Не было только его приятелей. После драки в пятницу более или менее ровное отношение у одноклассников сохранилось только к Даниилу; Макс, разбивший несколько носов, поставивший с десяток фингалов и отправивший в больницу с сотрясением мозга Пашу Мерзлых, видимо, счел за благо не появляться на похоронах; Женя, изящно исчезнувший во время побоища, все-таки получил свое в тот же день в гардеробе: не очень сильно, но достаточно ощутимо, чтобы сделать определенные выводы. О Роме и говорить было нечего.
Священник распевным басом читал непонятные слова молитв; ему вторил хор; многие крестились и кланялись, и Даниил сам не заметил, как тоже стал повторять эти движения: рукой ко лбу, к животу, а потом направо и налево, на плечи. Отец покосился на него и нахмурился. Даниилу стало неловко, и оставшуюся часть службы он простоял неподвижно.
Потом все поехали на кладбище. Оно располагалось на восточной окраине города, почти точно напротив того места на западе, где в земле притаилось зловещее капище. Местность вокруг тоже была пугающе схожей: плоский широкий пустырь, кромка черного леса и серое пустое море, правда, гораздо дальше от кладбища, чем от заброшенной стройплощадки. Никаких склоненных в меланхоличной задумчивости вековых деревьев, старых склепов и белоглазых мраморных ангелов; только голое поле, утыканное крестами и памятниками. Даниил подумал, как, должно быть, грустно и одиноко здесь тем, кто остается в могилах, когда живые уходят.
Дождь усилился, посыпался вниз крупными тяжелыми каплями. Вокруг зашептали: «Погода плачет». Ветер с моря выворачивал зонтики наизнанку и срывал синие капюшоны дождевиков, надетых поверх пальто и курток. Даниил сразу продрог: на нем было тонкое шерстяное пальто, как у папы, и новый черный костюмчик с белой рубашкой и галстуком. Мама увидела, что он дрожит, и укутала его шею теплым шарфом.
До места захоронения идти пришлось долго. Под ногами расползался мокрый песок. С двух сторон дорожку окружали могилы; на некоторых из них стояли большие памятники в виде покрытых патиной черных плит, с которых смотрели фотопортреты молодых людей в спортивных костюмах и с ключами от «Мерседесов» в руке.
Тринадцать глубоких могил зияли провалами в песчаной глинистой почве. Смотреть было страшновато. В голове замелькали ассоциации с другой ямой на противоположной окраине и с пластмассовой куклой, прикопанной и придавленной камнем. Неподалеку виднелся свежий холмик с новым деревянным крестом и увядшими венками – могила мальчика, сына учительницы математики.
Даниилу захотелось, чтобы все кончилось поскорее, но церемония затянулась. Многие решили произнести прощальные речи. Хуже всего пришлось мэру: Даниил видел, что он не испытывает никакого желания говорить, но положение обязывало сказать что-то даже сейчас.
– Я сегодня хороню дочь, – выдавил он. – И понимаю, как тяжело всем, кто потерял своих близких. Я сделаю все для того, чтобы облегчить бремя вашей скорби.
Провел рукой по покрасневшим глазам и добавил:
– Прощай, дочка. Прости, что не уберег.
Наверное, это была его лучшая речь за все годы правления городом. Во всяком случае, сейчас абсолютно все были с ним единодушны.
Потом выступали другие: родственники, друзья и знакомые. Все рассказывали, каким прекрасным человеком был покойный, каким замечательным другом или подругой, как всем будет его или ее не хватать. Расписывали таланты, достоинства и удивительные душевные качества. Многие плакали. Завуч «единицы» Светлана Николаевна произнесла проникновенную речь о духовности и ее важном значении в жизни каждого человека, а начальник полиции Михальчук пообещал принять меры, чтобы такие трагедии не повторялись.
К тому времени, когда речи закончились, все уже замерзли, промокли, устали и хотели домой. Священник, тоже приехавший на кладбище, взмахнул кадилом и негромко запел:
– Со святыми упокооооой…
Это был самый тяжелый и страшный момент похорон. Заупокойная песнь звучала как знак окончательности происшедшего, будто бы возвещая: вот теперь точно все. Гробы медленно поползли вниз. О деревянные крышки со стуком ударились комья земли. Общий плач усилился и превратился в многоголосое, надрывное рыдание. Какой-то женщине стало плохо, и ее с трудом оттащили в сторону. Кто-то пронзительно закричал. Даниил почувствовал, как подступившие слезы защипали глаза. Он несколько раз моргнул, прогоняя влажную пелену, и неожиданно увидел прямо перед собой Лилю. На ней был длинный серый плащ, наглухо застегнутый под горлом, рыжие волосы покрывал черный платок. Пальцы испачканы мокрым песком.
– Привет, – поздоровался Даниил.
Лиля молча кивнула.
– Прими мои соболезнования, – сказал он. Прозвучало серьезно и по-взрослому.
Губы у Лили задрожали, скривились, и она отвернулась.
– Я очень сочувствую, правда, – добавил Даниил и прикоснулся к ее перепачканным пальцам.
