И пение. Опять пение, похожее на мессу. Где эти псалмопевцы?
Где клочки бумаги, которые он оставил? Если они и на месте, в темноте их не разглядеть.
Вперед, по длинному коридору. Здесь свет, как ему кажется, немного ярче. За поворотом он резко останавливается. Перед ним открытая дверь, и Ян наконец понимает, откуда этот свет взялся.
Стеариновые свечи. Две стеариновые свечи в укрепленных на стене деревянных подсвечниках.
Куда он попал? Где он?
Небольшая узкая комната с деревянными скамьями. На полу стоят холщовые мешки. В дальнем конце — что-то вроде алтаря с потрескавшимся изображением мягко улыбающейся женщины. Часовня?
Ян подходит поближе. Отсюда видно: на раме готическими буквами написано ПАТРИЦИЯ.
Патриция. Ангел-хранитель больницы.
Он поворачивается. Внезапно мешки на полу зашевелились.
Это не мешки. Это больные. Трое мужчин в серых комбинезонах и, как кажется Яну, с такими же серыми лицами. Один постарше, с тяжелыми, как у хомяка, щеками, и двое помоложе, с обритыми головами. Они смотрят на Яна блестящими, без глубины, пустыми глазами. Наверное, от лекарств.
Старший показывает на алтарь и говорит без выражения:
— Патриция хочет, чтобы все было спокойно.
— Мы тоже, — как эхо, подтверждают остальные.
— И я тоже, — тихо произносит Ян.
Старший кивает и подвигается в сторону. Ян осторожно, бочком, проходит между ними и тут же вспоминает слова Реттига: чего только не бывает.
Больные стоят неподвижно, и он выходит в коридор.
Наконец он замечает на полу свою бумажку. Потом еще одну. Из часовни опять доносится пение.
Ян прибавляет шаг.
Еще один коридор, еще несколько поворотов в подземном лабиринте — и он в убежище. По эту сторону Стены.
Закрывает за собой стальную дверь. Знакомый коридор со зверями на стенах, бегом по лестнице.
Путешествие закончено.
Прежде чем закрыть дверь в переход, он прислушивается. Все тихо. Никакой погони.
Он переводит дыхание, заглядывает в спальню и сильно, как от удара током, вздрагивает.
Под одеялом видна только одна головка — Лео. Мира исчезла.
Предатель! Опять пропал ребенок… Опять, опять, опять…
Его охватывает паника, он стоит как парализованный — и внезапно слышит звук спускаемой воды в туалете.
Мире уже почти шесть, она прекрасно справляется в туалете сама, без помощи взрослых.
Она появляется в подушечной и, полусонная, проходит мимо Яна. Даже не заметила его отсутствия.
— Доброй ночи, Мира…
Девочка отвечает что-то нечленораздельное, укладывается в постель и сразу засыпает.
Теперь можно расслабиться. Он тихо заходит в спальню, снимает Ангел-передатчик и относит в свой шкаф. Теперь у него есть связь с больницей — если, конечно, все сработает. Если все будет так, как он надеется.
— У всех все нормально? — Пятиминутка «Хорошее настроение», и Мария-Луиза задает свой обычный вопрос.
Тихий, нестройный ответ. Все нормально, но… Наступает зима, небо за окном серое, как прокисшая овсянка. Света явно не хватает. Осенняя депрессия.
Ян промолчал, но никто этого не заметил. Его смена закончилась час назад, но он, несмотря на усталость, задержался. Хотел узнать, не вызвал ли резонанс его неудачный визит в больницу. Не пришел ли рапорт от доктора Хёгсмеда о ночном происшествии. Охранница стояла довольно далеко, лица его в слабом дежурном свете она разглядеть не могла, хотя кто ее знает…
Мария-Луиза, во всяком случае, ни словом об этом не упоминает. Но и она тоже, как показалось Яну, немного подавлена. Осенний мрак действует и на ее железобетонную психику.
Хуже всех, похоже, Лилиан. Она склонилась над своей чашкой с кофе, рыжие волосы скрывают лицо. Дремлет она, что ли?..
— Лилиан, — обращается к ней Мария-Луиза. — Что это у тебя?
— Где? Что?
Лилиан поднимает голову, и Ян видит, что она забыла смыть свою татуировку — змею на щеке.
— На щеке… У тебя что-то там нарисовано.
Лилиан машинально проводит рукой по щеке — на пальцах остается след краски.
— Ой, извините… Забыла смыть. Это для вчерашней вечеринки… Извините, пожалуйста.
Она закашливается и пытается подавить отрыжку, но неудачно. В комнате распространяется отчетливый запах перегара. Мария-Луиза нахмурилась:
— Лилиан…. могу я с тобой поговорить наедине?
— О чем?
— О том, что ты пьяна.
