Мейнард прислушивался, стремясь уловить хоть какие-то признаки бодрствования, но все спали.
Он был один, и свободен. Он мог уйти с поляны, отправиться в бухту, взять лодку и уплыть. Нет. Там будет охрана. Что-то не так; все оказывалось слишком просто. Может быть, они хотели, чтобы он уплыл; может быть, они думали – проявляя о нем какую-то извращенную заботу – что позволить ему уплыть и утонуть было бы вполне милосердно. В конце концов, они говорили, что он сам может выбрать, как умереть. Они не пойдут на риск – ведь он может и остаться в живых. Так уже было. Виндзор ведь выжил.
Здесь дело не в этом. Может быть, они знали, что он не уйдет без Юстина? Но что помешает ему взять с собой Юстина? Не шлюха же. Мануэль? Мануэля, может быть, удастся взять врасплох и быстро утихомирить. Или они думали, что у него не поднимется рука на Мануэля? Может, они рассчитывали, что его будет ограничивать его “мирской” моральный кодекс? Он надеялся, что дело было именно в этом. Будет очень приятно показать им, насколько они его развратили.
Он возьмет с собой Юстина и пойдет к бухте. Если ему нужно будет убить охранника, чтобы взять лодку, он так и сделает; если с лодкой ничего не выйдет, они пойдут на дальний конец острова и сделают плот – или что-нибудь в этом роде – и поплывут по течению. Мейнард пожалел, что не умеет определять время по звездам; ему хотелось знать, сколько ему осталось до рассвета – до обнаружения его побега и погони.
Он прополз к краю поляны, где на кусте висели брюки Джека-Летучей Мыши. Из ножен, привязанных к поясу, торчал нож, и Мейнард взял его с собой.
Когда он отошел от поляны достаточно далеко, тихо передвигаясь и стараясь не хрустеть сухими ветками, он остановился и срезал длинную лозу, чтобы использовать ее как гарроту, если Мануэля иначе не удастся утихомирить, или для того, чтобы связать его или охранника у лодок.
За поворотом тропы он увидел хижины проституток. Остановившись, он задержал дыхание, выискивая в темноте Мануэля. Поляна была пуста, в хижинах – темно и тихо.
Он пробежал по песку к ближайшей хижине и встал около нее, прислушиваясь. В ней никого не было, также пуста была и вторая, и третья. Пробравшись к стене четвертой, он услышал тяжелое дыхание и сердитый голос Юстина:
– Ну? Что теперь? В ответ послышался храп.
Раздалось “щелк-щелк” автоматического пистолета, когда патрон досылается в патронник, и угрожающий голос Юстина:
– Проснись, черт бы побрал твои глаза! Я снесу тебе башку! Мейнарда поразила ледяная решимость, звучавшая в голосе Юстина, но у него не было времени заниматься размышлениями – он не мог допустить, чтобы в тишине ночи раздался выстрел. Отбросив занавес, он ворвался в хижину, стремясь схватить руку Юстина.
Падая, он вышиб пистолет, и одновременно его глаза фотографически запечатлели картину голого зада его сына между мясистых бедер храпевшей, бесчувственной шлюхи.
– Что...? – крикнул Юстин. – Кто здесь?
Мейнард приложил палец к губам.
– Ш-ш-ш! Это я.
Юстин не стал понижать голос.
– Что ты здесь делаешь?
В голосе мальчика звучало замешательство, но одновременно и ярость.
Шлюха пошевелилась.
– Ш-ш-ш! Пошли.
– Что? Если ты думаешь...
В дверном проеме возникла фигура, и хижина погрузилась во тьму. Мейнард от толчка упал назад. Лоза была вырвана из его рук. Он слышал, как Юстин попытался крикнуть, но захрипев, упал на землю.
Мануэль тяжело дыша, встал на колени и снял лозу с горла Юстина.
– Что ты...?
– Подними его, – приказал Мейнарду Мануэль. – Иди за мной.
– С ним все в порядке?
– Он будет спать, но недолго.
– Он был напуган.
– Он мог бы крикнуть.
– ... в замешательстве...
Мануэль отыскал полотняную рубашку шлюхи, оторвал край, и завязал Юстину рот.
– Тебе необязательно это делать, – сказал Мейнард, – он просто...
– Называй как хочешь. Я не собираюсь рисковать. Поднимай его.
Мейнард повиновался. Юстин был вялым к нескладным, как мешок с апельсинами, но достаточно легким для того, чтобы его можно было нести на плече.
– Пошли, приятель, – пробормотал Мейнард. – Папа отведет тебя домой.
Мейнард шел за Мануэлем по темным тропинкам, доверяя ему прежде всего не потому, что у него не было выбора, – просто мотивы Мануэля были более чем ясны и потому ему можно было верить – чистая амбиция без примеси каких-либо других проблем. Чем раньше избавится Мануэль от соперника, тем легче будет его восхождение к титулу Л’Оллонуа.
Когда они дошли до берега, Мануэль не стал колебаться – он направился прямо к пинасам. Жестом он приказал Мейнарду положить Юстина в ближайшую лодку.
