Он обернулся, но встал спиной к свету, и мне не были видны его глаза за стеклами очков.
– У вас и в самом деле крупные неприятности, – сказал я.
– Ничего не случится.
Хотел бы я ему верить.
– Должно быть, вам это показалось вполне безопасным – использовать свою газету для того, чтобы высмеивать кого-то неделю за неделей. Что вам сказал Йоркшир? Спасти Эллиса любой ценой. Ну так это вам дорого встанет.
– Вы не понимаете. Эллис невиновен.
– Я понимаю, что вы по самую свою благородную шею в дерьме.
– Я ничего не могу сделать. – Он волновался, был несчастен и совершенно беспомощен.
– Развяжите меня, – настойчиво повторил я. Он заколебался. Если бы он был способен принимать разумные решения, он не позволил бы Йоркширу использовать себя, но он был не первый и не последний богатый человек, который сослепу оступался прямо в болото. Он не мог напрячь мысли и попытаться спасти себя, отпустив меня, и возможность неизбежно была упущена.
Эллис и Йоркшир вернулись, и ни один из них не смотрел мне в глаза.
Плохой знак. Посмотрев на часы, Эллис сказал:
– Подождем.
– Чего? – неуверенно спросил Тилпит.
К неудовольствию Эллиса, Йоркшир ответил:
– Телевизионщики еще собираются. Они уедут минут через пятнадцать.
Тилпит посмотрел на меня, все его тревоги были написаны у него на лице.
– Отпустите Холли, – попросил он.
– Конечно, чуть погодя, – успокоил его Эллис. Йоркшир улыбнулся. Я бы предпочел, чтобы он злился.
Верни Тилпит отчаянно хотел в этом убедиться, но даже он мог понять, что если бы меня собирались отпустить, то ждать было бы незачем.
Эллис все еще держал в руке гаечный ключ. Воспользуется ли он им, подумал я. Прольет ли мою кровь? Я не был уверен. А точнее, сможет ли он лично убить меня, чтобы спасти себя? До каких пределов доходит дружба? Создает ли она какие-нибудь табу? Или я, обвинив его во зле, сам разорвал сдерживавшие его внутренние "цепи"? Он хотел все исправить. Он хотел ранить меня, как только сумеет. Но убить... Я не знал ответа. Он обошел вокруг меня.
Время замерло. Был момент, когда можно было просить пощады, но я не мог. Решение, что бы я ни сказал, было за ним.
Он встал справа от меня и выдохнул:
– Вольфрам.
Вода, подумал я, у меня по жилам течет вода. Внезапно он обхватил мою правую кисть и яростно провел по руке вверх.
Я выдернул руку из его пальцев, и без всякого предупреждения он ударил меня ключом по запястью. В последовавший за тем миг оцепенения он вложил мою руку в открытый захват ключа и закрутил винт. Он продолжал закручивать его, пока захват не перестал сходиться, стиснув мое запястье и сдавив кровеносные сосуды, нервы и связки, зажав кости.
Ключ был тяжелым. Он уравновесил его ручку на подлокотнике кресла, в котором я сидел, и держал так, что моя кисть была на одном уровне. У него были две сильные руки. Он продолжал закручивать винт.
– Эллис, – сказал я. Это был протест – не от ярости или даже страха, но просто от того, что я не верил, что он может сделать то, что делает.
Это было сожаление о прежнем Эллисе, подобное тяжкой скорби.
Несколько секунд он всматривался в мое лицо с выражением внимания... и стыда. Потом эти чувства ушли, и вернулась сосредоточенность на жестоком удовольствии.
Это было странно. Казалось, что он впал в какой-то транс, как будто не было ни офиса, ни Йоркшира, ни Тилпита, как будто существовало только одно – холодные стальные тиски, сжимающие кисть, и сила, с которой он может их сжать.
Я думал: если бы это был не гаечный ключ, а секатор, если бы в захвате были не плоские поверхности, а лезвия, мой ночной кошмар превратился бы в реальность. Я закрылся от этой мысли и похолодел. И вспотел одновременно.
Я думал: то, что я читаю на его лице, – это расцветшая пышным цветом пагубная привычка, не жестокое удовлетворение, которое он испытал, содрав оболочку с искусственной руки, а греховное завершение того, что началось с отрезания копыт.
Я коротко взглянул на Йоркшира и Тилпита, увидел застывшее на их лицах бездонное удивление и понял, что до этого момента они не верили в вину Эллиса.
Моя кисть горела огнем. Заныла сломанная локтевая кость.
– Эллис, – резко сказал я, чтобы он очнулся. Он закрутил винт еще на оборот.
– Эллис, – позвал я. – Эллис.
Он выпрямился, едва взглянув на пятнадцать дюймов нержавеющей стали, которые нелепо торчали в сторону. Он привязал ключ к подлокотнику кресла упаковочной лентой, взятой со стола, и отошел к окну, не сказав ни слова, так и не придя в себя.
