Ознакомительная версия.
Чушь, конечно, но лейтенанту Стасову, похоже, пришли сходные мысли, – и он отнюдь не возразил против предложения пройти кружным путем, поверху...
– Так откуда же они прилетели? – спросил Юрик после того, как Бессонов объяснил невозможность полета из Америки. Вернее – с канадского побережья американского континента.
– Не знаю... Может, как-нибудь дугу описывают, разворачиваются, а летят все-таки с юга...
Никакой уверенности в голосе Бессонова не было.
Юрик тут же выдвинул новую версию:
– А может... Помнишь, фильм был, про землю Санникова? Ну, как птицы туда летели...
– Так не нашли же ее... Авиация, спутники... Ерунда.
Говоря, Бессонов не отрывал от глаз бинокля – несколько минут назад ему показалось, что вдали, над льдами, в воздухе что-то густо темнеет. Теперь сомнений не осталось – птицы. Летят беспорядочной кучей – значит, какая-то мелочь, не утки, не гуси, не журавли, те всегда выстраиваются походным клином.
Стасов настаивал:
– Есть гипотеза, что земля Санникова – плавучий остров. Ледяной. Сверху, на льду – слой грунта, флора, фауна... И кружит все это дело по океану, по замкнутой траектории. Потому и не находили там, где видели. А спутники над полюсами не больно-то летают. Крайне неудобная для запуска орбита. Да и зачем? Белым медведям телепрограммы транслировать? За пингвинами наблюдать?
Бессонов оглянулся, с сомнением оглядел забитую птицами котловину. Потом посмотрел на север – массы птиц были видны невооруженным глазом. Протянул бинокль Юрику и сказал:
– Ты посмотри, посмотри... Это какой остров получается – такую ораву-то прокормить? Тут континент нужен, Арктида...
Про Арктиду ему рассказал один молодой деятель науки из той самой экспедиции. За стаканом рассказал, понятное дело (по количеству потребляемого спиртного ученые от офицеров отставали мало). Дескать, когда-то континентов на Земле было гораздо больше. В каждом океане – еще один материк. В Тихом – Пасифида, в Атлантическом – Атлантида, в Индийском – Лемурия. Ну а в Северном Ледовитом – Арктида. Много еще что плел окосевший кандидат в доктора: и про жившие на континентах древние цивилизации, и про родство их с инопланетчиками, и про то, что когда стали подрастать в Евразии и Африке агрессивные потомки обезьян – мудрые древние ушли... Вместе с континентами. Не опустились на дно, но как бы скакнули в другое измерение. От греха подальше. Наплел, нагородил, – а по трезвости ведь умным казался...
Потом Бессонову все толково объяснил другой ученый. Пожилой, вызывающий доверие солидным пузом и обширной лысиной. И, самое главное, почти не пьющий – весь разговор катал в ладонях рюмочку, налитую из заветной фляжки (якобы хранился в ней коньяк аж двадцатилетней выдержки). Околонаучные спекуляции про Арктиду, говорил толстяк, гроша ломаного не стоят. Всё было проще: в конце третьего ледникового периода север Евразии занимала ландшафтная зона, сейчас полностью исчезнувшая. Тундростепь. Слой нанесенного плодородного гумуса – а под ним не мерзлота, как нынче в тундре, – но натуральный лед. Уже достаточно потеплело, но лед под этим теплоизолирующим слоем не таял. Для деревьев с мощными корнями почва оказалась тонковата – но густые сочные травы росли в рост человека. Что бы им не расти – достаточно тепло, и солнце полгода не заходит. Кое-какие остатки той растительности, между прочим, и сейчас на Стрежневом уцелели. Вот в этой-то тундростепи, большей частью находившейся над акваторией нынешних Карского и Баренцева морей, и водились мамонты с шерстистыми носорогами. В тундре, на ягеле, разве такие махины выживут? (Бессонов тогда подумал и решил – не выживут. На ягеле и олешки-то северные хилые и мелкие вырастают по сравнению с родственниками – маралами да изюбрями. Некалорийный он, ягель.) Там же жили и охотились на мамонтов люди. Совсем не похожие на нынешних узкоглазых аборигенов Севера – рослые, белокожие... Кончилось все печально. Лед мало-помалу растаял, и псевдо-Арктида ухнула на дно. Мамонты с носорогами частью потонули, частью отступили в тундру, где благополучно вымерли от банального голода... А большая часть слоновой кости, поступающей сейчас на мировой рынок, на деле – мамонтовая. И добывается не трудами африканских охотников, но тралением сублиторали Карского моря. Вот так. На этом деятель науки допил-таки коньяк и отбыл по своим ученым делам, оставив Бессонова в состоянии пьяной жалости к мамонтам и носорогам...