Мгновенный переход — тон ледяной и даже угрожающий. Мягких, доброжелательных интонаций как не бывало. Лилиан встает и выходит из комнаты. Мария-Луиза следует за ней.
На пороге Лилиан оборачивается:
— Я вовсе не пьяна. С похмелья — да. Но не пьяна.
— Скоро вернусь. — Мария-Луиза следует за ней.
Дальше раздевалки женщины, похоже, не пошли, и голоса их слышны совершенно отчетливо. Спокойная поначалу беседа быстро набирает обороты. Мария-Луиза по-прежнему говорит тихо, но Лилиан отвечает все громче и громче.
— Я что, не имею права расслабиться после работы? Или я должна, как ты, посвятить жизнь детям?
«Посвятить жизнь» прозвучало с почти презрительным оттенком.
— Успокойся, Лилиан, дети могут услышать…
— Я спокойна, черт подери!
За столом в воспитательской все притихли. Ханна и Андреас сидят с опущенной головой и молчат. И Ян молчит. А что говорить?
— Ты больна! Тебе надо лечиться!
А это кто сказал? Лилиан или Мария-Луиза?
Похоже, все-таки Мария-Луиза, потому что ответом служит пронзительный вопль Лилиан:
— А ты, конечно, само совершенство! Но я не могу быть такой, как ты! Пусть психи сами пасут своих детей!
— Лилиан, у тебя истерика, — коротко и тихо заявляет Мария-Луиза.
Теперь неприлично говорить «истеричка», некорректно, вспоминает Ян слова Хёгсмеда.
Андреаса передергивает, как от внезапного приступа тошноты. Он поднимается:
— Пойду к детям.
Он уходит в игровую, и через минуту оттуда доносятся звуки бравурной песенки — Андреас включил стереосистему, чтобы заглушить выкрики из раздевалки.
Но, как почти всегда, ссора быстро иссякает. Через несколько минут раздается хлопок наружной двери, и в воспитательской появляется Мария-Луиза. С обычной материнской улыбкой.
— Лилиан пошла домой, — объявляет она. — Ей надо немного отдохнуть.
Ян молча кивает, но Ханна, глядя начальнице прямо в глаза, спрашивает:
— Может быть, ей нужна помощь?
Улыбка исчезает с лица Марии-Луизы.
— Какая помощь?
— Чтобы меньше пить, — спокойно поясняет Ханна.
В воздухе повисает тяжелая тишина.
— Лилиан не ребенок… Она отвечает за свои поступки. — Мария-Луиза скрестила руки под грудью.
— Но и работодатель отвечает за своих сотрудников. — Ханна говорит это так, словно цитирует трудовой кодекс. — Если кто-то пьет на рабочем месте, существует схема лечения. Реабилитационный план.
— Реабилитация… Звучит красиво.
Но Ханна не сдается:
— И как насчет реабилитационного плана для Лилиан?
— Ханна, — серьезно говорит Мария-Луиза, — ты ведь прекрасно знаешь, сколько у нас недоброжелателей. Подумай об этом.
Она резко поворачивается и выходит из воспитательской. За столом остаются двое — Ханна и Ян. Ханна заводит глаза к потолку.
— Вот так, — говорит Ян. — Теперь будешь ходить в бузотерах.
— Мне совсем не все равно, что будет с Лилиан. А тебе все равно?
— Нет, конечно.
— А почему она так много пьет? Ты об этом думал?
Нет. Об этом он не думал.
— Чтобы быть пьяной, наверное, — пожимает он плечами.
— А зачем ей быть пьяной?
— Наверное, она несчастна… но ведь не она одна, правда?
— Ты ничего не знаешь… и ничего не понимаешь. — Ханна встает со стула.
И Ян встает. Хорошо наконец встать из-за этого стола. Скоро он пойдет домой. Пятиминутка для поднятия настроения явно не удалась. Настроение у всех стало намного хуже.
Домой. Домой и спать. Он хочет смотреть в будущее, начать жить нормальной жизнью.
И никогда больше, никогда в жизни не попадать за решетку.
У него нет никого, с кем бы он мог начать жить. Не так страшно попасть в самое жуткое, самое безнадежное положение. Страшно, когда на всем свете нет никого, кто бы тебя выслушал.
Юпсик
Рами спрыгнула с койки и села на пол рядом с Яном. Ее наконец заинтересовал рассказ Яна о Банде четырех.
— И что, они заперли тебя в бане?
— Не заперли… замка там не было. Они подперли ее чем-то… не знаю чем. То есть тогда не знал. Теперь знаю… Но дверь не сдвинуть.
— И включили агрегат…
Ян кивнул.
— Как же ты выбрался?
— Никак. Была же пятница. Все ушли домой.
Полная тишина. Ни хлопка двери, ни крика вахтера в душевой — что-нибудь вроде «Алло, есть здесь кто?» — ничего.
