Эта версия звучала весьма правдоподобно, и Болт каждый раз пересказывал ее без ошибок, так что оснований для ареста у них не находилось. В то же время ситуация обрисовывалась нестандартная, а в британской полиции такие не любят. Болта известили, что дело автоматически переходит в ведомство Независимой комиссии по жалобам на действия полиции. Ему сейчас запрещено выезжать из страны, так как в любое время могут потребоваться его показания. Болт сказал, что все понимает. Его попросили пока оставаться в комнате: только что прибыл его начальник из Национального управления, суперинтендант Стив Эванс, и через несколько минут он подойдет. Болту предложили чашку кофе — уже третью, он согласился и принялся ждать.
Его угнетала не столько вынужденная ложь, сколько сам факт убийства и собственное хладнокровие. Болт был глубоко потрясен; как бы ни заслуживал человек смерти, убить его — значит обречь себя на бесконечные угрызения совести, потому что это страшно. Ведь ты уничтожил чью-то личность, стер все ее мечты, эмоции и воспоминания. Что-то в этой мысли внушало благоговейный трепет, а для Болта в особенности, поскольку это противоречило самой сущности его профессии — служителя закона. Но что сделано, то сделано, и он надеялся, что итогом стало спасение жизни двух невинных существ.
Ему никто не сказал, освободили детей или нет, и он не спрашивал — согласно его версии, никаких разговоров с бандитом не было. Однако чутье подсказывало, что с ними все хорошо. Ни один преступник не пойдет на убийство ребенка, если нет на то абсолютной необходимости, ведь последствия будут катастрофическими. Но сегодня Болт предпочел не рисковать.
Инспектор снова сказал себе, что поступил правильно. Он все время повторял это про себя; уставившись в чашку с кофе, повторял до бесконечности: «Ты поступил правильно, он заслужил, ты поступил правильно».
В дверь постучали, и вошел суперинтендант Эванс — невысокий плотный мужчина лет пятидесяти с ухоженными усами. Даже сегодня, в выходной, он щеголял в аккуратно выглаженных костюме, рубашке и галстуке. Если бы его имя или фамилия начинались на «М», то пришлось бы ему до конца жизни мириться с прозвищем «Модник», но поскольку «Модник Стив» как-то не звучит, все называли его просто — интендантом Эвансом. Болт, пару раз уже с ним встречавшийся, был глубоко убежден, что Эванс в отличие от многих других старших офицеров искренне печется об интересах подчиненных и готов их отстаивать. И это в нынешних обстоятельствах весьма кстати.
Болт поднялся, и они пожали друг другу руки. Хватка у Эванса была крепкая, едва ли не болезненная, а ладонь сухая.
— Здравствуйте, Майк, — сказал он, глядя Болту в глаза. — Вы как, держитесь?
— Да вроде того. Не очень-то весело оказаться по ту сторону стола для допросов.
Эванс обогнул стол и сел напротив. Болт снова глотнул из чашки. Кофе успел остыть и уже не бодрил.
— Всегда нелегко нажать на спусковой крючок, — сказал Эванс. — Очень немногим из нас приходится делать такой выбор. И совсем немногим — дважды.
Болт промолчал. Собственно, говорить ему было нечего. Он знал, что в молодости Эванс служил на Фолклендских островах и участвовал в битве у Гус-Грин,[9] то есть знал об этом выборе не понаслышке. По крайней мере его слова не были обычной чушью в духе «я понимаю ваши чувства», которую часто приходится слышать от начальства.
— Так как уже второй раз за время службы в полиции вы открыли огонь на поражение, — продолжал Эванс, — и так как вы использовали не табельное оружие, ваши действия будут рассмотрены с особой тщательностью. Комиссия по жалобам будет проверять ваши показания снова и снова.
— Я готов, сэр, — сказал Болт. — Я не нарушал закона.
— Я и не говорю, что нарушали, Майк. Напротив, я даже уверен, что не нарушали. Вы в полиции уже семнадцать лет, у вас безупречный послужной список, и вы очень ценный член нашей команды. Однако так думают не все. В данный момент, учитывая обстоятельства, у меня не остается другого выбора, кроме как временно отстранить вас от должности — с полным сохранением заработной платы.
Болт сердито замотал головой:
— Сэр, прошу вас, не делайте этого. Вы же знаете, сколько времени уходит на такие расследования. Я могу просидеть без работы несколько месяцев! Или даже лет.
— Как только дым рассеется, мы подадим прошение, чтобы вернуть вас на службу, однако сейчас от нас ожидают решительных действий.
— Тот человек был вооружен. Он наставил на меня пистолет. Что еще мне оставалось делать, спрашивается? Стоять на месте и прикинуться мишенью, чтобы потом все восхищались и говорили, какой же я герой, с каким мужеством себя вел? Мол, отличный парень, да вот незадача — сдох.
