Эйнар протянул мне теплую кофту, чудом оставшуюся чистой, и кивнул молча следовать за ним.
Но я была рада!
Рада тому, что этот кошмар закончился так неожиданно и быстро, будучи пока не в состоянии думать о том, что теперь снова стану пленницей в крошечной каюте без прав и привилегий.
Главное, что никто больше не будет трогать меня! А обо всём остальном я подумаю потом! Когда окончательно приду в себя.
На нашем пути не встретился ни один из викингов.
Возможно, игра продолжалась и все они были задействованы в охране.
И Эйнар больше не оборачивался и не смотрел на меня, молча вышагивая вперед, пока я шла за ним пошатываясь, оттого что дрожь никак не проходила.
Как и чувство грязи, от которого меня снова затошнило.
Я даже не пикнула, когда дверь в каюте за мной не просто захлопнулась, а закрылась на замок, первым делом кидаясь в ванную, чтобы сбросить всю одежду и залезть в воду.
Я остервенело намыливала себя сначала тем остатком мыла, что еще был, а потом гелем.
Раз за разом. Пока кожа не стала красной, оттого что я ее натерла.
Я была готова содрать с себя кожу, чтобы только перестать ощущать эту грязь и омерзение от прикосновений, которых я не хотела!
А еще молча глотала слезы.
От обиды. От разочарования. Оттого что всё пошло вовсе не так, как я мечтала.
Что нужно было снова придумывать план, как выбраться из этого проклятого места…потому что Варгу я была безразлична. И ждать помощи, геройства и защиты от него не приходилось.
Знала только одно: я выберусь, чего бы мне это ни стоило!
В самое ближайшее время!
Даже если ради этого придется кого-нибудь убить…
***
— Приберитесь в моем кабинете!
Бьёрн стоял в коридоре, кинув на меня быстрый пронзительный взгляд и благоразумно не приближаясь, пока я стоял у открытой двери, ожидая, когда молчаливые и шустрые парни Эйнара выволокут орущего и стонущего жирдяя.
И часть его руки, что валялась теперь на полу.
— Хочешь, выйдем на улицу и подеремся? — Бьёрн оттолкнулся от стены и подошел ко мне, заглядывая в глаза и лучше всех понимая, какой ад всколыхнула в моей душе девчонка.
— Нет.
— Можем пострелять или пробежаться с волками.
— Нет.
Твою гребаную мать!
Я даже не помнил, когда в последний раз был НАСТОЛЬКО зол!
Настолько, что едва не зарубил этого ублюдка только за то, что тот вытянул свою руку, изображая, как ею будет трогать русскую девчонку!
Руки он лишился.
Лишился бы и головы, если бы не заорал, что он отказывается.
— Пора выносить все топоры из твоего кабинета, пока ты не порубил на капусту всех участников игры, — улыбка Бьёрна была кривая, но искренняя, а я пытался дышать ровно и не прибить еще кого-нибудь.
Например, саму Лизу!
За то, что она посмела сказать то, что на протяжении пяти лет было запретными недоступным для участников игры!
Теперь предстояло снова угрожать и ставить на место всех особо борзых и богатых игроков, которые, конечно же, будут орать дурниной, что они проголосовали за изменение правил, а я не могу единогласно решать, что делать, а что — нет.
И даже бог не мог знать, скольких еще придется покромсать, чтобы приструнить.
Я не боялся ненависти.
Я ее пожирал всем существом, словно был вампиром.
Но она всегда вела к долгим и протяжным войнам местного масштаба, где, как правило, страдали Бьёрн и его парни в первую очередь, потому что они были охраной и тем скелетом нордов, которые непосредственно участвовали во всех не самых приятных мероприятиях.
На данный момент я знал, что проблем не будет только с Лексом.
Благо он додумался установить непомерную цену в один миллион за шаг торгов, отчего часть претендентов отсеялась на первоначальном этапе.
Но были и те, для кого деньги не были проблемой.
Как для этого придурка, которого сейчас штопал доктор.
Сам Лекс сдулся на пяти миллионах, махнув рукой и пробубнив, что на его долю баб вполне хватит.
