— Так. И что же дальше?
— А я ухватилась за это, чтобы приехать сюда. Дело в том, что мы кое-что обнаружили, просеивая сито.
— Просеивая сито?
— Ну это я так фигурально выражаюсь. Я имею в виду пепел из Голливуд-парка.
Он никак не мог сосредоточиться на ее словах. Ее лицо притягивало и завораживало. Эти ясные открытые глаза пробуждали в нем сладкие воспоминания. Пепел из Голливуд-парка! Не мог он сейчас об этом думать.
Сколько жизненной силы в этой женщине! Сколько в ней энергии! Она вся пропитана энергией — физической, интеллектуальной, сексуальной. Невозможно даже отделить одно от другого. Интересно, что ею движет сейчас: страсть к работе, к своему делу или нечто не видимое ему? То, что она, возможно, старается упрятать подальше. Когда-то и он испытывал такую же страсть к своей работе. У него это давно прошло. Теперь для него важнее всего результат. Ему нужно схватить того, по чьей вине погибли родители, а сын стал калекой. Корт? Значит, надо добраться до Корта. Правда, истина, если таковые и в самом деле существовали, стали для него лишь средством на пути к цели.
— Пепел, — эхом повторил Дэггет.
— Наши специалисты просмотрели пепел крупинка за крупинкой, с каждого квадратного метра, с каждого квадратного сантиметра, с каждого квадратного миллиметра. Из-за этого-то у нас и уходит обычно так много времени. По счастливой случайности они начали с того места, куда свалилась передняя часть самолета. Ты знаешь, сколько квадратных метров им понадобилось перелопатить? Сколько это квадратных сантиметров? Знаешь? А знаешь, сколько на это уходит времени? — Он молчал. — Так вот, они начали работать как раз под кабиной пилота. И в этом твое счастье. Вчера они увидели на экране крошечный кусочек стекла. Непрофессионалу это, конечно, ни о чем не говорит.
— А профессионалу? — спросил он, не отрывая глаз от ее лица. Он ведь тоже был профессионалом. И как профессионал он не видел на этом лице никаких изъянов. Время и заботы пощадили ее лицо. И даже мелкие морщинки, которые в отдельные моменты появлялись в уголках глаз, говорили лишь о том, что перед вами искренне чувствующий и мыслящий человек. Подобно умело положенным теням на картине талантливого художника, эти морщинки лишь подчеркивали глубину ее натуры, ее силу.
— Смотря какому, — ответила она. — Я бы, например, сказала, что это может быть осколком ртутного переключателя. — Нет, не мог он так легко принять это на веру. Он продолжал изучать ее лицо. — Ртутный переключатель, какие обычно применяются при диверсиях. — Она опять остановилась, но он все молчал. — Услышав об этом, я предложила немедленно сообщить тебе, сообщить ФБР. Они сопротивлялись. Мол, рановато, надо сначала дождаться полного отчета из лаборатории. Но я не могла ждать так долго.
Он тоже не мог больше ждать. Они и так уже чуть было не упустили свой шанс, там, на побережье, несколько лет назад. Он уже тогда чувствовал, что между ними происходит. И упустил чудесную возможность. Несправедливо.
Она продолжала говорить тем же деловым тоном.
А он хотел лишь одного: чтобы эта деловая дама исчезла, а на ее месте появилась настоящая Линн. Он жаждал ту женщину, в темных очках и просторном балахоне, надетом прямо на голое тело.
— На сегодняшний день, — продолжала Линн, — у нас нет прямых доказательств диверсии, ни одного. Поэтому расследование останется под контролем НСБТ и наших людей. Они будут держать его в своих руках столько, сколько возможно. Ты же знаешь, чем больше включается различных организаций, тем больше бумажной волокиты, всевозможных заседаний и обсуждений. Естественно, все стараются этого избежать. Но с тех самых пор, как ты рассказал мне об этом человеке, который был убит в «Данинге»…
— И не только это, — ответил Дэггет. Он уже вернулся с небес на землю. — Дело обстоит намного хуже. Теперь мы знаем, что были изготовлены два детонатора. Все указывает на то, что следующей целью будет вашингтонский аэропорт.
— Ты знаешь, как ты меня связываешь? Тем, что ты сейчас сказал?
— К этому и стремлюсь. Я ведь, как тебе известно, стараюсь победить время. — Он взглянул на часы. — Ровно в это время через два дня меня должны снять с этого расследования. Если не добуду чего-нибудь такого, чтобы продлили срок. Расскажи мне об этом ртутном переключателе. Насколько ты сама уверена в этой версии?
