— Вообще-то это вы мне его загородили, сударь, спер…
И тут знакомые радиопомехи достигли наконец моего мозга. Я высунулся из окна и глянул вверх. И сердце у меня остановилось.
— Конечно, — сказал я. — Минуточку.
Я отчаянно шарил рукой в поисках кнопки, чтобы снова поднять стекла. Но мелкая моторика пропала напрочь.
— Погодите-ка, — сказал Бреде Сперре. — Мы с вами нигде не встречались?
— Вряд ли, — попытался я сказать спокойным, расслабленным басом.
— Вы уверены? Мне кажется, что мы точно где-то виделись!
Черт, неужели он вспомнил четвероюродного брата близнецов Монсенов из судебно-медицинского отделения? Тот был лысый и одет, как бомж. А у этого густые волосы, костюм от Эрменеджильдо Зенья и наглаженная рубашка от Борелли. Но я знал, что нельзя все отрицать чересчур усердно, заставляя Сперре защищаться и тем самым напрягать память. Я глубоко вздохнул. Я устал, сегодня мне нельзя было быть таким усталым. Сегодня я должен выполнить взятые обязательства. Показать, что я по-прежнему достоин своей репутации.
— Кто знает? — сказал я. — Да и я вас вроде где-то видел…
Он поначалу даже смутился от этой контратаки. И улыбнулся чудесной мальчишеской улыбкой, которая так пленяет фото- и тележурналистов.
— Вы, вероятно, видели меня по телевизору. Я там постоянно…
— Точно, именно там вы и меня видели, — сказал я.
— Ааа! — оживился он. — А в какой передаче?
— Может, в той же самой, где были вы. Раз уж вам кажется, что мы встречались. Телевизор ведь окно, хоть и непростое, не все могут через него разглядеть друг друга. С вашей стороны телекамеры это скорее… зеркало, правильно?
Вид у Сперре сделался растерянный.
— Шутка, — сказал я. — Сейчас отъеду. Всего вам доброго!
Я поднял стекло и отвернулся. Ходили слухи, будто Сперре трахает новую жену Одда Г. Дюбвада. И будто раньше он трахал его прежнюю жену. И — будто бы даже — трахал самого Г. Дюбвада.
Выехав с парковки, Сперре остановился, прежде чем повернуть, так что мы две секунды простояли лоб в лоб. Я поймал его взгляд. Это был взгляд обманутого человека, только что сообразившего, что его провели. Я светски кивнул. Он газанул и уехал. А я глянул в боковое зеркало и шепнул:
— Так держать, Роджер.
Я вошел в двери «Альфы», оглушительно гаркнув: «Доброе утро, Ода!», и увидел Фердинанда, вылетающего мне навстречу.
— Ну? — спросил я. — Они уже тут?
— Да, готовенькие, — ответил он, семеня за мной по коридору. — Тут к нам, кстати, один полицейский заглядывал. Высокий, блондинистый, такой… шикарный мужчина.
— Чего ему тут понадобилось?
— Узнать, что нам рассказывал о себе Клас Грааф во время интервью.
— Так ведь он давно уже умер, — сказал я. — Они что, до сих пор с этим делом ковыряются?
— Не с убийством. Это насчет той картины Рубенса, они никак не поймут, у кого он ее украл, никто не заявлял о пропаже. Теперь они хотят отследить все его контакты.
— Ты сегодня газет не читал? Теперь уже вообще сомневаются, была ли у Рубенса такая картина. Так что, может, Грааф и не крал ее. А, скажем, в наследство получил.
— Да ладно!
— Что ты сказал этому полицейскому?
— Дал ему наш отчет по интервью, естественно. По-моему, он ничего интересного там не нашел. Сказал, что выйдет на связь, если понадобится.
— И ты, конечно, на это очень рассчитываешь?
Фердинанд рассмеялся своим визгливым смехом.
— Как бы то ни было, — сказал я, — займись этим сам. Я целиком полагаюсь на тебя, Ферди.
Я мог заметить, как он вырос и как уменьшился — вырос от оказанного доверия и сжался от уменьшительного имени. Баланс — это наше все.
Тем временем мы дошли до конца коридора. Я остановился перед дверью и поправил галстук. По ту сторону двери уже сидели они, ожидая последнего интервью. Чистый ритуал. Потому что кандидат уже рекомендован и уже назначен, просто заказчик этого еще не осознал, они полагают, что им теперь следует еще сказать какие-то слова.
— Запускаешь кандидата ровно через две минуты, начиная с этой, — сказал я. — Через сто двадцать секунд.
Фердинанд, кивнув, посмотрел на свои часы.
— Один момент, — сказал он. — Ее на самом деле зовут Ида.
Я открыл дверь и вошел.
Скрип отодвигаемых кресел — все встали.
