— Мы всегда будем вместе. Придется немного подождать, но что за беда? Мы любим друг друга, у нас есть деньги, И мы можем начать новую жизнь в другом месте.
— Каким образом?
— Прежде всего надо избавиться от О'Гормана.
Решив, что она шутит, он засмеялся.
— Это, пожалуй, чересчур. Бедный О'Горман заслуживает лучшей участи.
— Я серьезно. Иначе у нас ничего не получится.
В течение следующего месяца она продумала все, вплоть до одежды, которую он наденет. Она купила маленький домик в горах Сан-Габриэль и завезла туда огромный запас еды, чтобы он не голодал, пока будет ждать ее. Ближайшими его соседями были члены какой-то религиозной общины, и сначала он подружился с детьми. Девочка несколько дней следила из-за кустов, как он печатает на машинке — ему больше нечем было заняться. Сначала девочка дичилась, потом осмелела.
— Что это такое?
— Пишущая машинка.
— Стучит как барабан. Если бы она была моя, я била бы сильнее.
— Зачем?
— Чтобы все слышали.
— Как тебя зовут?
— Карма.
— А фамилия?
— Фамилии нет. Просто Карма.
— Хочешь попечатать на машинке, Карма?
— А меня Бог не накажет?
— Нет.
— Тогда хочу.
Карма была оправданием его первого прихода в общину. Потом, когда одиночество сделалось нестерпимым, он стал ходить туда чаще. Его ни о чем не спрашивали. Братьям и Сестрам казалось естественным, что он, как и они, оставил мир и поселился в горах. А ему у них нравилось. Теперь рядом всегда кто-то был. У него появилось много дел, которые отвлекали от грустных мыслей. В общине, с ее твердыми правилами, он чувствовал себя в безопасности.
Он прожил в горах месяц, когда пришло то ужасное письмо:
«Любимый, у меня всего несколько минут. Я сделала ошибку, и за мной пришли. Некоторое время меня не будет. Умоляю тебя, жди. Это не конец, это всего лишь задержка. Нам нельзя писать друг другу. Верь в меня, как я верю в тебя. Я все перенесу, если буду знать, что ты меня ждешь. Я люблю тебя, люблю…»
Прежде чем сжечь письмо, он перечитал его раз десять, плача, как брошенный ребенок. Затем достал бритву и перерезал себе вены.
Очнулся он в постели, в незнакомой комнате. Обе его руки были забинтованы. Рядом сидела Сестра Благодать.
— Тебе лучше, Брат?
Он попробовал ответить, но не смог и кивнул.
— Господь пощадил тебя, потому что ты еще не готов к вечной жизни. Стань Истинно Верующим. — Ладонь на его лбу была прохладной, голос звучал спокойно и уверенно. — Откажись от мира зла. Пульс у тебя ровный, температуры нет. Попробуй съесть немного супа. В Царство Божие можно войти, лишь изрядно потрудившись. Начни прямо сейчас.
— У него не было ни сил, ни желания думать. Он отказался от мира, потому что теперь ему было все равно, и вступил в общину, чтобы жить среди людей. Когда Братья и Сестры перебрались в Башню, он выкопал старый чемодан с деньгами и отправился вместе с ними. К тому времени община стала его домом, его семьей и даже его религией. Чемодан он снова зарыл.
Поехав однажды с Братом Венец в Сан-Феличе, он прочитал об Альберте в газете, которая валялась на тротуаре. Он послал ей религиозную брошюру, легонько подчеркнув некоторые слова, из которых она могла понять, где он. Такие брошюры заключенным посылают многие. Он мог только надеяться, что она прошла тюремную цензуру и Альберта все поняла. Надежда сменялась страхом, страх — надеждой. Они были двумя головами единого тела.
Шли годы. Он никогда не произносил вслух ее имени и не получал никаких известий, но ждал, И вот наступило утро, когда, помогая на кухне Сестре Благодать, он услыхал грозные слова:
— Ты говорил во сне, Брат. Кто такой Патрик О'Горман?
Он попробовал увернуться от ответа, пожал плечами, но она строго сказала:
— Не увиливай, Брат. Говори правду.
— Мы с ним дружили когда-то. Ходили вместе в школу.
Она ему не поверила, хотя он сказал правду.
— Когда говорят о друге, то не скрипят зубами и не ругаются. Больше она тогда не стала его терзать, но через несколько дней пытка повторилась:
— Ты снова говорил во сне, Брат. Об О'Гормане, Чикото и каких-то деньгах. Надеюсь, тебя не мучит совесть?
Он промолчал.
— Если тебе есть в чем раскаяться, покайся, облегчи душу. Больная совесть еще хуже, чем больная печень, я и того и другого насмотрелась вдоволь. Грехи, совершенные в мире зла, разъедают душу. Когда тебя пожирает изнутри дьявол, вырви его из груди и отбрось, не будь его убежищем.
