Брижит Обер - Железная Роза

— Потому что институт открылся только в пятьдесят восьмом году.

У меня отвалилась челюсть. А он, еще отступив, продолжал:

— Поэтому поступить сюда в тысяча девятьсот пятьдесят втором году вы просто физически не могли. А сейчас, если позволите, я вернусь к моим воспитанникам.

Его подчиненный подошел к нам, очевидно встревоженный нашим несколько непонятным поведением, и оба они поспешно удалились, оставив меня стоять столбом посреди идеально подстриженного газона.

За спиной раздался звук. Я обернулся, готовый ко всему. Но это подошла Марта. Лицо у нее было расстроенное. Она взяла меня за руку:

— Пошли. Брось ты все это, Жорж.

Я оттолкнул ее. На душе было страшно горько.

— Ты это знала, да? Знала с самого начала!

Разъяренный, я пошел прочь от нее. Я чувствовал себя одиноким, таким одиноким, каким никогда еще не был. И меня наполняло отчаяние, оттого что моя жизнь растаяла, как снег под солнцем. Марта дотронулась до моей руки:

— Нет, вовсе не с самого начала. Со вчерашнего дня. Я ведь не хотела останавливаться здесь. Ах, Жорж, мне так хотелось, чтобы этот кошмар кончился.

— Для меня он только начинается и, боюсь, будет долго продолжаться.

Мы уже были около машины. Я снова взглянул на этот огромный мрачный дом. Нет, этого не может быть. Я же знаю, что вырос здесь. И видел этот фасад бессчетное число раз. Я повернулся к Марте, стоящей рядом со мной:

— Ты говоришь, со вчерашнего дня?

Она молча протянула мне несколько листков, и я узнал шрифт машинки Ланцманна. В датах были большие разрывы. Очевидно, листки эти были изъяты из рукописи. Марта поспешно объяснила:

— Они свалились под кровать. Ты их не прочел.

Я ответил с горькой улыбкой:

— Свалились под кровать? Могла бы придумать что-нибудь поудачнее.

Но все равно я жадно схватил их. И сразу бросился читать, как бросаются в воду, не умея плавать.

10 апреля. Ровно в пятнадцать, в час, когда был назначен прием, в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял Грегор в костюме, в котором я никогда его не видел. Он подстриг волосы. Он протянул мне руку:

— Доктор Ланцманн, не так ли?

Совершенно ничего не понимая, я кивнул. Тогда он вошел и направился в кабинет. Выглядел он спокойным и уверенным в себе. Я шел следом. Он повернулся и представился:

— Жорж Лион. В бумажнике я обнаружил вашу визитную карточку. Не знаю, как она туда попала, но оказалась очень кстати. У меня некоторые сложности. Я могу сесть?

— Да, прошу вас. Вам известна моя ставка?

— Это не имеет значения. Деньги у меня есть.

— И в чем же ваши сложности, господин… Лион?

Я от души забавлялся. Поистине этот Грегор с большими, как говорится, тараканами! Он смотрел на меня и вдруг выложил:

— Меня преследуют одни и те же сны.

— Какого рода?

— Я вижу во сне своего брата-близнеца, умершего почти тридцать лет назад. Мне снится, что он жив и хочет связаться со мной.

— И вас это беспокоит?

— Да. Он рассказывает мне об ужасных событиях и тайнах. Говорит об убийствах, сектах, заговорах. И эти сны такие реальные. Как будто все эти люди действительно существуют. Он словно бы старается вовлечь меня в свою жизнь.

Я, насколько мог, успокоил «г-на Лиона», и мы договорились, что он будет приходить ко мне, чтобы избавиться от этих кошмаров. Он может рассчитывать на меня!

Какая-то страшная тяжесть давила мне на грудь. Опять вернулась головная боль; такой сильной у меня никогда не было, я едва удерживался, чтобы не взвыть. Слова плясали у меня перед глазами, словно искры дьявольского костра, но я заставлял себя читать.

6 мая. Теперь Грегор и Жорж приходят ко мне на прием по очереди. Грегор рассказывает мне только про «Жоржа», что тот делает, как живет, а вот «Жорж» почти совершенно забыл о Грегоре. Я с осторожностью лавирую между обеими ипостасями пациента, прекрасно сознавая, что работаю с динамитом, особенно если он внезапно меняет ипостась во время сеанса гипноза. Мне все время приходится помнить, что Грегор прошел специальную подготовку в своей отборной части и что он исключительно умен…

С нетерпением жду его встречи 25 мая с воображаемым братом, чтобы посмотреть, как произойдет его окончательное перевоплощение в более приятную для него личность «Жоржа».