— Я или мое начальство? Все дело в этом. Не настолько, чтобы передать расследование в ваши руки. Эта самая улика была как раз на пути в лабораторию. Я пыталась всех убедить, что это первоочередное. Вот, послушай, просто, чтобы получить некоторое представление о нашей работе. У нас в лаборатории сейчас сто двадцать три образца ждут очереди на проверку. Поэтому наши отчеты и затягиваются так надолго. Так вот, я обратилась с просьбой пустить этот образец в первую очередь. Мне отказали. Они до сих пор не могут мне простить ту злосчастную фотографию в журнале. Уязвленное самолюбие, не хотят ничего слышать.
— Ты говоришь, улика была на пути в лабораторию. Что значит «была»?
— Мы еще до этого дойдем. — Она украдкой оглянулась вокруг.
— Расскажи мне про ртутные переключатели. Может, я чего-то не знаю.
— Вряд ли. Наклоняешь лампу, ртуть начинает двигаться, и таким образом происходит мгновенное электронное соединение. Очень мощное взрывное устройство. Как в случае с «Эм-Эйр-Экспресс»-64. Возможно.
— Подожди-подожди, — прервал Дэггет. И показал рукой: — Самолет взлетает. Нос поднимается вверх. Бам!
— Совершенно верно.
— Но ты же сама только что сказала, что нет никаких признаков взрыва. Я правильно понял?
— Никаких.
— Есть что-нибудь еще?
— Возможно. Но сначала мне нужно убедиться, что это и есть ртутный переключатель.
— Если да, то что?
— Тогда, значит… Знаешь, есть ведь и другие способы сбросить самолет на землю. Не только взрыв.
— Например?
— Например, газ. Я об этом уже думала.
— Зия? — спросил он.
— Да.
— О Господи!
Семнадцатого августа 1988 года разбился самолет «Геркулес С-130», в котором летели президент Пакистана Мухаммед Зия Ульхаг, руководитель его администрации, заместитель верховного главнокомандующего, американский посол Арнольд Л. Рафел и генерал Герберт М. Уэссом, командующий войсками американской военной помощи Пакистану. Это был личный самолет президента Пакистана. Дэггет вспоминал об этой катастрофе, как о настоящем кошмаре. ФБР и его отдел борьбы с международным терроризмом были отстранены от расследования. Между тем недостатка в мотивах для убийства, конечно, не было, если принять во внимание, какие важные персоны летели в том самолете.
По законам ислама, захоронение должно происходить не позже чем через двадцать четыре часа после смерти. Это исключало всякую возможность вскрытия, а без результатов вскрытия причину смерти так и не удалось установить. Вернее, без этих результатов невозможно было ничего доказать. После восемнадцати месяцев расследования, основанного на самых различных косвенных уликах, было найдено возможное объяснение причин катастрофы: отравляющий газ, который каким-то образом был запущен в систему подачи воздуха и привел к гибели пассажиров и команды. Потеряв управление, самолет упал и взорвался. В дальнейшем эта катастрофа квалифицировалась как «возможная диверсия».
— Но мы бы обязательно обнаружили газ при вскрытии, — сказал Дэггет.
— Это точно? — спросила Линн. — В этом я не специалист.
— Должны были бы обнаружить. Я видел протоколы вскрытия: никакого упоминания о следах газа в легких или в крови. Теперь же ты заставила меня усомниться. Кто может сказать, насколько достоверны результаты вскрытия при том, что осталось от людей после взрыва?
— Ну, в этом я совсем не специалист. Надеюсь, кое-что прояснится после того, как мы прослушаем записи голосов.
— Записи голосов? Они уже здесь?
— А что, же, по-твоему, я здесь делаю? Я это и имела в виду, когда говорила про девочку на посылках. Они уже здесь, в нашей лаборатории. Прослушивать будем сегодня вечером или завтра, в зависимости от того, кто когда свободен, у кого какой график.
— А как насчет моего графика работы?
— Тебя тоже пригласят. Ты когда-нибудь уже присутствовал на прослушивании?
— Нет, — неохотно признался он.
— Это очень тяжелая процедура. Эмоционально, я имею в виду.
— Могу себе представить.
— Нет, представить это невозможно. — Она произнесла эти слова очень тихо, даже мягко, однако он почувствовал за этим глубокую боль. Такую же, наверное, какую чувствовал он, сообщая другим о том, что его сын — калека.
— Наверное, ты права, — начал он. И вдруг вспомнил, что сегодня вечером должен быть у Мамфорда. — Ох, боюсь, что сегодня вечером не смогу. Если прослушивание сегодня вечером, надо, чтобы кто-нибудь меня вытащил. Физически вытащил, понимаешь?