Глаза Юстина были закрыты, но дышал он нормально.
– Охраны нет? – шепнул Мейнард. Мануэль указал на темную фигуру, развалившуюся, раскинув руки и ноги, на песке.
– Ты убил его?
– Ты убил, – сказал Мануэль. – Если что-то пойдет не так, как надо, то все это сделал ты. Ты убил охранника, выкрал парня и ударил меня по голове. Меня найдут в хижине шлюхи, корчащегося от ужасной боли.
– Вполне честно, – Мейнард уперся в пинас, чтобы столкнуть его в воду. Затем он заметил, что парус сложен и связан, и в лодке не было весел. – Мне потребуются весла. Иначе придется всю ночь потратить на то, чтобы выбраться из этой бухты.
– Сейчас. – Мануэль сбегал к составленным вместе веслам. Мейнард отошел от лодки, чтобы встретить Мануэля на полпути.
В это мгновение Юстин вскочил и понесся к кустам. Повернувшись на звук, Мейнард крикнул:
– Юстин! – Он сделал несколько лихорадочных шагов, затем остановился.
Он видел, как Тюэ-Барб сорвал повязку со рта и стал кричать:
– Тревога! Тревога! Тревога! Тревога! Крик эхом отдавался в бухте.
Мануэль, как и обещал, понесся прятаться. Пробегая мимо Мейнарда, он бросил ему:
– Дурак!
– Я думал, что знаю... – Его отчаянье не знало границ.
– Плыви один.
Мейнард поднял глаза, но ничего не ответил.
– Если ты останешься, тогда возьми лучше нож и воткни его себе в живот. Что бы ты с собой ни сделал, это будет лучше того, что мы для тебя приготовим.
Мейнард смотрел, как Мануэль исчез в кустах. Он стоял опустошенный – и мрачное пророчество Мануэля гулко стучало в его голове. И внезапно объятый страхом, он схватил пару весел, бросил их в пинас и оттолкнулся от берега.
После первого поворота, достигнув спокойной воды за молом, он услышал отдаленные голоса. Он отчаянно налег на весла.
Достигнув открытой воды, он увидел на внешнем молу луч фонарика, проходивший над его головой. Он проплыл к северу около пятидесяти ярдов, затем опять повернул, чтобы образовался еще один заслон между ним и лучами искавших его фонариков.
Голоса теперь слышались громче и четче. Они достигли бухты.
Он поднял парус. Дул свежий юго-восточный ветер, позволявший ему плыть на северо-запад, в открытый океан. Если ветер не переменится, он мог надеяться на то, что сможет держать преследователей на отдалении.
Маленький пинас несся со свистом по воде; крошечные волны бились о деревянную обшивку его носа. Мейнард поставил парус на полный ветер, лодка накренилась, плеск волн о ее нос стал громче и тревожней.
Затем нос, казалось, внезапно опустился. Движение перестало быть таким резвым. Волны уже не бились о корму – они плескались, лениво и медлительно. Из темноты, впереди, донесся булькающий звук.
Мейнард приспустил парус и привязал к его концу руль. Он на четвереньках стал передвигаться вперед, и сразу же почувствовал, что в лодке поднимается вода. На ощупь он стал искать течь; если дыра окажется маленькой, он сможет заткнуть ее, откачать воду и продолжить плаванье.
Пальцами он пошарил под носовой банкой, и ощутил прорыв морской воды. Все доски, из которых состояла лодка, разъединились. Он убрал руку. Пальцы его были липкими. Он поднес руку к носу – патока.
Мануэль обставил всех: он содрал с носа лодки смолу и заменил ее патокой. Даже если бы Юстин и не сбежал, и не устроил бы тревогу, даже если бы за ними не было погони, пинас все равно бы утонул, когда ветер и прилив понесли бы его в открытый океан.
Мейнард взглянул в сторону острова – в безлунной тьме он видел только бледную полоску берега. Он прыгнул за борт и поплыл к острову.
Майкл Флорио стоял на мостике катера Береговой Охраны “Нью-Хоуп”, занимался своей чашкой кофе и праздно глядел на детишек, собравшихся на пристани с первыми лучами солнца, чтобы поглазеть на огромную военную машину, оказавшуюся этой ночью на Саут-Кайкосе.
Флорио чувствовал усталость и обиду – усталость, потому что он почти не спал с тех пор, когда они два дня назад покинули Флориду, а обиду – потому что был уверен в бесцельности своей миссии.
Не было никаких оснований полагать, что с Бренданом Траском что-то могло приключиться. С ним не было связи уже несколько дней, но его молчание вряд ли могло служить каким-то основанием для беспокойства – он находился на борту большой, хорошо оборудованной моторной яхты, с умелой командой, причем яхта эта имела возможность даже пересекать океан. И он заявлял – публично – что не намерен вступать в контакт с кем бы то ни было. Он не зарегистрировал маршрут своего плавания, но это правило и так чаще нарушалось, чем выполнялось.
