— Я еще вчера знала, что ты проявишься. Мне сон был. Ты в лодке по грязной воде плывешь, и парус не можешь натянуть, и ветер. Я поняла, что беда на тебя идет. Ну, что надо? Нет, это после, сначала скажи, когда приедешь, я хочу тебя прямо сейчас.
— Приеду сразу, как ты решишь мои проблемы, и это не шантаж. Это очень важно для меня. Посмотри «Пари-Суар» от шестнадцатого, третья страница. Полиция взяла склад героина, там еще фотография. Элизабет Дальбер, запиши, «Элизабет Дальбер», пишется «Дальберг», мне надо увидеть эту девушку как можно скорее. — Нил, как мог, скрывал свои чувства и говорил без истерии в голосе, хотя хотелось кричать.
— У меня ужасно болит голова, а ты с какими-то девушками ко мне пристаешь, ну да ладно, посмотрю вечером, может, что и придумаю. Пройдусь по Алексовым связям, вдове героя Франции небось не откажут…
— Спасибо, роза моя. Когда позвонить? Завтра удобно?
— Да ты рехнулся, какое завтра, тут и за неделю ничего не сделаешь! Ну ладно, все равно звони, когда захочешь.
— Целую. — Нил бросил трубку. Наскоро собравшись, он рванул в Бостон. В этот день улететь не получилось — когда он расплачивался по электронной карте за заказанный билет, выяснилось, что денег на их с Сесиль общем счету элементарно не хватает на билет до Парижа. Можно было не уточнять, кто приложил руку к этому делу, Сесиль вряд ли пошла бы на такое по собственной инициативе. Нил лихорадочно вывернул карманы, наскреб недостающие шестнадцать долларов, но билет брать не стал, поскольку перспектива оказаться в Париже без гроша его не устраивала.
Ладно, гады, сами напросились! Война так война! Хорошо еще, хоть на бензин оставили.
К вечеру Нил возвратился в Проспект. Оставив «датсун» на улице, вбежал в дом, прямиком устремился в спальню, снял со стены портрет Мари-Мадлен, матери Сесиль, набрал на дверце маленького настенного сейфа известное ему четырехзначное число. Найдя искомое, он тихо прикрыл дверцу и повесил портрет на прежнее место.
Только внизу, на кухне, пользуя больные нервы хересом и сигарой, он отомкнул золотую застежку на продолговатом сафьяновом футляре.
На белом атласном ложе покоилось редкостной красоты ожерелье — крупные синие сапфиры, обрамленные бриллиантами, в оправе из белого золота.
Сделанное его прадедом Францем Бирнбаумом для своей жены, стало быть, для прабабушки Нила. Украденное большевиками, возвращенное в семью его дедом Вальтером Бирнбаумом и подаренное бабушке Александре Павловне. Вновь украденное и через много лет вернувшееся уже к нему, к Нилу, посмертным подарком первой жены, Линды, укравшей его у вора. Подаренное им второй жене, теперь фактически бывшей…
Старый еврей в ювелирном салоне на Коммон долго и придирчиво изучал ожерелье в лупу и, наконец, предложил Нилу два варианта: или продать за девять тысяч долларов или заложить под проценты за три. Нил без колебаний выбрал второе.
Закладную квитанцию он выслал Сесиль уже из аэропорта, написав на конверте адрес ее офиса.
Из Руасси Нил доехал на электричке, плавно переходящей в метро.
Прежде чем подняться на свой восьмой этаж, он заглянул в отделение «Франс Телеком» и заплатил за подключение городского номера.
Сработали телефонисты оперативно, еще с лестничной площадки он услышал заливистую трель звонка.
Не закрыв за собой дверь и не сбросив плаща, Нил вбежал в гостиную и сорвал трубку.
— Доминик?!
— Извините, это мсье Паренсеф? — отозвался незнакомый мужской голос.
— Да. Кто говорит?
— Адвокат Оливье Зискинд. Контора «Зискинд и Перельман».
— Адвокат?.. А, понятно, вы по поручению Сесиль… которая пока еще мадам Баренцев, но не хочет ей оставаться. Однако, быстро сработано, поздравляю…
— Боюсь, я не понимаю вас. Мы пытаемся связаться с вами уже на протяжении двух недель… Мсье Паренсеф, не могли бы вы подъехать к госпиталю Амбруаза Паре в ближайшее удобное для вас время? Дело очень срочное, не терпящее никаких отлагательств.
— К госпиталю.? Но зачем? И почему такая срочность?
— Дело в том, что наш клиент, мсье Корбо, находится при смерти и может в любую минуту покинуть сей бренный мир…
— Но я не знаю никакого Корбо. Это какая-то ошибка.
— Нет, мсье, это не ошибка. Наш клиент предупреждал, что вы можете не знать его фамилии, и просил в таком случае напомнить вам про красный шарф…
— Красный шарф?.. Погодите, так это что, Фил, старый клошар с моста Толбиак?
— Да, мсье Филипп Корбо, пятидесяти пяти лет.
— Я еду! Ждите меня у главного входа.
