… Птицы приближались. Летели прямо на Бессонова с Юриком. Действительно мелкие, чуть больше воробья, — но было их столько… Воздух стонал от ударов крохотных крыльев. Стонал и вибрировал — и, казалось, дрожь эта передается несокрушимым скалам.
— Ложись!!! — гаркнул вдруг Бессонов, внезапно сообразив, что сейчас будет.
Они залегли, плотно вжавшись в камень, как под самым ураганным огнем. И вовремя. Живая волна накатила, захлестнула. Резко потемнело. Воздуха вокруг словно и не стало — словно весь мир, от горизонта до горизонта, заполнили птичьи перья. По крайней мере вдохнуть Бессонов боялся, уверенный, что в легкие полезет пух, мерзко щекоча всё внутри. Звук, слитый из трепетания многих тысяч крыльев, бил не только по ушам — входил во все тело, и наполнял его каким-то отвратительным резонансом, казалось — еще чуть-чуть, и Бессонов рассыплется на куски от собственной внутренней вибрации… Несколько раз его ударило по спине и затылку — несильно, но неприятно — живым, трепещущим…
Потом все закончилось.
Они поднялись, ошеломленные.
— Бли-и-и-н, — протянул Юрка. — Ведь насмерть задолбили бы, точно… Черт! — Он увидел пятна помета, угодившего на рукав.
Один из крохотных живых снарядов лежал у их ног — крылья бессильно раскинуты, клювик открывается и закрывается. И рядом на скале тоже лежали птицы.
Бессонов поглядел вниз, в сторону моря. И ужаснулся.
— Смотри, Юрчик, — сказал он отчего-то чуть не шепотом, — смотри… На последнем ведь издыхании летели…
Не долетевшие были везде — на более-менее пологих площадках и уступах склонов, на узком галечном пляже внизу… И — в море. Серые комки перьев даже не барахтались — опускались и поднимались вместе с волнами, как мертвый мусор… Дорожка из погибших птиц тянулась к северу.
Врал все тот лысый со своим коньяком, понял Бессонов. Есть Арктида. Совсем недавно еще была. И стряслось у них там что-то жуткое…
Вдали бабахнуло. Еще раз. Они обернулись, Бессонов поднял к глазам бинокль. У халупы стоял и бурно жестикулировал Магадан.
Надо понимать, ужин готов. (Бессонов, как старший по званию, освободил Юрика от кухонных работ. Заявил: имеет место некий феномен, надо разобраться, а больше лейтенанта Стасова никто тут в орнитологии не понимает.)
И они пошли ужинать.
Хотя есть Бессонову не хотелось. Совершенно.
* * *
На столе, как положено, стояла бутыль «шила». Небольшая, литра на два.
Бессонов взял налитый стакан — чисто на морально-волевых, пить тоже абсолютно не хотелось. Сделал глоток, другой… На третьем всё полезло обратно.
Магадан гыгыкнул одобрительно — самим, дескать, больше достанется. Карбофосыч пробурчал что-то о разучившейся пить молодежи. Бессонов посмотрел на них с глухой неприязнью и вгрызся зубами в гусиную ножку. Мясо оказалось жестким — то ли не успело протушиться, то ли птицы действительно летели из неимоверного далека и ни капли жира у них не осталось…
Бессонов отложил надкушенный кусок и отсел от стола. Сослался на нездоровье. Разобрал вертикалку и занялся чисткой: механически, тупо гонял по стволам шомпол, меняя насадки — железная щетка, вишер, ерш; капал масло из масленки… Думать ни о чем не хотелось.
Карбофосыч тем временем строил великие планы. На бударе, говорил он, вся добыча не поместится, надо брать в долю майора Завгороднего и вывозить на казенном катере — народ в городке устал жевать оленину, свежатина пойдет влет; Завгородний заодно и бойцов побалует, пусть поедят утятинки вместо тушенки — а консервы недолго толкануть через продмаг, через Петровну и Машу — тут Карбофосыч искоса глянул на Бессонова — тот скривился, как от зубной боли. Магадан, которому прапорщик тоже пообещал долю, радостно скалил два золотых клыка — и казался похожим на опустившегося и битого жизнью, но когда-то аристократичного вампира… Бессонову было тошно.
Закончив чистку, он посмотрел сквозь стволы на керосиновую лампу (электричества у Магадана не водилось). Зеркально-чистые. Можно снова стрелять… Крики подлетающих стай слышались даже сквозь стены.
Слегка осоловевший прапорщик (не выпивший, однако, ни капли) полез в карман. И достал вместе с зажигалкой совсем было забытую бумажную полоску — ту, с гусиной лапы. Небрежно кинул на стол — шифрованная она там или нет, но игры в шпионов в грядущий гешефт никак не вписываются. Магадан порылся в каком-то закутке, куда не доставал свет от керосинки, — и вытащил кучу аналогичных бумажек. Все заинтересованно склонились над столом, даже Бессонов отложил ружье и подошел поближе.