Все последующие дни он чувствовал на себе ее взгляд — цепкий, выжидающий и любопытный, как у вороны.
Приехал и уехал человек, которого звали Куинн, затем вновь появился и вновь исчез. Сестра Благодать, бледная и изможденная, вернулась из Уединения.
— Ты не сказал мне, что О'Горман умер, Брат.
Он покачал головой.
— Ты виновен в его смерти?
— Да.
— Это был несчастный случай?
— Нет.
— Ты это сделал намеренно?
— Да.
В ее глазах больше не было любопытства — только грусть.
— Куинн сказал, что у О'Гормана осталась жена, которая до сих пор не знает, что с ним случилось, и страшно мучается. Это зло нужно исправить, хотя бы для спасения твоей души. Нельзя воскресить мертвого, но можно хоть немного помочь его жене. Напиши ей, Брат, признайся во всем. Я сделаю так, что тебя не найдут. Письмо отправят из Чикаго, и никто не заподозрит, что его написал ты.
На всякий случай он принял меры предосторожности: написал левой рукой, чтобы изменить почерк, и смешал реальность с фантазией, выдав себя больше, чем предполагал. Письмо дало ему чувство странного удовлетворения. Он словно бы окончательно похоронил О'Гормана, написав на могиле эпитафию настолько грязную, что безутешная вдова никому не решилась бы ее показать.
По его настоянию Сестра Благодать, хмурясь, прочла письмо.
— Ах, Брат, ну зачем так… откровенно?
— Почему бы и нет?
— Мне кажется, ты мстишь не только ему, но и ей. Это нехорошо. Мне страшно за твою душу. В ней по-прежнему сидит дьявол, если ты до сих пор не избавился от ненависти…
* * *
Каждое утро он просыпался на сеновале с мыслью, что новый день принесет освобождение, награду и безопасную жизнь. Но один день сменялся другим, точно таким же, и он делал очередную зарубку на стенке хлева. Дни были такими же одинаковыми, как зарубки. Опасность отступила: люди шерифа уехали месяц назад, а если бы и вернулись, то не нашли бы его следов ни в Башне, ни на кухне. Дальше хлева он не ходил. Час за часом он методично уничтожал все, что могло его выдать. Прежде чем покинуть утром сеновал, он граблями заравнивал место, которое несло на себе отпечаток его тела. Он зарывал мусор, а ночью, потушив костер, присыпал его сосновыми иголками и дубовыми листьями. То, что начиналось как игра, в которой он перехитрил преследователей, стало привычным ритуалом.
Он редко думал о том, чтобы уйти из Башни и спрятаться, например, в Чикаго. Мысль об одиночестве в городе повергала его в ужас. Кроме того, ему и так уже пришлось отдать половину денег, и он боялся, что не сможет убедительно объяснить ей, насколько это было необходимо. Иногда он репетировал: «Понимаешь, любимая, если бы я просто уехал из Башни, то полиция сразу бы поняла, кто виновен. Дав Учителю денег, чтобы он распустил общину, я всех запутал… Кстати, подкупить Учителя было совсем несложно, потому что он тоже боялся. Боялся, что дни общины сочтены, и понимал, что надо идти в мир искать новых Братьев и Сестер. А для этого нужны были деньги, твои деньги, других у меня не было. Таким образом мне удалось спрятаться тут же, в Башне».
Он вспомнил, как впервые узнал о ее воровстве. Вспомнил, как был потрясен.
— Ты… воруешь?
— Да.
— Но зачем? Почему?
— Не знаю. Деньги мне особенно не нужны. Я их не трачу.
— Слушай! Ты завтра же все вернешь. Обязательно.
— Нет.
— Но тебя посадят в тюрьму!
— Пока что меня никто не поймал.
— Ты сама не понимаешь, что говоришь.
— Отлично понимаю! Я краду деньги и буду красть.
— Альберта, верни их! Я не смогу жить без тебя.
— А тебе и не придется. У меня есть план.
Сначала план показался ему абсолютно безумным, но затем он с ним свыкся. Сам-то он не мог предложить ей ничего.
Но на одном он все-таки настоял: Альберта обещала прекратить воровство после того, как с О'Горманом будет покончено, и терпеливо дожидаться, когда можно будет уехать из Чикото, не возбудив подозрений. Но она нарушила обещание и попала в тюрьму. Она допустила ошибку, а это было на нее не похоже. Вероятно, она слишком много думала о нем и об их общем будущем. Или бессознательно все-таки стремилась к тому, чтобы ее разоблачили и наказали не только за воровство, но и за связь с ним? Они никогда не говорили об этом, но он знал, что ее мучит сознание вины перед его семьей. Знал он и то, что, кроме него, ее не ласкал ни один мужчина.
