Уилбура Мэтьюса любили в обществе. Если вы заперлись в машине или в доме в два часа ночи, достаточно было позвонить старику Уилбуру, и он оделся бы и пришёл вам на помощь, как это обычно делали врачи.
Жена Уилбура умерла во время последнего сильного урагана, не от самого урагана, не от утопления или чего-то ещё, а просто так, в своей постели, заснув как младенец. С тех пор Уилбур жил один. Он был прихожанином церкви (Первая пресвитерианская на углу Оушенвью и Третьей) и богобоязненным человеком, и во всём Фокс-Хилле не нашлось бы человека, который сказал бы о нём плохое слово. Но кто-то дважды выстрелил ему в голову, и полицейские округа Эльсинор никак не могли понять, почему.
Полицейские там были несколько более военизированными, чем в городе; даже детективы имели звания сержанта и капрала. Двое, которым поручили расследование убийства Уилбура Мэтьюса, были сержант-детектив Эндрю (Бадди) Бадд и капрал-детектив Луис Деллароса. Они стояли под дождём у окна спальни старика и искали гильзы. Лаборантов там ещё не было; им приходилось проделать весь путь из окружного центра в Эльсиноре. Бадд и Деллароса обыскали дом, но ничего не нашли. Внутри дома человек из офиса судмедэксперта смотрел на мёртвого мужчину, лежавшего в своей постели. В стене за кроватью было два пулевых отверстия, ещё одно — в подушке слева от головы Уилбура Мэтьюса, и ещё два — в самой голове Уилбура Мэтьюса: одно просверлено через левый глаз, другое — через лоб. Помощник судмедэксперта повернулся, чтобы посмотреть в сторону окна, потому что ему показалось, что траектория была выбрана именно там, но он не был полицейским-баллистиком, а человеку из баллистической службы, вероятно, потребуется столько же времени, сколько и лаборантам, ведь им обоим придётся проделать весь путь из штаб-квартиры в Эльсиноре. Помощник судмедэксперта решил, что ему лучше объявить человека мёртвым, и с полной уверенностью заявил, что причиной смерти стали множественные огнестрельные ранения. Он уже начал писать отчёт, когда вспышка молнии осветила окно, на которое он смотрел мгновение назад, а затем раздался раскат грома, напугавший его так же, как когда-то во Вьетнаме во время зачистки деревни. Он сразу же вышел в коридор и спросил у полицейского в форме, можно ли ему воспользоваться туалетом.
Полицейский сказал: «Нет, это место преступления.»
После сорока восьми часов вы начинаете немного отчаиваться. После семидесяти двух начинаете молиться о передышке: удивительно, как много копов уходят в религию после семидесяти двух часов работы над холодным делом об убийстве. После четырёх дней вы уверены, что никогда не раскроете это проклятое дело. А когда доходите до шестидневного рубежа, начинаете отчаиваться снова и снова. Это отчаяние другого рода. Это отчаяние, граничащее с одержимостью; вы начинаете видеть убийц под каждым камнем. Если ваша бабушка смотрит на вас хмурыми глазами, вы начинаете подозревать её. Вы снова и снова просматриваете напечатанные отчёты, изучаете рисунки с мест преступлений, читаете отчёты об убийствах в других участках, просматриваете досье в поисках убийств, в которых орудием преступления был пистолет 38-го калибра или жертвой была проститутка, певец или управляющий бизнесом, перебираете дела об убийствах, связанных с мошенничеством или полу-мошенничеством, вроде аферы Гарри Кейна с тщеславными записями, пересматриваете дела об убийствах, связанные с пропажей или похищением людей, — и в конце концов становитесь экспертом по всем таким убийствам, совершённым в этом чёртовом городе за последние десять лет, но всё ещё не знаете, кто, чёрт возьми, убил трёх человек в ближайшем прошлом, не говоря уже о десяти годах назад.
Сейчас было 9:40 утра пятницы, 22 сентября, всего четырнадцать часов не хватает до 11:40 вечера, когда ровно неделю назад обеспокоенный гражданин набрал номер службы спасения 911, чтобы сообщить о двух мужчинах, истекающих кровью на тротуаре на пересечении Калвер и Южной Одиннадцатой. Четырнадцати часов не хватало до недели.