Нил с трудом узнал старину Филиппа. И дело было не в тяжелой болезни, наложившей свой нестираемый отпечаток на облик старика — хотя, не такой уж он, оказывается, и старик, пятьдесят пять, это еще не старость. Просто Нил никогда прежде не видел его умытым, выбритым, на фоне белоснежных простыней и стерильно-чистой одноместной больничной палаты. Глаза Фила были незряче устремлены в белый потолок; к тощей, бледной, поросшей редкими волосками руке тянулась прозрачная кишка капельницы. У датчика, отсчитывающего слабый, неровный пульс, замерла молодая, невзрачная медсестра.
— Софи, оставьте нас, — размеренным, не терпящим возражений тоном проговорил адвокат Зискинд.
Медсестра бесшумно удалилась.
Зискинд показал Нилу на табуретку возле постели больного, сам по-хозяйски уселся в кресло у окна.
— Мсье Корбо, вы нас слышите? Мы разыскали вашего друга…
— Мы, Наполеон Бонапарт! Чего разорался-то, кошерная морда? — прошелестел чуть слышно Филипп. — Я и сам слышу, хоть и слепой, но не глухой асе. Разыскал — и славно… Эй ты, алкоголик, дай руку… Сюда вот положи… Теперь чую — и точно ты.
— Фил, я…
— Помолчи пока, жалкие слова для бабы своей побереги. А ты, законник, сходи, проветрись пока. Только далеко не отходи, понадобишься скоро…
Адвокат Зискинд пожал плечами, выразительно посмотрел на Нила, вышел, прихватив свой черный портфельчик.
— Я вот чего сказать-то хочу, — продолжил Фил, услышав звук закрывающейся двери. — Я ведь в долгу перед тобой…
— Фил, о чем ты говоришь, какой долг?..
— Погоди, не перебивай… Сигару твою, что ты мне на сохранение дал, я не уберег… Схоронил, понимаешь, на барже, в самом укромном уголочке, куда ни одна сволочь сунуться не догадается, а она и того, баржа-то…
— Что «того»?
— Утонула, вот чего! Как-то возвращаемся мы с Жажкой с промысла домой — а дома-то и нет, одна труба торчит из воды. Не нырять же, сам подумай…
— И ничего не осталось?
— Только что при себе было… Ну, и пошли мы себе дальше, а что делать, жаловаться некому, и страховку никто не заплатит… Вскорости нашли себе новое пристанище, в подвале под котельной. Не то, конечно, темнотища, да и сырость… Пару зим перекантовались кое-как, а потом здоровье совсем ни к черту стало, еле-еле на улицу выползал. А тут пошел как-то пропитание добывать, и прямо на улице грохнулся, хорошо, добрые люди подобрали, сюда вот определили. Хорошо здесь помирать, самое место, чисто и тихо…
— Не говори так! Тебя вылечат, обязательно вылечат…
— Чушь! Да и не хочу я, давно уж душа на покой просится… Одно только не отпускает, к Боженьке-то, как там Жажка моя, хоть и проблядь последняя, а все живая душа… Ты, парень, разыщи мне ее, понимаю, не просто это, но ты разыщи… Может, так и сшивается у нашего подвала, так я тебе скажу, как его найти… Эй, ты чего лыбишься, я смешное сказал?
И каким зрением углядел слепой клошар улыбку, лишь чуть-чуть тронувшую губы Нила?
— Фил, я хотел тебе сказать, но ты не дал мне и слова вставить… Понимаешь, Жажа… она здесь, внизу, ее не надо искать, она сама нашла меня у входа в корпус, и я сказал, что это моя собака…
— Ты сказал, что это твоя собака… И ты действительно готов заботиться о ней, когда я… когда меня не станет?
— Готов.
— И ты не сдашь ее на живодерню, не пристрелишь, не утопишь, как утопили ту русскую собаку… ну, ты еще рассказывал…
— Я рассказывал? Про Муму?
— Да, да, ее звали Муму… Ты клянешься?
— Я? Да, Фил, я дам ей все, о чем только может мечтать собака.
— Не врешь? Ладно, ступай, приведи мне ее. Ты должен повторить это в ее присутствии… Да и позови этого адвокатишку пархатого, он тоже нужен.
Чувствуя себя полным идиотом, Нил вышел в коридор.
У окна маялся без дела адвокат Зискинд.
— Он просит вас, — сказал ему Нил. — А я иду вниз. Помните, та псина, что у входа облизала мне ботинок, а вас облаяла? Так вот, это его собака, он просил привести ее…
Нил замолчал. По коридору деловито трусила Жажа. И такое мудрое создание — на живодерню? Да никогда!..
— Итак вы, господин Нил Баренцев, проживающий в городе Париже по адресу… в присутствии двух свидетелей, госпожи Софи Пейрак, медицинской сестры, и господина Мохаммеда Диба, служащего охраны, добровольно принимаете на себя все обязательства, сопряженные с обеспечением достойного содержания особы, известной под именем Жажа, собаки, женского пола, порода неизвестна, цвет белый, возраст шесть лет?