— Прошу прощения за опоздание, господа, — сказал я и пожал три протянутые мне руки. — Но кто-то занял мое место на парковке.
— Ничего страшного, — сказал председатель правления «Патфайндера» и вопросительно повернулся к руководителю службы информации. Последний энергично закивал. Третьим был представитель коллектива, парень в красном пуловере и выглядывающей из-под него дешевой белой рубашке, наверняка какой-нибудь инженеришка.
— Кандидат собирает правление в двенадцать часов, так что давайте, наверное, начнем? — сказал я и сел к столу с торца. Другой торец был, разумеется, предназначен для человека, которого они через полчаса единодушно признают новым главой «Патфайндера». Свет падал под таким углом, чтобы освещать его наилучшим образом, а кресло кандидата было с виду такое же, как остальные, но с чуть более высокими ножками. На стол перед ним я уже положил заранее купленную мной кожаную папку с его инициалами и авторучку «Монблан» с золотым пером.
— Конечно, — сказал председатель правления. — Я хотел бы взять назад свои требования. Просто Клас Грааф произвел на нас очень хорошее впечатление после того интервью.
— Да, — сказал руководитель службы информации. — Мы решили, что вы нашли нам великолепного кандидата.
— Конечно, он был иностранец, — сказал председатель, и его шея покачнулась, как резиновый шланг. — Но шпарил по-норвежски, словно тут родился. И мы тут, кстати, вспомнили, когда вы пошли его проводить, что голландцы всегда умели работать с рынком экспорта гораздо лучше нас.
— А мы со временем, возможно, смогли бы овладеть более, так сказать, европейским стилем управления, — подхватил руководитель службы информации.
— И когда вы сказали, что все-таки не уверены, что он — подходящая фигура, то мы все страшно удивились, Роджер.
— Правда?
— Да, мы просто-напросто решили, что у вас не хватает способностей оценить человека. Я раньше вам этого не говорил, но мы думали отозвать у вас наш заказ и выйти на Граафа напрямую.
— И вы это сделали? — спросил я с кривой усмешкой.
— Чего мы не можем понять, — сказал руководитель службы информации, переглянувшись с председателем правления и улыбнувшись, — так это как вы разглядели, что с ним что-то не так?
— Как вы интуитивно смогли понять это, пока мы были как слепые? — сказал, кашлянув, председатель правления. — Как вы ухитряетесь так здорово разбираться в людях?
Я медленно поклонился. Пододвинул мои бумаги на пять сантиметров ближе к середине стола. И откинулся на высокую спинку кресла. Оно качнулось — несильно, чуть-чуть — назад. Я посмотрел в окно. На свет. На темноту, которая придет. Сто секунд. В комнате наступила теперь полная тишина.
— Просто это моя работа, — сказал я.
И краем глаза увидел, как все трое многозначительно кивнули друг дружке.
Я добавил:
— К тому же я тогда уже начал подумывать о более подходящем кандидате.
Троица повернулась ко мне. И я был готов. Думаю, что-то похожее чувствует дирижер в последние секунды, оставшиеся до начала концерта, ощущает, что взгляды всех оркестрантов прикованы к его палочке, и слышит, как напряженный гул замирает в зале у него за спиной.
— Именно поэтому я и пригласил вас сегодня, — сказал я. — Человек, которого вы сейчас увидите, — это новая звезда не только на норвежском, но и на мировом небосклоне топ-менеджеров. В прошлый раз мне казалось совершенно нереальным вытащить его с его нынешней работы, он ведь там Бог Отец, Сын и Дух Святой в одном лице.
Я переводил взгляд с одного лица на другое.
— Я и теперь ничего не могу обещать, но рискну сказать все-таки, что, кажется, сумел его перехватить на лету. И если нам удастся его… — Я завел глаза в потолок, показывая, что это, конечно, всего лишь мечта, утопия, но все-таки… И председатель правления с руководителем службы информации предсказуемо и неизбежно подались вперед. Даже представитель трудового коллектива, который все время сидел скрестив руки на груди, теперь положил их на стол и подвинулся чуть ближе.
— Кто? Кто? — шепнул руководитель службы информации.
Сто двадцать.
Дверь распахнулась. И там стоял он, мужчина тридцати девяти лет в костюме от Камикадзе из магазина на Бугстадвейен, где для персонала «Альфы» действует пятнадцатипроцентная скидка. Прежде чем впустить его сюда, Фердинанд припудрил ему правую руку тальком телесного цвета, поскольку, как известно, ладони у кандидата потеют. Но кандидат знал, что от него требуется, потому что я дал ему все инструкции, отрежиссировав сцену до мельчайшей детали. А еще он красил волосы, так что на висках виднелась легкая седина, и когда-то владел литографией Эдварда Мунка под названием «Брошь».
