Я позвонил Меган и отказался от совместного обеда, дескать, нахожусь на противоположном конце города и выбиваюсь из графика встреч. На самом деле опасался, что за ее приглашением кроется желание пофлиртовать. Привлекательная, умная и, безусловно, достойная любви, Меган была сейчас очень далека от меня. Последний раз я ухаживал за девушкой лет десять назад и не знал современных правил.
Меган сообщила прекрасную новость: Руби не только высидела на двух собраниях, но и заявила, что на протяжении суток не прикоснется к наркотику. Меган слышала это собственными ушами.
– Сегодня ей нельзя оставаться на улице, – сказала директриса. – За двенадцать лет она не прожила без дозы и ДНЯ.
Но куда я мог устроить Руби? У Меган были кое-какие соображения.
Вторая половина дня оказалась не менее бесплодной, чем первая. Я узнал адреса всех вашингтонских приютов, перезнакомился с массой народа и раздал уйму визиток – все.
Из выселенных со склада удалось отыскать только одного – Келвина Лема. Если исключить Девона Харди и Лонти Бертон, то в списке остается четырнадцать человек, провалившихся как сквозь землю.
Закоренелый бродяга наведывается в приют, чтобы поесть, раздобыть обувь или одеяло – и бесследно исчезнуть.
Ему не нужна помощь, он не жаждет общения. Эти четырнадцать не были таковыми. Месяц назад они имели жилье и исправно вносили арендную плату.
Терпение, внушал мне Мордехай, уличный адвокат должен обладать терпением.
Руби встретила меня сияющей улыбкой: почин положен.
Меган уговорила ее провести ночь под крышей. Руби с неохотой, но согласилась.
Мы покатили на запад, в Виргинию. Задержавшись в небольшом торговом центре, купили зубную щетку, пасту, шампунь, сладости. В Гейнсвилле я обнаружил мотель, где за сорок два доллара сдавался одноместный номер.
Руби осталась в нем со строжайшей инструкцией держать дверь на замке до самого утра.
В воскресенье я приеду.
Ночь. Суббота. Конец февраля плавно перетекал в начало марта. Я чувствовал себя молодым, свободным, не столь богатым, как три недели назад, но и не нищим. Шкаф набит прекрасной одеждой, которой я не пользуюсь. Двухмиллионный город полон прекрасных девушек, которые мне не интересны.
Сидя перед телевизором с бутылкой пива и пиццей, я был почти счастлив. Появление на публике могло привести к встрече со знакомым, и тот обязательно воскликнул бы: “Эй, да разве ты не за решеткой – я видел в газете твое фото!”
Звонок к Руби чуть не свел меня с ума. После восьмого гудка я готов был рвануть в Виргинию. Наконец Руби подошла к телефону и восторженно пропела, что просто наслаждается жизнью: простояла час под душем, съела полкило конфет и теперь вся в телевизоре. Покидать номер и не думает.
* * *
В двадцати километрах от столицы, в крошечном городке, где ни я, ни она не знали ни души, достать наркотики было невозможно. Я вполне мог гордиться собой.
Сотовый телефон на пластиковом ящике рядом с пиццей внезапно запищал.
– Как поживаешь, арестант? – услышал я очень приятный женский голос.
Клер.
– Привет. – Я приглушил телевизор.
– С тобой все в порядке?
– Со мной все великолепно. А как ты?
– Аналогично. Увидела в утренней газете твою улыбку и немножко испугалась.
Клер читала только воскресный выпуск. Значит, газету ей кто-то подсунул. Может, тот тип, что отвечал по ее телефону. Интересно, сейчас Клер тоже с ним?
– Вышло довольно занимательно. – Я рассказал об аресте и тюрьме.
Клер явно хотела поговорить. Похоже, кроме меня, собеседника не нашлось, и – невероятно! – она искренне встревожилась:
– Чем грозит обвинение?
– Кража со взломом тянет на десять лет, – буркнул я, ликуя в душе от ее беспокойства.
– Из-за досье?
– Да. Но никакой кражи не было.
Вернее, я не был готов признаться в ней.
– И ты лишишься права заниматься юриспруденцией?
– Если суд сочтет меня виновным в уголовном преступлении, то да. Лицензия аннулируется автоматически.
– Но ведь это ужасно, Майк. Что ты будешь делать?
– Не знаю. Может, до суда дело не дойдет.
Действительно, не верилось, что на моей профессиональной деятельности могут поставить крест.
Мы вежливо поинтересовались здоровьем родителей, я даже вспомнил про Джеймса с его болезнью Ходжкина. Лечение, ответила Клер, идет успешно, родственники полны оптимизма. Я поблагодарил ее за звонок, и после взаимного обещания держать друг друга в курсе мы расстались.