Следующая страница явно была напечатана в другой период. И печать была другая, и расположение текста.

18 июня. Все! Грегор «мертв», Жорж пришел в сознание. Он почти ничего не помнит. Амнезия как следствие шока. Я воспользовался этим, чтобы внести хоть какой-то порядок в его бедную голову. По счастью, он сломал нос, что несколько изменило его внешность, и это помогает укрепиться ему в уверенности, что он не Грегор. По его воспоминаниям, Грегор давно умер, а мать вовсе не бросила его: он оказался в приюте, потому что она, бедняжка, скончалась. А ведь на самом деле она сперва попыталась прикончить собственного сына, а вскоре и сама погибла от руки убийц, подосланных фрау Маркус по приказу отца ребенка… Настоящее гадючье кубло!

Грегор полностью преобразовал воспоминание о том, как его бросили. Небезынтересно описать работу, проделанную пациентом, чтобы структурировать крайне тягостный для него материал. С одной стороны, он убежден, что бродил по улицам, когда его мать умерла. С другой часто упоминает о холоде, который ощутил, когда узнал о смерти Грегора.

На самом деле ощущение блужданий и страх не найти дорогу домой перекрывают сознание того, что ты брошен, в то время как ощущение холода корреспондируется с реальным холодом, который чувствовал под дождем полумертвый, истекающий кровью ребенок, брошенный матерью в мусорный бак.

И наконец, он просто отказывался воспринять сам факт, что родная мать хотела его убить: нелюбящая мать немыслима для ребенка, который зависит от нее. И как большинство подвергающихся истязаниям детей, он перенес на себя отвращение и ненависть, которую испытывала к нему мать. Она наказывает его и бьет, потому что он плохой. Но поскольку ребенок не может жить одним сознанием, что он плохой, он с самого раннего детства придумал хорошего и плохого близнецов. Это плохого Грегора, а не хорошего Жоржа убила мать. Это плохой Грегор убил своего отца. И теперь, когда плохой Грегор больше не существует, остался только хороший Жорж. В сущности, что может быть проще и хитроумней этой системы?

И теперь всеми возможными средствами я должен закрепить это, чтобы навсегда воспрепятствовать «возвращению» Грегора.

Мне крайне занятно создавать ему нужные «воспоминания». Сеансы гипноза, хотя он не знает, что подвергается ему, дают великолепные результаты. Великое преимущество детей, родившихся после войны в разрушенных войной районах, состоит в отсутствии многих документов.

Какое наслаждение работать над почти девственной и податливой памятью! Я перечитываю труды Рибо и Бергсона, использую Жане, ко мне вернулся энтузиазм студенческих лет! Я нашел фотографию старинного сиротского приюта в Бернском кантоне, который превосходно подойдет для главы «Детство». Одновременно я собрал здесь и во Франции документацию об Иностранном легионе и легионерах. Его прошлое военного и специального агента очень легко встраивается в жизнь «сорвиголовы» из легиона, и это заставит его вести потайную жизнь. Но в любом случае его желание стать «Жоржем» настолько сильно, что практически не требует от меня никаких стараний… Как писал Ницше: «Память говорит: это сделал я, а гордость: не может быть, чтобы это сделал я… В конце концов память сдается».

Exit Грегор фон Клаузен! Добро пожаловать, господин Жорж Лион.

Имелась еще страница, на которой было напечатано одно-единственное предложение:

Я горжусь своим творением.

Он гордится! Мне показалось, что я слышу его сардонический смех. Что ж, доктор Ланцманн, вы по праву можете гордиться своим творением.

Я разжал ладонь, и листки посыпались на газон, смешавшись с палыми листьями. Головная боль прошла. Марта смотрела на меня сияющими глазами. Я знал, что это правда. Все правда. Вот только вспомнить ничего не мог.

Итак, приходится признать очевидное: я, Жорж, то есть Георг, Лион не существую и никогда не существовал. Вся моя жизнь была лишь галлюцинацией шизофреника, галлюцинацией, пленником которой я остаюсь навсегда.