Ему хотелось бы питаться собственной рвотой. Нет, он хотел бы, чтобы все окружающие питались собственной рвотной массой и их тоже тошнило. Но что это даст ему? Похоже, это не лучшее решение.
Когда он был подростком, роскошные женщины ложились к нему в постель из-за богатства его отца. Но каждый раз все заканчивалось одинаково. Вначале он был полон решимости, но в первые же минуты акта или сексуальных игр подступала тошнота, и он бежал в туалет, где его рвало. Он пробовал делать это с менее красивыми и молодыми женщинами. Результат тот же. После двух десятков попыток он замкнулся в абсолютном воздержании. Его мутило даже от прикосновения к своему пенису, когда он мочился.
Мысль о рвоте возбуждает его. Но возбуждение возникает слишком редко, чтобы его можно было поддерживать, и никогда не приводит к разрядке.
Впоследствии болезненное отвращение распространилось и на животных. Чтобы успокоиться, ему пришлось удушить и закопать двух доберманов, подаренных отцом. В шестнадцать он уже не мог проглотить ни кусочка мяса. Достаточно было одного взгляда на птицу или кошку, чтобы у него начался острый приступ паранойи и истерика, после которых он целыми днями приходил в себя в темноте, запершись в подвале или съежившись под одеялом. Для него были допустимы только те контакты с плотью — будь то плоть животного или человека, — в основе которых лежали жестокость и высвобождение агрессии.
Теперь член Сахара встал. Он хватает одну из обращенных и погружает пальцы ей между ягодиц. Старается причинить ей боль. Впивается сильнее. Она удивленно вскрикивает, и Сахар начинает испытывать от этого удовольствие, но оно быстро сменяется сильной тошнотой, которую ему удается подавить, оттолкнув молодую женщину.
Сахара мучит это бессилие. Изнуряет. Только Иезавель может помочь ему избавиться от тоски, чуть ли не постоянно давящей на плечи. Миниатюрная, хорошо сложенная Иезавель. Плоть от плоти его, единственная, кого ему удается переносить, почти не проявляя жестокости. Краткое знакомство Сахара с ее матерью ограничилось тем моментом, когда он изверг в нее семя, пока четверо его людей держали ее за ноги. Воспоминание об этом вызывает у него ярость, смешанную с омерзением. Те несколько секунд показались ему вечностью. После родов он даже не смог лично задушить ее, как делал обычно. Оставил бригаде Манкидора.
Он хватает другую, но тошнота возвращается. Она роняет стакан с подноса, который несла к столу. Стакан разбивается, и ей приходится нагнуться, чтобы подобрать осколки. Ткань стихаря обтягивает ее ягодицы и спину. Это зрелище вызывает у Сахара желание попытаться в третий раз. Без Иезавели ему невероятно трудно сконцентрироваться на своем отвращении. Игра становится механической и теряет всякую прелесть.
Странно, но кровное родство не отталкивает его. Более того, такая близость избавляет от страданий. Она, конечно, не делает его счастливым, зато приносит удовлетворение, помогая успокоиться. За эти годы он очень редко оставлял Иезавель одну, и всегда — скрепя сердце. Чтобы не терзаться ее отсутствием, ему пришлось поселиться с ней, вместе есть, спать, мыться. Лаская ее, он обретает небывалую силу. Иезавель необходима ему. Благодаря ей он снова может прикасаться к другим женщинам. Только к ее ровесницам. Чаще всего похожим на нее внешне. Он прозревает. Снова предвидит будущее со всей ясностью. Четче вырисовываются его планы. Он переселяется из зловонной шкуры Питера Дахана в Сахара. И он видит.
На этот раз он подзывает к себе молодого человека. Щупает под стихарем и, найдя его анус, резко погружает туда два сухих костлявых пальца, а другой рукой вынуждает обращенного удовлетворять его. Тошнота возвращается. Он грубо отталкивает молодого человека. Очередная неудача. Где Иезавель? Она ему так нужна.
Он видит, что технологический прогресс — это секуляризованная религиозная идея, берущая начало от линейной концепции времени. Он знает, что это ведет людей к гибели и что не нужно больше бояться технологий. Он также видит, что сексуальность играет лишь второстепенную роль, необходимую для размножения вида, а все животные инстинкты, управляющие телом и умом человека и усложняющие акт, игнорируются. Он видит, что отношение к телу ограничивается чувством вины и удовольствием, тогда как оно должно быть продиктовано наслаждением и эгоизмом высочайшей степени. И он знает, что нужно изменить это. Он видит, что общество, в котором они живут, соотносит золотой век с началом времен, с потерянным раем. Тогда как он знает, что неуклонное движение человечества вперед должно приближать его к создателю и золотому веку, а не наоборот. Что человечество не испорчено и не деградирует — оно идет верным путем, просто ему нужен проводник. Он видит тьму и ничто. Он знает свет.
