— А ну замолкни! — приказал Фабиан.
— Он сказал, что я старый! Он сказал, что я толстый!
Фабиан ухмыльнулся:
— Старый? Толстый? Черт, да разве мы не видим, что ты у нас самый юный? И что скоро от тебя одна тень останется?
— Можешь шутить, сколько тебе вздумается. Но позволь мне драться с ним! Я ему покажу, какой я старый… Тьфу! Плюнуть и растереть! Что, ублюдок, твоя бабушка так и не поняла, что турок лучше киприота, когда твой дед прятался под кроватью?
— Ах ты…
— Дер-ржи его! — завопил Фабиан, вцепившись своими ручонками в запястье Али. Адам обхватил Кратиона, удерживая его из последних сил. Могучий киприот повел плечами и стряхнул его. Адам повалился на пол.
— Эй вы, послушайте меня! — кричал Фабиан. — Из-за чего весь сыр-бор? У вас, ребята, есть шанс выяснить на ковре все ваши проблемы. Я помещу ваши имена на афише для следующего шоу. Это будет сенсация! Что попусту растрачивать свои силы здесь, вы, дурни? Это будет сенсационное возвращение Али! Али Ужасный Турок против Кратиона! Смекаете?
— Хорошо, — кивнул Али.
— Нет, — сказал Кратион, — ребята будут надо мной смеяться, что я бороться со стариком.
— По две гинеи каждому! — крикнул Фабиан.
— Нет, — сказал Кратион.
— Дай ему четыре гинеи, — предложил Али, — отдай ему мою часть. Я буду бороться бесплатно.
— Ну? — спросил Фабиан.
— Идет, — согласился Кратион.
Али фыркнул:
— Дешево же их можно купить, этих чемпионов. Тьфу! Да он папу-маму продаст за чашку кофе. Друзья будут над ним смеяться! Ха! Они будут смеяться еще сильней, когда я котлету из него сделаю.
Кратион бросил через плечо:
— Лучше читай молитвы, жирдяй.
Адам отвел Фабиана в сторонку и прошептал:
— Ты что, серьезно? Ты и впрямь собираешься позволить им драться?
— А почему бы и нет?
— Но это преступление! Али почти семьдесят — Кратиону еще нет и тридцати. Али старик, хотя и не признает это. Он болен.
— Чушь! Он силен, как лев.
— Но…
— Что ты так волнуешься? Боишься, что он окочурится, или что?
— Боюсь, что его изобьют, а я не хочу на это смотреть.
— Ну и не смотри.
— Я дам тебе пятерку, если ты отменишь поединок.
— Что?! Ты предлагаешь мне взятку? К тому же для меня это гораздо больше, нежели просто поединок.
— А, черт с тобой, поступай как знаешь, — в сердцах бросил Адам и прошел в раздевалку. Там он обнаружил Али. — Али, окажи мне одну услугу. Откажись от этого чертова поединка.
— Почему?
— Почему? Ты ничего от этого не получишь, да и к тому же Кратион никакой не борец. Он мясник, убийца.
— Ну и что с того? А я палач.
— Но Али!..
Али обернулся к нему, злобно вытаращив глаза:
— Иди к черту! Ступай в свой ночной клуб! Оставь меня в покое!
Адам пошел домой. Хелен еще не вернулась. Он оделся и отправился в ночной клуб.
Он появился в клубе в половине десятого. Швейцар сказал ему:
— Хорошо, что ты пришел. У Фила окончательно поехала крыша. Сидит в кабинете с бутылкой бренди. Он о тебе спрашивал. У него фонарь под глазом. Тебе лучше с ним поговорить.
Адам открыл дверь кабинета. Носсеросс сидел за столом — или, точнее, корчился, сидя за столом. Его плечи тряслись; он раскачивался из стороны в сторону, сжимая кулаки, а лицо было искажено в мучительной гримасе боли и стыда. Под заплывшим левым глазом чернел кровоподтек. На столе стояла початая бутылка бренди.
— Фил, что случилось?
— Что случилось? — переспросил Носсеросс размеренным голосом. — Что случилось? Ничего. А что?
— Кто подбил вам глаз?
Носсеросс отвечал:
— А мне удалось выбить ему передние зубы. Вряд ли он сможет ее поцеловать в ближайшее время, по крайней мере сегодня ему это не удастся.
— Вы о ком?
— О Чешанте.
— А что, он…
— Вот именно. Они с Мэри сбежали в Париж. Вот так. Понятно?
— Как это произошло?
— Они пришли сюда около шести вечера. Вместе. У нее в руках был чемодан. Она сказала: «Фил, мне очень жаль. Я встретила человека, который нравится мне больше, чем ты. Мы уезжаем». Вот и все.
— А вы что сказали?
— Я ответил: «Что взять с ночной бабочки? Ты всегда была шлюхой. Проваливай и держись от меня подальше». Так я и сказал. Я не собирался падать на колени и умолять ее: «Не уходи». А потом этот говорит: «Вы не имеете права так отзываться о женщине, которую я люблю» — и бьет меня в глаз…
— А потом?