Я попытался высвободиться из захвата гаечного ключа, но моя рука была слишком слабой, а зажим слишком тугим. Мне было трудно думать. Рука стала синевато-серой. Мелькнула мысль о сломанной кости и бездонный страх, что, если повреждение зайдет слишком далеко, я могу потерять руку. Обе руки. О Господи.
– Эллис, – снова позвал я, на этот раз тише. Просьба к нему: вернуться к прежнему "я", которое все это время было где-то здесь.
Я ждал. Острое беспокойство и страшная тревога не отпускали. Мысли Эллиса, казалось, блуждают где-то в пространстве. Тилпит смущенно откашлялся. Йоркшир, как будто нарочно, жевал корнишон. Минуты шли.
– Эллис... – сказал я.
Я закрыл глаза. Снова их открыл. Что-то вроде мольбы.
Время и кошмар слились. Одно стало другим. Впереди была пустота.
Эллис отвернулся от окна и неровными шагами подошел к моему креслу.
Он посмотрел мне в лицо. Ему явно было приятно то, что он увидел. Затем он яростно разжал гаечный ключ и с силой бросил его на стол.
Никто не сказал ни слова. Эллис выглядел так, словно был в эйфории, в хорошем расположении духа, он расхаживал по комнате, словно не мог сдержать приятное возбуждение.
Я почувствовал покалывание в пальцах и возблагодарил за это судьбу.
Моя рука страшно болела, но постепенно к ней возвращался нормальный цвет.
Откуда-то из космоса вернулись мысли.
Эллис посмотрел на часы. Он схватил со стола оболочку от моей искусственной руки, подошел ко мне справа, засунул ее мне под рубашку и театральным жестом застегнул "молнию" на куртке, чтобы его дар не выпал.
Он снова посмотрел на часы. Затем пересек комнату, подобрал протез, вернулся ко мне и ударил механизмом по моей ладони. Создавалось впечатление, что он хочет удостовериться: от Сида Холли в комнате не осталось ни следа.
Он обошел вокруг меня и развязал ленту, которой я был привязан к креслу. Затем он развязал ленту, которой руки были притянуты к телу.
– Надень ее обратно, – приказал он. То ли оттого, что электроды погнулись от удара, то ли потому, что моя настоящая рука бездействовала процентов на восемьдесят, но протез наделся с трудом, и после трех поворотов механизм заклинило. Рука была вроде бы на месте, но не действовала.
– Вставай, – сказал Эллис. Я встал и покачнулся – ноги у меня были связаны.
– Вы отпускаете его? – воскликнул Тилпит с благодарным облегчением.
– Конечно, – сказал Эллис. Йоркшир улыбался.
– Руки за спину, – сказал мне Эллис. Я так и сделал, и он связал их мне в кистях. Наконец он освободил мне ноги. – Сюда. – Он за руку развернул меня к двери и повел по коридору. Я двигался как автомат.
Оглянувшись, я увидел, что Йоркшир взялся за телефон. Тилпит был счастлив в своей глупой уверенности, что все хорошо.
Эллис вызвал лифт, дверь тут же открылась.
– Входи, – сказал он.
Я посмотрел на его уже не улыбающееся лицо. Оно ничего не выражало. Я подумал, что мы оба думаем об одном и том же и не говорим об этом.
Я вошел в лифт. Эллис протянул руку и нажал кнопку первого этажа, затем быстро отпрянул назад. Дверь разделила нас. Лифт начал свой короткий путь вниз. Связывать кисти рук человеку, который может одну из них снять, – несерьезное упражнение. И все-таки заклинившие крепления и негнущиеся пальцы доставили мне несколько мгновений панического страха, прежде чем я отсоединил руку. Когда я стряхнул связывавшую меня ленту, лифт уже прибыл по назначению, не оставляя мне шанса выйти из открывающейся двери в нормальном виде.
Я засунул механическую руку глубоко в правый карман своих спортивных штанов. Сюрреализм – мелькнула мрачная мысль. Длинный рукав коричневой спецовки прикрывал отсутствие руки.
Эллис дал мне шанс. Не очень большой, может быть, но по крайней мере я получил ответ на свой вопрос – нет, он не станет сам убивать меня. А вот Йоркшир определенно станет.
В вестибюле не было одетых в синее телохранителей. Телефон на столе зазвонил, но охранники были снаружи, они деловито разворачивали фургон "Топлайн фудс". Один из них слезал с водительского места. Другой открывал заднюю дверь.
Фургон, как я понял, предназначался для похищения. Для путешествия к тайной могиле. Болотное дельце, сказали бы ирландцы.
Расчет Эллиса дал мне тридцать секунд. Он отправил меня вниз слишком рано. В вестибюле у меня не было шанса. А вот снаружи... может, и был.
