Только не оглядываться… не оглядываться… не оглядываться…
Еще несколько шагов — и она на вершине холма. Впереди медленно проезжает машина. Саманта делает еще один шаг. И еще. Она выбралась на дорогу, темные переулки с их мусорными баками и пожарными лестницами над головой остались позади. Она выбегает на улицу. На парковке полным-полно машин, ярко светят фонари.
Саманта оборачивается.
Никого.
Она всматривается в переулок, отыскивая малейший признак опасности, движения. Ничего. Только шум дождя.
Его там нет.
Саманта начинает спускаться, не падая лишь потому, что ее поддерживает сила инерции. Она обхватывает себя руками — не для того, чтобы согреться, а чтобы не дрожать так сильно от холода и страха. Ветер налетает, похоже, со всех сторон, швыряя в нее пригоршни воды. Она оглядывается, защищая глаза ладонью, однако за стеной дождя не видно ничего. Ей нужно отдохнуть, найти какое-то убежище, получить помощь. Но куда пойти? Вниз ее увлекает не столько сила воли, сколько сила земного притяжения, будто всеми ее действиями руководит кто-то другой.
Она поднимается по трем ступенькам к входу в жилой дом. Перед ней две окрашенные в красный цвет двери с черными номерами — 12 и 14. Саманта стучит сначала в левую, потом в правую. Никакого отклика. Она стучит еще раз, громче, настойчивее. Ее уже трясет от холода, а вода стекает с нее, как из испорченного крана.
— Ну же!
Она поворачивается — за каменной аркой бушует настоящая буря.
В углу слышится какой-то звук, напоминающий сопение. Она всматривается в темноту, но ничего не видит.
— Эй? Здесь есть кто-нибудь?
Из тени появляется сгорбленная молчаливая фигура. Саманта морщится от сильного запаха пота и мочи. Человек останавливается в двух-трех шагах, вероятно, увидев нож в ее опущенной правой руке.
— Кто ты?
Голос звучит устало и скрипуче.
— Кто я? А вы кто такой?
Получается не так, как хотелось бы, — страх и усталость не скрыть.
— Я тот, кто здесь спит.
Только теперь, когда глаза привыкли к полумраку, Саманта замечает в углу смятый спальный мешок.
— Идет дождь. Я промокла. Мне нужна помощь.
— С тебя капает.
— Извините.
— Мне приходится спать на полу. А ты делаешь лужу.
— Что?
В его голосе звучит раздражение:
— Мне придется спать в луже.
Саманта показывает нож. Сил от усталости и боли уже не осталось. Есть только злость.
— Я, может быть, убийца, а вы тут переживаете из-за какой-то дурацкой лужи.
Мужчина качает головой:
— В тебе этого нет.
— Что?..
— Ты не убийца, и нож не твой.
— С чего, черт возьми, вы это взяли?
— Я знаю убийц. — Незнакомец пожимает плечами. — Оставайся, если хочешь. Только утрись. — Он бросает ей полотенце с вышитой монограммой «X».
— «Хайат»? — спрашивает она.
— «Хилтон».
Саманта не помнит, сидела она или лежала, спала или потеряла сознание, но, открыв глаза, видит его рядом и чувствует его запах, запах пота и лука. Он подтащил ее к стене.
— Эй, у тебя кровь.
— Что? — Саманта приподнимается и тут же отстраняется — его лицо совсем близко. Она пытается подняться. — Мне надо идти.
— Тебе нужен врач.
Прежде чем он успевает сказать что-то еще, Саманта вскакивает и сбегает по ступенькам. Дождь не прекратился, но ветер стих. Она не столько бежит, сколько бредет, спотыкаясь и пошатываясь, и только на середине склона осознает, что оставила нож в коридоре.
В тебе этого нет.
Саманта повторяет слова незнакомца, надеясь, что он не ошибся.
Она плохо представляет, где находится, но держит курс на улицу, параллельную тому переулку, в надежде, что выйдет к своему дому. Улица узкая, с односторонним движением. Дорога уходит вверх, и каждый шаг требует все большего напряжения. Миновав четыре или пять жмущихся к тротуару машин, Саманта останавливается у следующей и опирается на капот. «Надо идти, — говорит она себе, — останавливаться нельзя». Впереди длинная вереница машин, и подъем кажется неодолимым. Она пытается сдвинуться с места, и ее ведет в сторону.
Кто-то идет ей навстречу, и если бы не мерный звук шагов по залитому водой тротуару, она бы подумала, что это еще одна иллюзия. Затем до нее доносится какой-то другой звук. Голос? Приглушенный, как будто кто-то пытается говорить из-под воды. Саманта снова опирается на капот. Человек начинает идти быстрее.