Его аппетит растет с каждой минутой. Чего он жаждет? И что это за страх?
Больше всего потеря контроля тревожит самых глупых и необразованных. Она пугает их, поскольку напоминает конец света, каким рисует его иудео-христианская традиция. Но чем так страшен апокалипсис? Апокалипсис — всего лишь разоблачение и откровение. Он вызывает страх только потому, что тысячелетиями его трактовали неправильно. Это не конец цикла, а его обновление. Не конечная точка пути, а сам путь. Огонь и кровь, которые якобы должны предшествовать ему, не более чем яркие и кровавые метафоры, за которыми стоят железо и молот, необходимые для развития науки. Человек не вызовет наступления апокалипсиса, пользуясь орудиями науки и техники. Он сам стал инструментом этих орудий.
Он хотел бы заплакать, как ребенок, но не может сделать этого без Иезавели. Это открытие ужасает его.
Бог не имеет ко всему этому никакого отношения. Равно как и природные явления. Как Кракатау, Монтань-Пеле, Сан-Франциско, Вальпараисо и Мессина. Как вселенский потоп, наводнения, желтая угроза, ливни, град, нашествия саранчи, атомная бомба или божественная кара. И даже как человек. Апокалипсис — это ода возвращению Ваал-Верифа. Возвращению зверя, который дремлет в каждом из нас. Не зверю саморазрушения, но зверю высвобождения энергии.
Его ужас выливается в непереносимый экстатический гул. Шум множества соединенных друг с другом моторов врывается в его голову и нарастает, а потом становится глухим и еле слышным. Пустота.
Ком-Бабелия не стремится сравняться с Богом, ибо Бога нет. Она инструмент в руках Ваал-Верифа. Он один дал ей такие возможности, предоставив людям свободу действий и используя их. СЕРИМЕКС не заходит слишком далеко. Нет таких ограничений, которые человек не смог бы преодолеть, стоит ему только забыть на некоторое время о своей несовершенной природе и довериться технологиям, которые направят его. У каждого есть собственное внутреннее представление о границах святого, преодолимых или нет.
Его охватывает паника. Он уже не знает, что ищет. Пустота душит. Мысли перескакивают с одного на другое, до опьянения. Страх и рациональность. Тревога и Ваал-Вериф. Только Иезавель может помочь ему соединить эти две точки. С чего он должен начать, чтобы восстановить систему координат? Куда направиться? Где укрыться, пока ее нет? Его страх материализуется, он осознает — его тревожит то, что она, возможно, никогда больше не вернется. Они отыщут ее, в этом можно не сомневаться. Но вернется ли она на самом деле?
Каждый, или почти каждый, рано или поздно сталкивается с препятствиями, возведенными им между собой и бессмертием. Человек отказывается признать свою генетическую, врожденную отсталость. Себя сегодняшнего он согласен рассматривать исключительно как высшее достижение эволюции животного мира, тогда как он — плод случайного усовершенствования, только и всего. Чтобы уйти от этого, человек вспоминает о Боге и аде или же достает из закромов науку и технику, не понимая, что речь, в сущности, идет об одном и том же.
Вечно эта боль внизу живота. Нужно поесть. Вернуть былой порядок. Ухватиться за повседневный ритуал. Никогда еще он так остро не ощущал свою маниакальность.
Передовые технологии пробуждают в людях вековые страхи и заставляют преодолеть их. И что бы ни говорили моралисты, этика не имеет с этим ничего общего. Технологии не только не ставят под сомнение фундаментальные представления о жизни и смерти, но и не меняют антропологическую структуру общества. Они лишь логическое продолжение всего этого.
Он должен направить куда-то свою энергию. Заглушить страдания, причиненные внезапным исчезновением Иезавели.
Занимаясь клонированием и опытами над стволовыми клетками, человек не нарушает никаких законов. Напротив, перед ним открываются потрясающие перспективы. Уравнять людей, изменяя живую материю в самой ее основе. Предаться безудержным фантазиям, вообразить себе монстров, гибриды, химер и прочих так называемых противоестественных существ. Человек станет наконец равен самому себе, каким он и должен был быть всегда. Человек не найдет Святой Грааль: он всего-навсего одна из ветвей древа познания, которое всегда превосходило его, он имеет весьма смутное представление о бытии и о своем месте в нем.