Приблизительно четырнадцати часов не хватало до полуночи. Сегодня без двадцати минут полночь Джордж Чеддертон был бы мёртв уже целую неделю. В 3:30 утра завтрашнего дня Клара Джин Хокинс также была бы мертва целую неделю. Амброуза Хардинга, который сейчас лежал в гробу в похоронном бюро Монро на Сент-Себастьян-авеню, похоронят завтра в 9:00 утра, и к этому времени он будет мёртв уже почти четыре дня. А дело продолжало лежать, как локс (филе солёного лосося, иногда копчёное, часто подают на бублике со сливочным сыром — примечание переводчика) без бублика.
В 9:40 того же утра Карелла пришёл к Хлое Чеддертон в её квартиру в Даймондбэке. Сначала он позвонил из дома и поэтому был несколько удивлён, обнаружив её в том же длинном розовом халате, в котором она была почти неделю назад, когда они с Мейером постучались к ней в дверь в два часа ночи. Когда она впустила его в квартиру, ему пришло в голову, что он никогда не видел Хлою в уличной одежде. Она всегда была либо в ночной рубашке с накинутым на неё халатом, как сейчас, либо полуголая на барной стойке, либо сидела за столиком, а поверх танцевального костюма на ней была лишь хлипкая нейлоновая обёртка. Он мог понять, почему Джордж Чеддертон хотел, чтобы его жена ушла из «шоу-бизнеса», учитывая, что она, казалось, была намерена демонстрировать день и ночь любому заинтересованному зрителю. Сидя сейчас напротив неё в гостиной, Карелла смотрел на длинную ногу, показавшуюся в проёме её халата, и молча признавал, что и сам является заинтересованным зрителем. Смутившись при воспоминании о том, как Хлоя полностью обнажилась на барной стойке во «Фламинго», он быстро достал блокнот и принялся листать его страницы.
«Хотите кофе?», — спросила она. «У меня есть немного на плите.»
«Нет, спасибо», — сказал Карелла. «Я просто хочу задать вам несколько вопросов, а потом отправлюсь в путь.»
«Не торопитесь», — сказала она и улыбнулась.
«Миссис Чеддертон», — сказал он, — «по телефону я попытался немного проинформировать вас о том, что, по нашему мнению, связывает вашего мужа и Си Джей Хокинс, о том, что они говорили о совместном выпуске альбома.»
«Да, но Джордж никогда не говорил мне об этом», — сказала Хлоя.
«Что-то под названием „В жизни“. Помните, в его записной книжке…»
«Да…»
«В ту ночь, когда мы были здесь…»
«Да, я помню.»
«Именно так, по нашему мнению, должен был называться альбом.»
«Угу», — сказала Хлоя.
«Но он никогда не упоминал об этом альбоме.»
«Нет.»
«Или мисс Хокинс. Он никогда не упоминал никого по имени Клара Джин Хокинс или Си Джей Хокинс.»
«Никогда», — сказала Хлоя и переместилась на диван.
Карелла снова заглянул в свой блокнот. «Миссис Чеддертон…», — сказал он.
«Я бы хотела, чтобы вы называли меня Хлоей», — сказала она.
«Ну… э-э… да, хорошо», — сказал он, но вместо этого обошёл имя так, как обошёл бы лужу на тротуаре. «В календаре встреч, который вы мне дали, фамилия Хокинс и инициалы Си Джей появились в следующие даты: десятое августа, двадцать четвёртое августа, тридцать первое августа и седьмое сентября. Это всё четверги. Мы знаем, что выходной у мисс Хокинс был в четверг…»
«Прямо как у уборщицы», — сказала Хлоя и улыбнулась.
«Что?», — сказал Карелла.
«По четвергам и каждое второе воскресенье», — сказала Хлоя.
«О. Ну, я не заметил этой связи», — сказал Карелла.
«Не волнуйтесь, я не собираюсь затевать очередные расовые разборки», — сказала Хлоя.
«Я так не думал.»
«В ту ночь я ошиблась в вас», — сказала она. «В ту первую ночь.»
«Ну», — сказал он, — «это…»
«Знаете, когда я поняла, что с вами всё в порядке?»
«Нет, когда это было?»
«Во „Фламинго“. Вы проверяли имена и даты в своём маленьком блокноте, как делаете это сейчас, и спросили меня, кто такой Лу Дэвис, и я сказала, что это человек, который владел залом, где работал мой муж…»
«Да, я помню.»