— Слушайте, — сказал Эванс, подавшись вперед и повысив голос, — Майк, я на вашей стороне. Я верю и сочувствую вам. Я не сомневаюсь, что мерзавец получил по заслугам. Однако это мое личное мнение, а не официальная позиция, а моя работа — так уж сложилось — заключается как раз в том, чтобы придерживаться официальной позиции. — Он откинулся на спинку стула и вздохнул: — Я буду делать все от меня зависящее, чтобы вы вернулись к работе через несколько недель, так что наберитесь терпения. Вы пока отдохните. Да, и не забывайте, что на каждой встрече с комиссией должен присутствовать представитель полиции. Идите им навстречу, но не делайте их работу чересчур легкой.
Эти слова удивили Болта. И не потому, что Эванс сам себе кое в чем противоречил. Удивляло, что он выложил все как на духу — у старших офицеров это не в моде. Большинство из них верят в одно, а разглагольствуют совсем о другом. И еще Болта обрадовало, что Эванс явно на его стороне.
— Ну хорошо, — сказал он, — я отдохну. Только не хотелось бы, чтобы отпуск затянулся. Работы у нас непочатый край.
Эванс кивнул.
— Да, вот что еще. Из-за чрезвычайно запутанного характера вашего дела оно целиком отходит к Национальному управлению. Теперь мы отвечаем за расследование убийств Джека Келли и Ванессы Блейк, а также всех связанных с ними дел, включая самоубийство лорда главного судьи.
— И я останусь в стороне?
— Как только мне удастся вас восстановить, вы сразу включитесь в работу.
— Но я знаю об этих событиях очень много! Возможно, больше всех остальных. Без меня вам не управиться.
— Ничего поделать не могу.
Болт понял, что спорить смысла нет.
— Что ж, значит, так, — сказал он и взял свой кофе.
Зазвонил мобильник Эванса.
— Прошу прощения.
Разговор продолжался около минуты. Лицо Эванса становилось все более обеспокоенным, лоб прорезали морщины.
— Вы уверены? — спросил он. Получив ответ, вздохнул, пробормотал какое-то ругательство и дал отбой.
— Что такое? — спросил заинтригованный Болт.
Эванс поднялся с места. Он выглядел взволнованным и чуточку сбитым с толку.
— У нас возникла проблема. И возможно, очень серьезная.
Еще одна шокирующая истина о Кэйти, теперь лишь одна из многих. Это стало для меня последней каплей. «Что дальше? — думал я. — Может, она последние десять лет потихоньку отправляла деньги Аль-Каиде? Укрывала нацистских преступников?» Я был так потрясен, что не мог вымолвить ни слова, а такое в моей жизни случалось всего раз или два.
— Мне очень жаль, — повторил Кэплин. Мы ехали по пустынным улицам Ридинга в направлении автострады М4. — Наверное, рано или поздно вы бы и сами узнали. А сейчас вы еще не оправились от всего прочего.
Я тупо пялился в окно на унылые фабричные постройки. Вид вполне соответствовал моему настроению.
— Вы сказали, что нашли в доме Ванессы какие-то документы.
— Верно.
— Какие именно?
— К примеру, совместное заявление на ипотеку, подписанное на имя их обеих. Подписи подлинные, мы проверяли. Ну и некоторые другие. Например, их фотографии. Несколько карточек оказались… Э-э… — Для пущего эффекта он сделал паузу и прокашлялся. — Интимного характера.
— Хватит. Понятно.
На самом деле я был далек от понимания. Это вообще не укладывалось у меня в голове. Я думал, что Кэйти крутила любовь с Джеком Келли. Она сама мне в этом призналась вчера ночью. И они были настолько близки, что он доверил ей на хранение тот роковой ключ. Она даже плакала по Джеку. А впрочем… Может, не по нему она горевала, а по Ванессе? Может, она и не встречалась с Джеком вовсе? Я знал об этом только с ее слов, а она могла и солгать. Чему же верить?
Я не сомневался лишь в одном: я хочу наконец увидеть своих детей, расцеловать их обоих, а потом лечь спать часов на двенадцать. И когда я проснусь, тогда, может быть — может быть! — мне станет легче.
В воображении мелькнул непрошеный образ — Кэйти и Ванесса в постели. Мелькнул, передумал уходить и застыл намертво. Конечно, Ванесса была не в моем вкусе. Я знал, что она меня терпеть не может, да и вообще к любому мужчине не прикоснулась бы ни за какие коврижки, и это решало дело. Однако, по справедливости, она была довольно привлекательной; непрошено явилась эта картинка или нет, я никак не мог выкинуть из головы образ двух обнаженных женщин.
