Нет, она и правда была здесь!
Я увидел её среди людей, здесь, на этом самом вокзале, это точно была она! Вместе с ним… Вместе с тем ночным психом, с вылизанной донельзя причёской, что похитил её из мотеля! Никакой он не детектив и тем более не полицейский!
– Это не твоё дело, – сказал я себе.
– Что, простите? – отложил газету мужчина со звучной фамилией Бенсон.
– Это я так… Сам с собой.
Мужчина пригладил галстук, поправил очки и, сказав «извините», встал и пошёл от меня.
Замечательно, теперь не он, а скорее я – подозрительный тип.
Прошло уже двадцать минут, а посадку так и не объявляли. Я вжался в холодное кресло и закрыл глаза. Я уже не следил за Хосефой. Я хотел потерять её из виду, и чтобы она на меня не наткнулась.
– Почему мы не едем, папа? – Всё тот же мальчишка с французским акцентом.
– Поезд ещё не приехал, – сказал тот спокойно.
– Странно, – взволновалась женщина рядом, – должны же уже объявить.
На табло ничего не менялось.
Я опять вспомнил Лиан. Тело, наверное, уже отвезли.
Я представил её раздетую на холодном столе медэксперта, холодный скальпель проходил по её животу, оставляя кровавую бороздку. Вдруг мужчина в белом халате остановил свою твёрдую руку, поднял взгляд на меня и… закричал! Только не мужским воплем, а женским, и вот уже целый хор разноголосья вопил из его бездонного рта.
Я вздрогнул и открыл глаза.
Все пассажиры кричали. Через пару секунд – автоматная очередь. Через пару минут все мы уже сидели на холодном полу. Откуда-то доносились звуки лёгкого джаза, по-моему, из кафе. Там тоже стреляли. Вокзал был захвачен весь.
Нам запретили шевелиться. Те, кто пытался лечь, уже поплатились за это. Женщина с простреленным коленом тихо стонала в толпе. Муж держал её за руку и сам чуть не рыдал.
Хосефа сидела рядом с тем самым типом, я даже не знал, как его зовут, но он подставил ей своё плечо. Она была очень бледна, бледнее всех в этом зале.
Стрелки настенных часов прошли уже четыре круга.
Повсюду пахло кровью и мочой.
Я чувствовал, как ноет спина и что-то тянет в желудке, похоже, у меня пулевое.
Белый газ пустили по вентиляции. Половина людей уже спали, как и большая часть террористов. Поняв, что происходит, двое из них открыли по людям огонь, перед тем как отключиться.
Я думаю, кто-то убит, я думаю, много убитых. Их окровавленные тела лежат передо мной.
Как же болит желудок, неужели попали в живот… точно куда-то попали, как же жжёт всё изнутри.
Меня забирало в сон. Если умереть без сознания, то это совсем не страшно. Ты просто здесь, а потом уже там. Только где это там, неизвестно.
Как жаль, что мы так и не сели в тот поезд.
Нью-Дем, как Эдем – я только сейчас это понял…
Всё путалось в голове, всё расплывалось перед глазами: и стены, и люди, и сам вокзал. Меня уводило куда-то в беспросветную даль. Лишь в глубине – проблеск света. Он увеличивался, разрастаясь, поглощая весь мрак вокруг, и вот я уже перед ним, прохожу через слепящий поток и морщусь – ослепительно больно смотреть.
Свет постепенно стихает, я открываю глаза: всё тот же вокзал, те же люди… и я совершенно не помню, как здесь оказался, но это уже не важно. Я взглянул на табло – поезд до Нью-Дема прибывает через десять минут. В моей руке спортивная сумка, я бегу к кассам вокзала, боясь не успеть.
Сегодня на вокзале было особенно холодно.
– Один билет, пожалуйста.
У касс обычно не протолкнуться. Я ненавидел такие места, где тебе вечно дышат в затылок. Обычно это делаю я. Но сейчас я не был собой. Точнее, так, я был не тем, кем был последние десять лет. Я бежал от себя и прошлого.
– Один билет до Нью-Дема. 7-й вагон, – сказал женский голос из небольшого окошечка.
Я не любил поезда. Но самолёты не любил больше. Из них невозможно сбежать.
– Один билет, пожалуйста, – сказал голос позади меня, – один билет до…
Этот тип сейчас возьмёт купе рядом со мной.
