Некама - Саша Виленский

— Вот видишь, начал рассуждать правильно, логично. А что делает сотрудник органов, оказавшись на месте преступления и обнаружив девять тел советских граждан, умерших насильственной смертью, да еще своего боевого товарища и непосредственного начальника? Он бросается хоронить невинно убиенных? Нет, дорогой, он вызывает поисковую бригаду, ничего не трогает, чтобы не дай боже никаких следов не затоптать, о случившемся не распространяется, панических слухов не создает, активно участвует в поисках, разыскивая зацепки, по которым можно будет определить, где теперь искать супостатов.

— Ну да, есть резон… Только как-то уж ты слишком цинично об этом говоришь.

— А ты бы хотел, чтобы я бился в конвульсиях от горя, жалея несчастных, ни в чем не виноватых туристов? Нет, брат. Я уж лучше в память о них и о еще тысячах убитых и замученных, найду этого мерзавца, и поверь мне, когда я его найду, он очень сильно пожалеет о том, что не был убит тогда, в Эрленгофе. Очень. Это я тебе гарантирую. Так что мы сейчас с твоей сестрой возвращаемся к гостеприимной манси Татьяне, а затем таинственно исчезаем из виду. Ты можешь пойти за нами, только с небольшим отрывом, дашь нам выиграть время, потом доберешься до лесоучастка или до поселка.

— А студентов так тут и оставим?

— А студентов так тут и оставим, пока не прибудет поисковая группа, а с ней сотрудники сам-знаешь-откуда. Ты их и приведешь.

Борис кивнул. И задал мучавший его вопрос:

— Слушай, майор, их же было восемь человек! Почему они не бросились на тех троих, здоровые крепкие ребята, туристы, молодые. Почему дали себя убить?

— А потому, юный друг мой, — устало сказал Ашер. — Что кто-то всегда должен быть первым. И этот первый всегда погибает, потому что первым его и убивают. Поэтому первым быть никто не хочет. Ты в детстве дрался?

— Конечно.

— Знаешь ведь, как начинается массовое побоище — кто-то кричит: «Давай, кто самый здоровый, давай, выходи!» И кто-то должен выйти и первым получить по морде. А для этого нужно настоящее мужество, и физическая сила тут, брат, не причем.

Ашер помолчал. Вспомнил, как, тряхнув рыжей гривой, вылетела, размахивая парабеллумом, Ханка, как подбросили ее сразу несколько пуль, впившихся в легкое тело, как он заставлял себя не оборачиваться, а мчаться дальше, потому что так было надо.

— Знаешь, у нас в гетто делали «малины» — такие схроны, в подвалах или на чердаках…

— Знаю, у нас тоже делали, — кивнул Борис.

— Но кто-то один должен был остаться сверху и закрыть схрон, сделать незаметным то, что тут есть какое-то убежище. Чаще всего это были старики, и это было логично — они уже пожили, а спасать надо молодых. Вслух этого не говорили, но было понятно и так. И нужно было, чтобы кто-то сам вызвался, потому что заставить человека пойти на явное самоубийство — может быть очень жестоким способом — никто не имел права. И старики вызывались сами…

Ашер помолчал, глядя в одну точку, потом продолжил:

— Это красиво звучит в теории, но когда это делает твой любимый дедушка, твой зэйде, который учил тебя строгать мечи из дерева, складывать буквы, читал тебе Тору, объясняя, о чем говорил Господь со своим народом — это твой дедушка! Он мог дать тебе подзатыльник, а мог скрыть твое баловство от родителей, мог сунуть самый вкусный кусок, или вместо тебя сходить в магазин. А лучше всего — вместе с тобой, держа тебя за руку, и твоя маленькая ладошка утопала в его огромной жесткой ладони. Твой дедушка, качавшийся над книгой, прикрыв голову талесом, читавший кидуш [18] над вином в шабат, улыбается тебе, чтобы ты не боялся — и закрывает половицу над твоей головой, чтобы его любимого Яцека никто не нашел и не убил. И вы оба знаете, что видите друг друга в последний раз. И последнее, что ты помнишь о своем дедушке — это его губы, белые от ужаса того, что его ждет. Но он был первым, кто пошел на это. Понимаешь? Сам пошел.

Борис молчал, обнимая Лею. Мороза они не чувствовали.

— Поэтому вместо того, чтобы рискнуть ради спасения, люди часто ждут, кто же проявит геройство и первым нарвется на пулю. Туристы же были безоружными, а у этих был пистолет.

— У студентов были ножи, — тихо сказал Борис.

— Пуля быстрее. Но не в этом дело. Все понимали, что в конце концов они ввосьмером заломают этих гадов, но для этого надо, чтобы кто-то — а может и двое! А может и больше! — погибли. И вот этими погибшими стать никто не захотел, все надеялись, что героем станет кто-то другой. Поэтому погибли все. У них были ножи, но не было мужество, которое было у моего старого зэйде.

Ашер, выщелкнул обойму из Стечкина, посмотрел, вставил обратно.

— Держи, Борис. Скажешь, что открыл огонь по убегавшим преступникам, но они скрылись на нартах, а ты был только на лыжах и догнать их не смог. Ясно?

— Хорошо. А вы как теперь?

— А мы будем зализывать раны и искать Сашко Кулика, пока не найдем. Во всяком случае, я буду. Лея вернется домой.

— Как?

— Тебе лучше этого не знать. Знаешь как говорят? Меньше знаешь — крепче спишь.

Майор подтолкнул мансийские лыжи Лее.

— Извини, брат, но на них твоя сестра пойдет. Тебе достанутся обычные, туристические. А сейчас прощайтесь.

Борис не двигался, стоял, глядя на тело Смирнова.

— Я его тут не оставлю.

— То есть?

— Сделаю волокушу, буду тащить до жилья, там вертолет вызову.

Ашер тяжело вздохнул.

— Учишь вас, учишь, да все без толку. Какой вертолет? Ты знаешь, сколько времени это займет? Доберемся до стойбища манси, возьмешь нарты, перевезешь его, тогда и своих вызовешь. Ладно, его забирай, только студентов не трогай, так будет правильно, пойми. Теперь — точно все.

Борис и Лея подошли друг к другу, какое-то время рассматривали, пытаясь запомнить родные лица — неизвестно, когда они свидятся, да и свидятся ли вообще. Лея неловко ткнулась носом в холодную щеку брата, он тронул ее щеку губами.

— Все, все. Идите. Долгие проводы — лишние слезы. Прощай, сестренка!

У Леи опять покатились слезы, Борис заметно сглотнул.

— Идите уже!

Израильтяне двинулись к лесу, у самой кромки Ашер обернулся и сказал:

— Все же интересно, а кто этот второй, что с ним был. Не в курсе?

Борис помотал головой.