию неожиданно потемневшими глазами, ласково взял ее за плечо и прошептал:
– Сдэлай как говорю. Быстренько. А то мы найдем Платону Михайловичу другого личного помощника. Поняла мою мысль?
Взглянув в приветливо улыбающееся лицо Иллариона Георгиевича, Мария вдруг отчетливо поняла и его мысль, и тот непреложный факт, что сейчас есть только одна власть и только одна сила. И если Мария хоть на секунду попытается противопоставить себя этой власти, то на нее – пусть не сейчас, пусть через месяц – обрушится неминуемое возмездие, обрушится и молниеносно сломает ту хрупкую систему взаимоотношений, которую она так старалась выстроить все последние годы. И еще Мария поняла – эта власть не от мира сего. Неважно, с каким она знаком – с плюсом или с минусом. Но она настолько реальна и настолько огромна, что задавать вопросы и пытаться выяснить, кто в этом мире главный, просто кощунственно. И Мария, признававшая до сих пор исключительно Платона как альфу и омегу мироздания, вдруг ощутила невыносимое физическое давление, которое невозможно было ничем уравновесить.