– Спасибо, – шепнула она.
Лиля порывисто обняла его на мгновение, прижала к себе так, что он уткнулся носом в большое и мягкое, затянутое в ткань плаща, потом отпустила и пошла по дорожке, придерживая под руку толстую женщину в черном, которая едва передвигала ноги.
«Ее мама», – понял Даниил.
Дома родители остались в гостиной, а Даниил отправился наверх в свою комнату.
– Не нужно было его брать с собой, – услышал он слова мамы, когда поднимался по лестнице. – Он такой впечатлительный, ты же знаешь.
– Ничего, это жизнь. Пусть привыкает, – ответил папа.
– Ну не к похоронам же. Если теперь ему будут сниться кошмары, я не удивлюсь.
Мама, что называется, как в воду глядела. Вот только Даниил сомневался, что произошедшее позже имело отношение к его кладбищенским впечатлениям.
Уснул он почти мгновенно. Сказались усталость и переживания последних дней. Сны были беспокойные. Ему снилось, что он едет в поезде дальнего следования. Двери пустых купе были открыты. Вагон трясся и раскачивался на рельсах. Даниил стоял в коридоре и смотрел в окно. Там было море, а еще он увидел строительную площадку, бульдозер, а рядом – черный провал круглой ямы. Во сне синий пластиковый купол над раскопом отсутствовал, а на краю подземного капища возвышалась темная, большая фигура – женщина с огромными грудями, непомерно широкими бедрами и маленькой головой. Ее кожа блестела, как мокрый камень, отполированный морскими волнами. Женщина подняла руку и помахала Даниилу. Поезд покачнулся сильнее, затряслись стекла в окнах вагона, и весь состав, сделав неожиданный поворот, начал приближаться к яме и исполинской женщине на ее краю, которая все махала и махала рукой. Даниил в ужасе отшатнулся от окна, побежал по узкому коридору, выбивая ногами облачка пыли из протертой ковровой дорожки, и внезапно оказался за рулем автомобиля. Во сне он умел водить. Даниил крепко держал большой руль и мчался вперед по проселочной дороге прямо к открытым железным воротам стройплощадки. С моря надвинулись сумерки, вокруг потемнело. Он вывернул руль, но машина продолжала нестись вперед, в разинутую пасть раскрытых стальных створок. Даниил попытался затормозить, но педаль провалилась в пол, автомобиль вынесся на площадку, промчался мимо неподвижного бульдозера и полетел прямо к яме. Гигантская женщина оказалась вдруг очень близко, так, что Даниил различил двигающиеся изломанные линии на месте лица и похожие на валуны соски на опущенных вниз кончиках громадных грудей. Он закричал, и через мгновение машина сорвалась с края ямы и полетела вниз. Обрушилась тьма, и Даниил почувствовал такой страх, какого не испытывал никогда в жизни. Это был дикий, панический, животный ужас даже не перед смертью, а перед абсолютным кошмарным небытием, что было хуже самой смерти. Он задергался, забился в сковывающем вязком мраке, резко мотнул головой и открыл глаза.
Было темно. Сердце колотилось в груди, как после долгого бега. Страх не ушел, он изменился, стал острее, как игла, застрявшая в сердце, и Даниил почувствовал, что в комнате, кроме него, кто-то есть. Он протянул руку к выключателю лампы над изголовьем кровати. Тело налилось слабостью, словно он разом отлежал себе все конечности, и движение получилось медленным, трудным и вязким; пальцы скребли по выпуклому узору обоев, пока не добрались до пластмассовой кнопки.
Щелчок. Ничего.
Свет не зажегся. Страх усилился тысячекратно. Даниил заскулил, с трудом двигая онемевшим телом, сполз с постели и встал на четвереньки. Спина покрылась мурашками, волосы зашевелились, щекоча затылок – за спиной кто-то стоял. Тогда Даниил сделал то, чего не делал с тех пор, как ему исполнилось семь: он застучал кулаком в пол – там, внизу, ровно под ним находилась спальня родителей. Раньше, когда он был маленьким, ему порой приходилось, испугавшись во сне, звать таким образом маму.
Удары были гулкими, как будто под полом притаилась совершенная пустота. Даниил захотел закричать, не смог и, спасаясь от накатывающего сзади ужаса, пополз на коленях к двери. С усилием встал, шатаясь на непослушных ногах, повернул ручку и выбрался в коридор. Кругом было темно, как не бывает даже самой глубокой ночью: ни отсветов фонарей с улицы, ни синеватых полосок ночного света, ничего, только мрак и ватная тишина. Он схватился за перила лестницы и стал спускаться вниз. В воздухе витал смутно знакомый и неприятный запах, похожий на вонь тухлой рыбы. Шаг за шагом, цепляясь за поручень, Даниил слез вниз и побрел к родительской спальне. Огибая угол коридора, случайно бросил взгляд вверх, и ему показалось, что темнота на верхней площадке сгустилась во что-то черное, толстое, колышущееся во мраке и ужасающе, неправдоподобно живое. Он заплакал.