— Я дал ему прямо в зубы. Это слегка охладило его пыл. Тогда я сказал: «Ты ничтожество. Ты пришел сюда в поисках шлюхи, и ты нашел ее. Я подобрал ее в сточной канаве, а теперь я вышвыриваю ее обратно в канаву». А ей я сказал: «Ты дура, и ты сама себе вредишь, как все дешевые шлюхи. Со мной ты бы горя не знала. У меня столько денег, что тебе и не снилось, и ты бы могла делать что хочешь, будь ты чуточку хитрее. Но уж теперь кончай, как начинала. Как ты думаешь, сколько он с тобой провозится? Три месяца? Полгода? А потом ему это надоест, и ты снова вернешься в клубы, и будешь танцевать, и спать с коммивояжерами за пару жалких фунтов, и кончишь так же, как и все остальные». Вот что я ей сказал. «Ты что, — говорю, — за дурака меня держала? Да я тебе глотку перережу от уха и до уха — вот тогда-то ты будешь свободна, свободна, как ветер. Никому еще не удавалось обвести меня вокруг пальца и выйти сухим из воды, никому и никогда. Так что проваливай и живи своим умом. Живи и страдай. А если ты когда-нибудь попытаешься вернуться ко мне, я плюну тебе в лицо и вышвырну на улицу».
Носсеросс залпом опрокинул стопку бренди и продолжал:
— И знаешь, что она мне ответила? Она говорит… Говорит… Адам, подай мне другую бутылку.
— Нет, вам уже хватит, — ответил Адам, — не пейте больше.
— Ради Бога, Адам, делай, как я сказал!
Адам вышел. Когда он вернулся с бутылкой, Носсеросс открывал ящик стола. Увидев в его руках холодный блеск стали, Адам опрометью кинулся к столу и схватил Носсеросса за руку. Секунду или две они боролись: жилистая сила Носсеросса против тяжелой мощи Адама. Потом в руке у Адама оказался пистолет — маленький зловещий парабеллум с узким дулом. Он вытащил обойму и вернул пистолет Носсероссу.
— Да разве какая-нибудь женщина этого заслуживает? — воскликнул он.
— У меня были миллионы женщин, — ответил Носсеросс надтреснутым голосом. — А эта меня зацепила. Зачем мне жить? Для чего? Я устал. Со мной все кончено.
— Постарайтесь отнестись к этому проще, — сказал Адам, — на свете есть множество других приятных дел, помимо секса. Боже правый, в вас наверняка не меньше десяти стоунов. Так зачем же позволять этому жалкому комочку плоти командовать вашей жизнью?
— Знаешь, что она мне сказала? — спросил Носсеросс. — «Ты, — говорит, — такой старый, что годишься мне в дедушки, ты, сморщенная египетская мумия, — да будь у тебя все деньги мира, я бы и дня больше не выдержала рядом с тобой. Всякий раз, когда ты ко мне прикасался, меня начинало тошнить». И это она говорит в его присутствии, обрати внимание! «Спать с тобой это все равно что спать с мумией — ровно столько ты стоишь в постели. Я получаю столько же удовольствия, когда сплю одна, даже больше. Ты, старая обезьяна, ты думаешь, что ты умнее всех, но что в этом толку? Ты уже даже не мужчина». А потом они с Чешантом ушли. Ох, как я жалею, что тогда не вспомнил про этот пистолет! Каждый получил бы по пуле.
— И отправились бы на виселицу?
— А почему бы и нет? Помяни мои слова, Адам, когда ты доживешь до моих лет… Открой-ка бутылку… в твоей жизни останется так мало смысла… в ней и так его маловато… Не так страшно… потерять женщину — страшен не столько сам факт, сколько весь этот позор. Хочется врезать себе по физиономии, разорвать себя на части! Я умен, Адам, и у меня было достаточно женщин, чтобы… чтобы… Но когда случается такое, ты ничего не можешь поделать! Останься. Не уходи… Налей мне стакан…
Адам подумал: «Что такого особенного в женщинах, чтобы мужчина делал их смыслом всей своей жизни? Что вынуждает мужчин жертвовать ради них своей работой? Ведь это тупик. Мужчины глупы, если бросают все сокровища мира к их ногам…»
Он сказал:
— Как я могу вам помочь?
— К черту все, — отвечал Носсеросс. — Я сам себе не могу помочь. А ты тем более… Но знаешь, в чем заключается самое ужасное, самый невыносимый, самый страшный позор? В том, что я знаю: она вернется, когда Чешант ее бросит, и я приму ее! Я ничего не смогу с собой поделать; не смогу даже поступить по-мужски.
— Я этого не понимаю, — проговорил Адам. — Вы мужчина, в конце концов, или нет? Так будьте же мужественным! Если бы я думал, что такое случится со мной, я бы… Боже, я бы убежал за тысячи миль отсюда! Хотел бы я посмотреть на женщину, которая осмелилась бы так поступить со мной!.. — Он сделал паузу, представив себе на минуту обнаженное тело Хелен: могло бы оно отвлечь его от глины, затянув как щепку в водоворот? Его охватил гнев, и он быстро добавил: — Но вы можете бороться. Бороться и победить! Я знаю, это больно, это как незаживающая рана, но это пройдет! Если вам засыпали глаза песком, выплачьте его и забудьте! Господи, я бы даже сейчас не позволил женщине так со мной обойтись, а вы вдвое старше меня!