Надо действовать. Надо что-то делать. Автомобили и здания, уличные фонари и деревья приходят в движение и кружатся. Быстрее. Быстрее…
Саманта падает раньше, чем человек успевает дойти до нее. Ее щека прижимается к холодному и мокрому тротуару. Тело немеет. Сердце стучит, как колеса тормозящего поезда.
Туктуктуктуктук
Ей нельзя закрывать глаза. Если кровь Арти инфицировала ее проклятием, то она не может позволить себе уступить ему.
Тук, тук, тук, тук… тук… тук…
Ей нельзя спать.
Тук… тук… тук
Дарем, Северная Каролина 8 июня 2000 года 16.27
Макс ставит кларнет на правое колено и прилаживает язычок. Тупо смотрит на ноты, постукивая ногой о стойку пюпитра. Вторая часть моцартовского «Концерта для кларнета». Он разучивал его для Кэтрин, готовил сюрприз. Но сегодня мелодия не воодушевляет.
Он слишком устал и не находит сил сосредоточиться. Вот уже несколько месяцев страшные кошмары не дают уснуть. Чаще всего это сцены с Вероникой, ее образы — беззвучно шевелящиеся губы, неестественно выгнувшееся тело, холодный, пустой взгляд. Брэд и еще один детектив помогли ему. Расследование провели быстро, бумаги отправили в архив. Никто не задавал лишних вопросов. Поверили ли они ему? Да, поверили. Но все — и они, и он — знают цену такой услуги, и отношения между ними уже никогда не будут прежними.
— Я рисковал из-за тебя своей задницей, Макс.
— Знаю.
— Я имею в виду, что за тобой должок.
— Все, что потребуется, Брэд. Можешь всегда на меня рассчитывать.
— Знаю.
Макс даже не ожидал, что все пройдет настолько гладко. Ее смерти как будто никто не заметил. У Вероники не было ни семьи, ни близких подруг. Такие случаи привлекают внимание газет не больше, чем на один день. Был человек — и нет человека. Ее жизнь словно стерли. А почему? Почему она умерла? Потому что любила его. Стоило ли? Нет, думает он, у нее не было ни шанса.
Кэтрин ничего не узнала, но что-то подозревает. В изводящей его бессоннице она видит доказательство того, что в их отношениях что-то разладилось. Надо поправить одно, а за ним само собой поправится и другое, так, наверное, она говорит себе. Она пытается задержаться у него, остаться с ним на ночь, но ему совершенно ни к чему свидетель его терзаний и мучений. По своей инициативе, не посоветовавшись с ним, Кэтрин начала заниматься проблемой лечения бессонницы. Все их разговоры так или иначе сводятся теперь к расстройствам сна, способам лечения, клиникам.
— Несколько очень хороших клиник находятся неподалеку, в Джорджтауне и Атланте, — напоминает она и неохотно признает, что наилучших результатов достигли в Сан-Франциско.
При необходимости можно ненадолго съездить и туда.
Макс знает, что у них уже ничего не будет, и ему больно слушать ее обнадеживающие речи, а еще больнее сознавать, как обижают Кэтрин его поступки и слова. Но в последнее время у него появилось такое чувство, словно он уже стоит на краю и назад не вернуться.
— Я насчет тех денег, что ты собрал. Знаешь, тебе надо поднапрячься еще немного, чтобы все были довольны. Слышишь, что я говорю, Макс?
— Да, слышу.
— Слышишь? Ладно. Что думаешь?
— Я… думаю, что смогу.
— Хорошо.
Звонят в дверь. На коврике, нервно переминаясь, стоит Кэтрин. Пальцы сплетаются и расплетаются, взгляд беспокойно мечется из стороны в сторону. Она явно встревожена и хочет знать, почему он так настаивал на встрече.
— У меня для тебя сюрприз.
— Правда?
Кэтрин пытается не подать виду, но она изумлена.
— Закрой глаза. — Макс нежно берет ее за руку и осторожно ведет в спальню. Помогает сесть на кровать, потом берет в руки кларнет. — А теперь можешь открыть.
Кэтрин смотрит на него широко открытыми глазами и улыбается. От ее улыбки мир становится яснее, светлее и чище. За эту вот улыбку и голубые, как будто подернутые романтической дымкой глаза он и полюбил ее. Она еще ни разу не слышала, как он играет.
— Последний концерт Моцарта. И по-моему, лучший.
Макс закрывает глаза и начинает играть. Печальные звуки наполняют комнату, каждый ее уголок, и он представляет, что за спиной у него звучит целый оркестр. Самые грустные моменты напоминают ему о Веронике, о том мраке, который она носила в себе, но который так старательно прятала от него. В представлении Макса каждая мелодия — это история любви. История, в которой под поверхностью таятся боль и утрата.