А вот упырь вошел в азарт и твердо решил выкупить Лизу во что бы то ни стало.
Его не устроили мои десять миллионов за то, чтобы он забыл, что был здесь, и просто ушел с моих глаз.
Но отрубленная кисть руки вполне устроила.
— Где Лиза?
Я даже говорить не мог нормально. Почти рычал. Зверем. Готовым растерзать, даже если потом сам сдохну от невыносимой тоски.
— В красной комнате.
— Скажи Эйнару — пусть завяжет ей глаза и прикует к постели наручниками.
Брови Бьёрна поползли вверх, на что я только рявкнул:
— Ее нужно наказать!
— Не думаю, что она понимает, что натворила.
— Поймет!
Почувствует на собственной шкуре, каково это — принимать неверные решения.
Чтобы на будущее думала, о чем говорить и кому.
Жестоко?
Возможно.
Но разве люди учатся на своих ошибках, пока не получат в лоб граблями?
К сожалению, нет.
И я намеревался стать этими самыми граблями, которые шарахнут так, чтобы девчонка надолго запомнила этот урок.
Не всё в этом мире бывает легко и просто.
Рано или поздно наступает день, когда приходится отвечать за свои слова. И она ответит.
— Свободны, — сухо и мрачно кивнул я парням, которые присматривали за Лизой, даже если в этом не было необходимости, пока она была в наручниках.
Я замер перед дверью на пару секунд, пытаясь обуздать свою злость, но получилось не слишком хорошо.
Лучшим вариантом было просто оставить ее в таком состоянии до утра.
Лиза извела бы себя сама за это время.
Но поняла бы она, что именно натворила своим гребаным предложением? Нет!
Едва ли она подумала даже о том, что теперь, ссылаясь на ее слова, любой из участников игры мог выкупить и ее горячо обожаемую беременную подружку! До шести утра! Чтобы трахать ее до потери сознания! Глупо было бы надеться на то, что кто-то желал иного, увидев красивую девушку, и уж тем более поверил бы в ее беременность!
Люди, приходившие играть в «Чертог», не отличались жалостью и за свою жизнь перепробовали много запретного и откровенно криминального.
Они хотели адреналина.
Хотели эмоций на грани.
И могли получить это только здесь, где кровь, смерть и боль не были наигранными и никто не мог предугадать, чем закончится игра.
У дверей я слышал, как она кричала.
Звала Эйнара. И просила поговорить со мной, отчего я только клацнул челюстями, понимая, что совсем не успокаиваюсь, слыша это.
Во мне не было ни капли жалости. Не было даже желания узнать, что именно она сказала бы мне, войди я сейчас и покажи, что это именно я.
Что бы Лиза ни сказала сейчас, уже было поздно.
Процесс был запущен, и он был необратим.
Я вошел в комнату и закрыл за собой дверь, глядя только на Лизу, прикованную к железной спинке кровати, а девчонка тут же замолчала и притихла. Но не сникла.
Мои глаза быстро привыкли к темноте, и теперь я отчетливо видел не только очертания предметов, но и то, насколько напряжена девчонка.
Еще бы! Она стояла, выпрямив спину, и держалась подчеркнуто ровно и горделиво, даже если сжимала в ладонях края кровати так сильно, что ее руки дрожали.
Упрямая. Сильная. Этим она меня и цепляла так, как еще никто и никогда.
Но именно по этой чертовой причине мне хотелось в этот момент сделать ей так больно и жутко, чтобы она запомнила эту ночь навсегда.
Пусть станет сильнее, пусть будет еще упрямее.
Но пусть станет и мудрее, черт побери!
Только мудрецы и восточные философы могли позволить себе рассуждать о жизни и говорить правильные вещи. Мы же — простые люди — должны были пройти через ад, чтобы эти крохи мудрости остались навсегда в головах.
Я долго смотрел на девчонку, не позволяя себе приблизиться к ней.
Злился и чувствовал, как через эту ярость просачивается гребаное возбуждение.
Меня никогда не возбуждали слабость и бессилие женщин перед мужской силой.
Никогда не возникало желания унижать еще и в постели. Но обнаженная спина Лизы в эту секунду была верхом средоточия всех моих мыслей.