... Птицы приближались. Летели прямо на Бессонова с Юриком. Действительно мелкие, чуть больше воробья, – но было их столько... Воздух стонал от ударов крохотных крыльев. Стонал и вибрировал – и, казалось, дрожь эта передается несокрушимым скалам.
– Ложись!!! – гаркнул вдруг Бессонов, внезапно сообразив, что сейчас будет.
Они залегли, плотно вжавшись в камень, как под самым ураганным огнем. И вовремя. Живая волна накатила, захлестнула. Резко потемнело. Воздуха вокруг словно и не стало – словно весь мир, от горизонта до горизонта, заполнили птичьи перья. По крайней мере вдохнуть Бессонов боялся, уверенный, что в легкие полезет пух, мерзко щекоча всё внутри. Звук, слитый из трепетания многих тысяч крыльев, бил не только по ушам – входил во все тело, и наполнял его каким-то отвратительным резонансом, казалось – еще чуть-чуть, и Бессонов рассыплется на куски от собственной внутренней вибрации... Несколько раз его ударило по спине и затылку – несильно, но неприятно – живым, трепещущим...
Потом все закончилось.
Они поднялись, ошеломленные.
– Бли-и-и-н, – протянул Юрка. – Ведь насмерть задолбили бы, точно... Черт! – Он увидел пятна помета, угодившего на рукав.
Один из крохотных живых снарядов лежал у их ног – крылья бессильно раскинуты, клювик открывается и закрывается. И рядом на скале тоже лежали птицы.
Бессонов поглядел вниз, в сторону моря. И ужаснулся.
– Смотри, Юрчик, – сказал он отчего-то чуть не шепотом, – смотри... На последнем ведь издыхании летели...
Не долетевшие были везде – на более-менее пологих площадках и уступах склонов, на узком галечном пляже внизу... И – в море. Серые комки перьев даже не барахтались – опускались и поднимались вместе с волнами, как мертвый мусор... Дорожка из погибших птиц тянулась к северу.
Врал все тот лысый со своим коньяком, понял Бессонов. Есть Арктида. Совсем недавно еще была. И стряслось у них там что-то жуткое...
Вдали бабахнуло. Еще раз. Они обернулись, Бессонов поднял к глазам бинокль. У халупы стоял и бурно жестикулировал Магадан.
Надо понимать, ужин готов. (Бессонов, как старший по званию, освободил Юрика от кухонных работ. Заявил: имеет место некий феномен, надо разобраться, а больше лейтенанта Стасова никто тут в орнитологии не понимает.)
И они пошли ужинать.
Хотя есть Бессонову не хотелось. Совершенно.
* * *
На столе, как положено, стояла бутыль «шила». Небольшая, литра на два.
Бессонов взял налитый стакан – чисто на морально-волевых, пить тоже абсолютно не хотелось. Сделал глоток, другой... На третьем всё полезло обратно.
Магадан гыгыкнул одобрительно – самим, дескать, больше достанется. Карбофосыч пробурчал что-то о разучившейся пить молодежи. Бессонов посмотрел на них с глухой неприязнью и вгрызся зубами в гусиную ножку. Мясо оказалось жестким – то ли не успело протушиться, то ли птицы действительно летели из неимоверного далека и ни капли жира у них не осталось...
Бессонов отложил надкушенный кусок и отсел от стола. Сослался на нездоровье. Разобрал вертикалку и занялся чисткой: механически, тупо гонял по стволам шомпол, меняя насадки – железная щетка, вишер, ерш; капал масло из масленки... Думать ни о чем не хотелось.
Карбофосыч тем временем строил великие планы. На бударе, говорил он, вся добыча не поместится, надо брать в долю майора Завгороднего и вывозить на казенном катере – народ в городке устал жевать оленину, свежатина пойдет влет; Завгородний заодно и бойцов побалует, пусть поедят утятинки вместо тушенки – а консервы недолго толкануть через продмаг, через Петровну и Машу – тут Карбофосыч искоса глянул на Бессонова – тот скривился, как от зубной боли. Магадан, которому прапорщик тоже пообещал долю, радостно скалил два золотых клыка – и казался похожим на опустившегося и битого жизнью, но когда-то аристократичного вампира... Бессонову было тошно.
Закончив чистку, он посмотрел сквозь стволы на керосиновую лампу (электричества у Магадана не водилось). Зеркально-чистые. Можно снова стрелять... Крики подлетающих стай слышались даже сквозь стены.
Слегка осоловевший прапорщик (не выпивший, однако, ни капли) полез в карман. И достал вместе с зажигалкой совсем было забытую бумажную полоску – ту, с гусиной лапы. Небрежно кинул на стол – шифрованная она там или нет, но игры в шпионов в грядущий гешефт никак не вписываются. Магадан порылся в каком-то закутке, куда не доставал свет от керосинки, – и вытащил кучу аналогичных бумажек. Все заинтересованно склонились над столом, даже Бессонов отложил ружье и подошел поближе.
Ознакомительная версия.