Положив мобильник на ящик, я с горечью убедился, что самую занимательную часть телепередачи пропустил.
Окна мотеля выходили на автостоянку. Заметив меня, Руби вышла навстречу:
– Я выдержала! Ни грамма зелья за сутки!
Мы обнялись.
Пахнущая шампунем, с влажными волосами, Руби была в платье, которое вчера ей вручила Меган.
На пороге соседнего номера возникла супружеская чета, обоим за шестьдесят. Бог знает, что они о нас подумали.
Мы отправились в город. Меган с нетерпением ждала нас. Успех Руби она назвала настоящим подвигом и объяснила, что наиболее трудными для отвыкающего наркомана считаются именно первые двадцать четыре часа.
Как обычно, приехал пастор. Женщины собрались в зале на проповедь, молитву и обязательные гимны.
Мы с Меган пили в саду кофе и планировали жизнь подопечной на следующие двадцать четыре часа. По окончании службы Руби должна отсидеть собрания. Бдительность нельзя терять ни на секунду. Из общения с наркоманками Меган знала: улица вернет Руби к старому.
Я мог несколько дней придерживаться тактики с мотелем, платить за Руби мне было даже приятно. Но проблема заключалась в том, что в четыре часа дня я улетал в Чикаго.
Сколько продлятся розыски Гектора, неизвестно. А жить в мотеле Руби очень понравилось.
Мы решили не суетиться. Вечером Меган доставит Руби в мотель, я оплачу ночь, в понедельник утром Меган привезет Руби в Наоми. Что делать дальше, подумаем. Во всяком случае, Меган постарается убедить подопечную, что необходимо провести шесть месяцев в специальном приюте для женщин, в условиях строжайшей дисциплины. Руби не только пройдет курс интенсивного лечения от наркомании, но и получит какую-нибудь профессию.
– Руби предстоит одолеть гору, – заметила Меган.
Я начал прощаться. Директриса предложила пообедать в ее кабинете и попутно обсудить незатронутые вопросы. Сверкавшие глаза манили принять приглашение. Что я и сделал.
Юристы “Дрейк энд Суини” летали первым классом, останавливались в четырехзвездочных гостиницах, обедали в самых дорогих ресторанах и, считая лимузины чересчур экстравагантными, арендовали “линкольны”. Командировочные расходы включались в счета клиентов. Поскольку затраченные деньги обеспечивали максимальную защиту интересов, претензий по поводу нескольких тысяч долларов у клиентов не возникало.
Билет в экономический класс я купил в последнюю минуту, и место, естественно, оказалось в середине. У иллюминатора сидел тучный джентльмен с коленями, напоминавшими футбольные мячи. Кресло у прохода занял парень лет восемнадцати, затянутый в кожу со множеством блестящих металлических побрякушек, угольно-черные волосы были собраны на затылке в пучок. От юнца разило потом. Втиснувшись между мячом и побрякушками, я прикрыл глаза, стараясь не думать о заносчивых выскочках в первом салоне.
Поездка являлась грубейшим нарушением условий освобождения под залог – я не имел права покидать пределы федерального округа Колумбия без специального разрешения судьи. Однако мы с Мордехаем решили, что большой беды не будет, в самое ближайшее время я вернусь в Вашингтон.
Таксист переправил меня из аэропорта в деловую часть города. Я снял номер в дешевом отеле.
Узнать новый адрес Палмы Софии так и не удалось. Если я не сумею найти Гектора в отделении фирмы, значит, удача покинула нас.
Чикагский офис “Дрейк энд Суини”, где работали сто шесть юристов, являлся третьим по величине после офисов в Вашингтоне и Нью-Йорке, а отдел недвижимости с восемнадцатью сотрудниками затмевал собрата в штаб-квартире.
Теперь я понял, почему Гектора перевели в Чикаго: было свободное место.
В понедельник, в начале восьмого, я подошел к входу красивого небоскреба. День обещал быть серым; порывистый ветер гнал по озеру темные волны. Точно такая погода стояла, когда я приезжал сюда раньше. Купив в баре чашку кофе, я устроился за столиком в углу громадного вестибюля и раскрыл газету. Эскалаторы тихо поднимали редких пассажиров на второй и третий этажи, к лифтам.
В половине восьмого вестибюль заполнился людьми, а в восемь, после третьей чашки кофе, я с трудом удерживался от желания размять ноги. Где же Палма? К эскалаторам устремились сотни одетых в теплые пальто служащих, похожих как две капли воды.
В двадцать минут девятого Гектор появился вслед за группой оживленно беседующих мужчин. Он провел рукой по волосам и направился к эскалаторам. Я проводил его скучающим взглядом.