– Один билет до Нью-Дема, – повторили ему из окошка. – 7-й вагон.
Точно.
Я всегда изучал соседей у кассы. Если мне что-то не нравилось или вызывало хоть толику подозрений, я мог взять и другой билет.
– Тоже до Нью-Дема? – повернулся ко мне этот парень с вылизанной донельзя причёской.
– Да, – ответил я, – до Нью-Дема.
– Значит, вместе поедем.
– Значит, вместе…
32
Поезд
Поезд мчался на скорости вниз.
Нас отбросило к стенке.
Хосефа открыла глаза. Взгляд её был ясный и светлый. Она смотрела на нас, улыбаясь.
– Всё это время противоядие было у меня, – сказал Полянский, смотря на неё.
– Я вспомнила, кто вы…
– Я тоже.
Она положила руку ему на плечо и всепрощающе улыбнулась.
Я посмотрел в окно – всё мчалось перед глазами так быстро, как ещё не мчалось никогда. Ярким светом, кучными облаками проносилось мимо наших окон, мимо этих же окон проносились и лица людей – я видел отца и мать, и себя, ещё совсем ребёнком. Они берут меня на руки и несут во двор, я показываю на небо. Какие белые сегодня облака, говорит мама, как нарисованные, и целует меня.
– Как нарисованные, – повторяю я.
– Что? – оглянулся Полянский.
– Облака, как нарисованные.
– Это сгустился туман.
Звук захлопнувшейся двери. В коридоре чьи-то шаги.
Мы не сдвинулись с места. Полянский загородил собою Хосефу, я уже ничего не ждал.
Шаги подходили ближе.
Мы услышали трескучие звуки и голоса, пробивавшиеся через тот треск. Это радио, понял я.
В дверях стоял старик Хорхе и улыбался нам.
Он уже не был связан, наверное, справился с теми узлами, наверное, ему не впервой.
– Почему вы не спрыгнули вместе со всеми? – спросил старика Полянский.
– Он меня не отпустит.
– Кто?
– Этот поезд.
Хорхе смотрел на карманное радио и пытался поймать сигнал.
– Вы опять за своё? – встал с места доктор. – Радио здесь не ловит. Сигнала нет.
– Их всех спасли, – улыбался старик, – всех…
– Конечно, спасли, – буркнул доктор. – Их же не сбросили с поезда, они спрыгнули сами. Это, знаете ли, увеличивает шансы на хороший исход.
– Её тоже спасли, – говорил быстрым шёпотом Хорхе. – Малышка Дебора – она жива! Это передавали по новостям. Вот, я сам слышал, – бил он пальцам по охрипшему динамику, – скоро должен быть повтор новостей.
– И когда же вы слушали радио? – ухмыльнулся Полянский.
– Когда все спрыгивали, – сказал Хорхе. – Я в это время был в купе проводника, я искал сигнал. Мне нужно было знать, нужно было понять, что с малышкой Деборой всё хорошо, хотя, – он посмотрел в окно, – хотя я и так это знал. Мне дети сказали.
– Какие дети? – не поняли мы.
– Которые звали её с собой.
– Понятно всё, – сказал доктор.
– А это хорошо, что вы помогли им уйти, – продолжал Хорхе, – их время ещё не пришло.
– То есть нам всё-таки кранты? – спросил я.
– К сожалению, да.
– И поезд никто не остановит?
– К счастью, нет, – улыбался старик.
– Так к счастью или к сожалению?
– Для меня к счастью, для вас к сожалению. Я-то уже устал, а вы ещё нет, вы ещё нет… – Он крутил регулятор частот. – Скоро повтор, это экстренный выпуск, они его крутят по кругу. Такое ведь не каждый день происходит, – поднял он на нас свои обесцвеченные от старости глаза, – я имею в виду террористов.
– Такое не каждый, – согласился Полянский.
Хорхе крутил и крутил ручку приёмника, но тот только испускал бессвязный треск. И никаких новостей.
– Я пойду искать мальчишку, – сказал я.
– Вы всё никак не успокоитесь, Берроу? – поддерживал Хосефу доктор, измеряя ей пульс.
– Он же не спрыгнул сам.
– Дети чувствуют то, чего не чувствуем мы, – вмешался Хорхе. – Они здесь меньше нас, они не успели закостенеть. В них ещё больше веры, в них ещё больше света…
