— Ну?
— Вам, наверное, придется позвонить ему.
— Всю жизнь мечтал! «Привет, Чарли, твою мать только что укокошили!» — Взяв у Куинна письмо, он сунул его в карман. — Ладно, посмотрим остальное барахло. Неохота торчать тут до ночи.
Коньки принадлежали Брату Свет Вечности, морская раковина — Брату Узри Видение, лампа и чашка — Сестре Смирение. С фонографом пришлось расстаться Брату Верное Сердце, с каноэ из спичек — Брату Голос Пророков, а Карма оставила в общине куклу без головы и бархатную подушку.
Под подушкой Куинн обнаружил несколько листов бумаги, покрытых с двух сторон машинописными строчками через один интервал. Кто-то учился печатать на машинке с высыхающей лентой. Листы заполняли предложения, обрывки фраз, числа, буквы алфавита в прямом и обратном порядке, знаки препинания. То там, то здесь мелькало имя Карма, и правда смешивалась с фантазиями подростка.
«Меня зовут Карма; ну и что.
Меня прячут в заколдованном замке, потому что я слишком красивая чересчур красивая, бедная принцесса.
Квин сказал, что принесет волшебную мазь для лица, но я не верю.
Сегодня я сказала черт черт черт три раза вслух.
Принцесса заплела длинные волосы в косу и задушила ей всех своих врагов и убежала в свое царство».
— Что это? — спросил Ласситер.
— Карма упражнялась на машинке.
— Но машинки тут нет.
— Значит, хозяин захватил ее с собой.
Что было логично.
Коробка «Брат Терновый Венец» не содержала никаких предметов, свидетельствовавших о сентиментальных привязанностях. В ней лежал твидовый костюм и свитер, изъеденные молью, несколько рубашек, пара туфель и шерстяные носки с огромным количеством дыр. Видно было, что эти вещи давно никто не трогал.
— Одну минуту! — сказал вдруг Куинн.
— Что такое?
— Возьмите рубашку и приложите к груди, будто прикидываете на себя.
Ласситер повиновался.
— Почти впору.
— Какой у вас размер?
— Сорок второй.
— А теперь примерьте пиджак.
— Чего это вы задумали, Куинн? Не люблю я чужих вещей.
Тем не менее пиджак он надел.
— В плечах узкий, а рукава длинны. Теперь, надо полагать, свитер?
— Если ничего не имеете против.
Рукава свитера тоже были длинны Ласситеру.
— Ну что, объясните теперь, в чем дело? — спросил он, стягивая свитер и швыряя его в коробку.
— Это не вещи Брата Терновый Венец. Он невысокого роста и худой.
— Наверняка он тут сбросил несколько килограммов.
— Но руки и ноги у него не усохли.
— Значит, наклейки перепутали или еще что-нибудь.
— Да, но мне хотелось бы знать, что именно.
Взяв рубашку, свитер и костюм, Куинн подошел к двери и принялся рассматривать их при солнечном свете. Ни на свитере, ни на пиджаке не было фирменного знака, но на внутренней стороне воротничка у рубашки была нашивка «Арроу, 41 см, 100 % хлопок, Пибоди и Пибоди», а чуть ниже — едва различимая метка прачечной.
— У вас есть увеличительное стекло, шериф?
— Нет, но у меня глаз — алмаз.
— Попробуйте разобрать эту метку.
— Начинается вроде бы с X, — сказал Ласситер, щурясь. — ХВ. Или нет, ХЕ. Да, точно, ХЕ. ХЕ Т.
— Или ХЕ 1.
— Может быть. Значит, ХЕ 1. Потом 3 не то 8, потом точно 8…
— ХЕ 1 389Х, — сказал Куинн.
Ласситер чихнул, то ли от раздражения, то ли от пыли.
— Если вы и так знаете, зачем спрашивали?
— Хотел знать точно.
— А в чем дело-то?
— Это метка вещей Джорджа Хейвуда.
— Вот те на! — Ласситер опять чихнул. — Но видно же, что они тут лежат давным-давно! Как вы это объясните?
— Когда Брат Венец появился в общине, на нем были вещи Джорджа Хейвуда.
— Почему? И откуда он их взял?
Куинн знал ответ, хотя и не был абсолютно уверен, что прав. Он вспомнил, как прошлой ночью Вилли Кинг рассказывала о Джордже: «Я была с ним в палате, когда он приходил в себя после наркоза… Он считал, что рядом Альберта, и говорил, что я впавшая в идиотизм старая дева, которой надо бы понимать… Злился страшно… Она отдала его старую одежду нищему, который проходил мимо их дома… Он называл ее доверчивой, слезливой кретинкой… Если Альберта действительно отдала вещи Джорджа какому-то нищему, у нее были на то причины. Хейвуды — не добрые самаритяне».