Тоже самое — последовательности непонятных значков. Тексты (если это тексты) разные, но начинаются все одинаково — словом из пяти букв (?), где первая и последняя похожи на букву «Y», нижняя палочка которой опирается на две горизонтальных, одна над другой, черты…
— Ну так чё, отбашляют где-нибудь за старанье-то? — гнул свое Магадан.
— Письмо пошли, в Академию Наук, — равнодушно посоветовал Толик.
— Не отбашляют… — загрустил Магадан. — Туфта всё это. Тут вон еще какая хренотень есть…
Он вновь порылся в том же закутке, злобно шлепнул на стол еще одну бумажку.
— Вот. Шутки шуткуют… их мать в… и обратно!
Это был детский рисунок. Лицо — круг, его черты — две точки и две закорючки. И — четырехпалые руки, коряво нарисованные прямо от головы, без какого-либо намека на плечи или шею. Протянутые вперед руки. Снизу — надпись неровными буквами. То же самое слово, начинающееся с псевдо-Y, и им же заканчивающееся. Писавший не рассчитал расстояние, подпись загнулась, последняя буква лежала на боку.
— Похоже, кто-то из яйцеголовых в экспедицию с дитём поехал… — неуверенно сказал Толик.
Остальные промолчали.
— Гниды, — сказал Магадан и попытался разорвать рисунок. Но бумага (или все же не бумага?) не поддалась его узловатым, загрубелым пальцам.
Бессонов — щелк, щелк, щелк — собрал ружьё. Зачем-то вставил патроны — в рюкзаке еще оставался запас.
Магадан витиевато выматерился и поднес детский рисунок к огоньку зажигалки. Тот сначала долго не хотел загораться (Магадан снова выматерился), потом нагрелся — из внезапно открывшихся пор как-бы бумаги выступили мелкие капельки жидкости — и вспыхнул быстро, ярко, как артеллеристский порох. Магадан отбросил рисунок — испуганно. Квази-бумага упала на затоптанный, грязный пол и сгорела дотла, не осталось даже пепла.
Бессонову показалось, что жидкость, выступившая в последнюю секунду существования бумаги, была ярко-алая, как артериальная кровь. Впрочем, в красновато-коптящем свете керосинки Магадана все вокруг казалось окрашенным в не совсем естественные цвета.
Магадан снова растянул морщинистую харю в ухмылке. Бессонову вдруг остро захотелось выстрелить ему в голову. Или — упереть стволы себе в кадык и попробовать дотянуться до спускового крючка. Он торопливо вышел, почти выбежал из хибары. Юрик Стасов что-то встревоженно спросил вдогонку — Бессонов не услышал.
* * *
К острову Стрежневому подлетала новая стая. С севера.
Лебеди — их можно было узнать издалека, еще не видя, лишь по особенному, зычному, далеко разносящемуся крику… Стая могучих птиц шла высоко, совсем не похожая на выбивающихся из сил пичуг, с трудом достигших Стрежневого.
Заходящее, самым краешком торчащее над водой солнце освещало стаю — и казалось, что белые лебединые перья окрашены в нежно-розовый цвет.
На остров птицы не обратили внимания — прошли над ним, не снижаясь, не выбирая место для посадки… Полетели к материку. Приглушенный хлопок выстрела, раздавшийся внизу, ничем не нарушил их полета.
Солнце исчезло. Алая полоса на западе погасла, но совсем темно не стало — рефракция вытягивала часть света из-за горизонта.
Лебеди обязаны были превратиться в этом освещении из розовых в тускло-серых — но отчего-то не превратились. Наверное, и на самом деле оказались розовыми…
УТЕЧКА МОЗГОВ
(триллер-пародия)
Главные герои этой повести вынуждены действовать под вымышленными фамилиями. Настоящие известны лишь корпорации «Twentient Centuru Fox Film Corporasion» и лично господину КК.
Вашингтон, федеральный округ Колумбия, мост через Потомак
31 марта, 09:20
Специальный агент Федерального Бюро Расследований Фокс Уильям Балдер, известный узкому кругу посвященных под прозвищем «Призрак», всегда встречался со своими информаторами в Ботаническом саду. Имел такую привычку.
На недоуменные вопросы коллег и начальства отвечал: дескать, укрывшись в ветвях одной хорошо изученной им пальмы (третьей от входа), легко можно проследить, не прицепился ли к информатору «хвост»… Начальство верило, и возмещало расходы на покупку билета.
Но действительная причина несколько отличалась от декларируемой: агент Балдер любил природу. Звучит странно, но так оно и было. Балдер часто мечтал уехать куда-нибудь в глушь, в Канзас, на ферму: пить по утрам парное молоко, выходить босиком в одуряюще пахнущую цветами весеннюю степь и назначать вечерами свидания у коровника полногрудой фермерской дочке…
