получилось жестче, удалось рассердиться. Это отлично: ярость куда лучше страха. Ободряемый звуками собственного голоса, Андрей вышел в коридор, приготовившись лицом к лицу столкнуться с незваным гостем.
Однако в коридоре было пусто. Шаги слышались совершенно отчетливо, но того, кто прошел здесь, уже не было. Быть может, этот человек проник в кабинет или спальню? Андрей решительно распахнул двери в комнаты, но и там никого не увидел.
Почувствовав, что страх отступил, он направился к входной двери, думая, что посетитель, которого одернули и смутили слова хозяина, решил вернуться к порогу дома.
Но никого не было и там.
«Ушел?»
Нет, невозможно. Давыдов видел, что дверь заперта изнутри.
Получается, что вошедший все-таки до сих пор находится в доме!
Сердце снова подпрыгнуло к горлу.
– Что за шутки? По-вашему, это смешно? – Окрик прозвучал хрипло.
В глубине дома кто-то рассмеялся, вернее сказать, захихикал в кулачок – тихонечко, издевательски. Давыдов вздрогнул и сделал неловкое движение, собираясь повернуться, но ноги его заскользили, он едва не повалился на пол.
Глянув вниз, увидел, что пол влажный. Не весь – местами.
Следы. На полу блестели влажные следы. Маленькие, узкие…
Детские.
Давыдов прижал руки к горлу, словно желая себя задушить.
«Беги отсюда!»
Но он не мог. Достаточно в жизни набегался – от себя самого, от прошлого, от правды. Вместо этого он медленно пошел обратно вглубь дома, навстречу тому, что его ждало. Мокрые следы тянулись мимо спальни и бывшей детской, а ныне кабинета, вели прямиком в гостиную.
По логике получалось, что посетитель умудрился прошмыгнуть мимо Давыдова, когда он решился проверить, кто его навестил, и шел к входной двери… Но какой смысл вспоминать о существовании логики?
На Варварином (Пропащем) острове места ей не было. Тут правили иные силы и законы. К чему отрицать очевидное?
Вот и дверь в гостиную. Закрытая, хотя Андрей ее точно не закрывал, выходя в коридор. Чувствуя, как сильно дрожат руки, он взялся за дверную ручку, прижал ухо к двери, прислушался. Тишина. Ни единого звука изнутри.
«Никого там нет! Тебе померещилось, ты напутал: дверь в гостиную сам закрыл, машинально; никто сюда не входил. Ты принял скрипы и стоны старого дома за звук открывшейся входной двери и шагов. А влага на полу – это пролитая вода, всего лишь вода, и ты…»
За дверью всхлипнули пружины кресла, как будто тот, кто сидел в нем, устраивался поудобнее.
«Если оно снова засмеется, я с ума сойду».
Андрей сжал челюсти так, что стало больно, повернул ручку и толкнул дверь. Она заскрипела, будто в дешевом «ужастике», и отворилась. Давыдов шагнул в гостиную.
Здесь было холодно и сыро, как на улице.
Кресло стояло возле стены с правой стороны, и Андрею нужно было повернуть голову, дабы увидеть, кто его навестил. Даже не глядя туда, Давыдов понимал: в кресле кто-то сидит.
На то, чтобы собраться духом и посмотреть, у него ушли все силы. Поэтому, когда их взгляды встретились, Андрей чувствовал себя измотанным, слабым, как котенок, полностью опустошенным, выпотрошенным. Страх покинул его, осталась лишь покорность судьбе.
На Нане было сине-красное полосатое платье. Теперь Андрей вспомнил, что это ее любимый наряд. Было ли оно на ней в ночь, когда сестра исчезла, Давыдов не знал. Сейчас платье было мокрым, один рукав разодран. Правая нога была обута, левая – босая. Сандалию с этой ноги выловили в реке, когда Нану безуспешно искали. Вода стекала по молочно-бледному лицу, прорисовывая дорожки на щеках, и капала на ворот платья. Мокрые волосы облепили череп, падали на лоб и плечи, губы изгибались в улыбке. Глаза смотрели пристально и изучающе.
– Вот и свиделись, – сказала мертвая сестра Андрея. – Я скучала, а ты?
Он облизнул губы. Так и стоял, держась за ручку двери, словно боясь, что если выпустит ее, то свалится на пол.
– Ты не моя сестра, – кое-как проговорил Давыдов. – Это не правда.
– Правда, неправда, – пропела утопленница. – Разве есть разница? Разве имеет значение, во что тебя научили верить, коли ты видишь меня перед тобой?
– Я не знаю, кого вижу. Нана… – Андрей тяжело сглотнул, споткнувшись об имя сестры, – давно умерла. Она утонула.
Существо, сидящее в кресле, качнуло ногой и посмотрело на Андрея с веселым интересом.
– Уверен? Тела ведь не нашли.
– Если бы Нана и выжила, ей было бы больше сорока.
Утопленница поцокала языком:
– Всюду искать рациональное объяснение, всему попытаться найти оправдание! Скучно, друг мой. И неумно. Мир велик и чуден, ты и сотой доли происходящего не понимаешь, не сумеешь объяснить. К чему же пытаться умничать?
Андрей отлепился от двери.
– Чего ты хочешь? Что тебе нужно?
– А вот это другой разговор. Думаю, ты теперь готов меня выслушать. В любом случае, тебе придется. – Мертвая девочка повела рукой. – Присаживайся на диван и давай побеседуем по душам, милый братец.
Сидящее в кресле создание, натянувшее на себя личину мертвой сестры Андрея, улыбнулось. Изо рта выплеснулась, потекла по подбородку вода. Его замутило, он отвел глаза, но послушался и сел.
– Можешь спросить меня о чем-то, – разрешила «Нана».
– Я тебе не «братец», – запоздало отреагировал Андрей. – Что ты вообще такое? Что за чудовище?
– Имя мое тебе известно – Панталион.
– Ложный святой? Почему-то ты на себя иконописного не похож, – заметил Давыдов.
– Положим, в святые меня произвели сами люди. Вам так удобнее: уж если кому и возносить молитвы, так Богу и его благостным приспешникам. Разумеется, никакого отношения к христианским святым и вообще к той вере я не имею. Ваш слащавый проповедник еще не родился, когда я уже считался древним. Представители забытых людьми великих цивилизаций, расцветших и сгинувших задолго до появления египетских пирамид, чтили меня и мне подобных. Что же до моего лика в храме… У меня множество лиц – мужских и женских, молодых и старых, я могу примерять их, менять и сбрасывать, и нет для меня такого понятия, как «подлинное лицо». Однако тот образ, что ты видел в храме, кажется мне подходящим в качестве символа для моей паствы. Устраивает тебя такой ответ?
Андрей молчал, склонив голову.
– Посмотри на меня, – властно проговорил Панталион, и Давыдов почувствовал, что к его затылку точно веревку привязали: некая сила потянула за нее, заставив Андрея поднять голову.
Бледное лицо Наны словно подернулось влагой, по нему пошла рябь, и теперь черты сестры виделись Андрею так, как будто он смотрел на девочку сквозь толщу воды. Нос, губы, глаза, щеки – все расплывалось, плыло и таяло, превращаясь в глину