Куинн одновременно ощутил боль и триумфальную радость. Связь между Альбертой Хейвуд и убийством Патрика О'Гормана наконец-то стала проясняться. Нищий, которому Альберта отдала одежду Джорджа, бродяга, которого О'Горман посадил в машину, и автор письма Марте О'Горман был один и тот же человек — Брат Терновый Венец.
Но его уже одолевали новые вопросы. Где сейчас Брат Венец? Как он смог убедить общину бежать, чтобы спасти его от ареста? Было ли внезапное появление Хейвуда причиной гибели Сестры Благодать? Почему Альберта отдала вещи Джорджа нищему? И был ли он просто нищим? Что, если Альберта, отворившая дверь незнакомому человеку, разглядела в нем то же непомерное отчаяние, что носила в себе, и дала ему денег, чтобы он убил Патрика О'Гормана?
О'Горман мог каким-то образом узнать о воровстве Альберты. Трудно было представить его шантажистом, но, возможно, он пытался уговорить ее… «Разве можно так поступать, мисс Хейвуд? Верните деньги, пока не поздно. Вы ставите меня в трудное положение. Если я буду молчать, то превращусь в соучастника…»
Альберта была такой кроткой и тихой особой, что О'Горман никогда бы не поверил, что она способна на убийство. Все сходится, думал Куинн. Альберта и по сей день винит в своем несчастье О'Гормана, а ее отказ верить в его гибель всего лишь нежелание признать свою вину. Но как в эту картину вписывается Джордж? Подозревал ли он, что его сестра виновна в гибели О'Гормана? Что стояло за его регулярными поездками в тюрьму: стремление узнать правду или желание ее скрыть?
— Надо увезти коробки с собой, — сказал Ласситер. — А то, не ровен час, кто-нибудь из Братьев вернется за своим добром.
— Не думаю, чтобы они вернулись.
— Я тоже. Но береженого Бог бережет. Как вы думаете, куда они отправились?
— На юг, наверное. Раньше община жила в горах Сан-Габриэль.
Ласситер закурил и, переломив спичку пополам, швырнул ее за порог.
— Если бы я был на месте Учителя — тьфу-тьфу-тьфу, — это последнее, что бы я сделал. Даже если они и переоделись в нормальную одежду, двадцать пять человек в автомобиле и грузовике обязательно привлекут к себе внимание.
— Так что бы вы сделали?
— Довез бы всех до ближайшего большого города — Лос-Анджелеса — и распустил бы по одному. В горах им не выжить.
— В большом городе тоже, — сказал Куинн. — У них нет денег.
* * *
Убаюканная ездой, Мать Пуреса заснула на заднем сиденье, посасывая леденец. С ногами, подтянутыми к животу, и подбородком, упершимся в грудь, она напоминала дряхлый человеческий зародыш.
Ласситер сидел впереди. Когда они выехали на шоссе, он повернулся к Куинну.
— Вы говорили, тут рядом ранчо?
— Да. Мили через две будет поворот.
— Надо заехать, попросить помочь.
— В чем?
— Сразу видно, что вы городской, — усмехнулся Ласситер. — За скотиной-то приглядеть надо! Коровы сами не доятся. Ума не приложу, как они могли бросить животных?
— Грузовик и машина с трудом вместили людей.
— Не могу отделаться от мысли, что они спрятались где-то поблизости и ночью придут за скотом. Вы городской и не понимаете, насколько эта община зависит от животных. Они, кстати, отлично выглядят, чувствуется хороший уход.
— Вы правы, — сказал Куинн, вспоминая, с каким чувством Брат Свет говорил об овцах, козах, коровах. Где бы он сейчас ни находился, поблизости или в горах Сан-Габриэль, Куинн знал, о чем он будет думать перед сном.
Поворот к ранчо Арида был обозначен деревянной стрелой, украшенной подковами. Проехав с полмили, они увидели, что навстречу им едет джип. Кроме шофера в нем были два колли, отчаянно лаявшие и махавшие хвостами.
Поравнявшись с машиной шерифа, джип остановился, и водитель вышел на дорогу.
— Что случилось, шериф?
— Привет, Ньюхаузер, — сказал Куинн.
Ньюхаузер нагнулся и заглянул в машину:
— С ума сойти, это ты, Куинн!
— Я.
— Почему до сих пор не в Рино?
— Задержался немного.
— Знаешь, я рад, что ты в порядке. Меня, признаться, грызла совесть, что я тебя бросил одного на дороге. Никогда ведь не знаешь, как все обернется.
Эта ничего не значащая фраза вдруг подействовала на Куинна как откровение. Волна воспоминаний вновь обрушилась на него, и на гребне ее он увидел Сестру Благодать. «Добро пожаловать, незнакомец… Мы не отказываем в приюте бедным, потому что бедны сами».
— Никогда не знаешь, — тихо повторил он.
В девять часов вечера Куинн сидел в кабинете шерифа, и они ждали, чтобы оператор соединил их с Чарли Фезерстоуном. Когда телефон наконец зазвонил, Ласситер сказал:
