Дверь в студию была приоткрыта, и я, направляясь в ванную, заметил Кутилина, восседавшего за мольбертом. В левой руке на отлете он держал раскрытую книгу и, стреляя в ее сторону взглядом, водил сангиной по холсту.
— И как они все это рисуют?! — бормотал Юра.
На свет, надо думать, рождалось что-то философическое типа «Читает перед завтраком».
Только я закончил водные процедуры, как в дверь нашей обители раздался стук. Стучали громко и настойчиво. Мы с Кутилиным (я — из ванной, он — из студии) выглянули одновременно.
— Кого бы это? — хмуро глядя на меня, спросил художник.
— Стой, где стоишь! — прошептал я, в полной мере разделяя его озабоченность.
Дело в том, что звонок у нас заменяла столярная киянка, висевшая снаружи на гвоздике. Мой сосед, где мог, старался подражать мастерам близкой ему по духу барбизонской школы, которые электричества не ведали. Если ему случалось писать по ночам, то делал он это исключительно при свете керосиновой лампы. На мой вопрос, пользовались ли барбизонцы керосином, Кутилин презрительно отмолчался. Первый наш бронзовый молоток со змейкой на рукоятке, приобретенный Кутилиным в антикварном магазине, был украден почти сразу. Последующие тоже время от времени исчезали, но Юра с упорством, достойным настоящего апологета, вешал новые удешевленные образцы. Над киянкой была привинчена табличка, гласившая: «Кутилину стучать три раза, Угарову — четыре».
Судя по количеству произведенных в настоящий момент ударов, кто-то ошибся дверью. И этот кто-то продолжал стучать беспрерывно.
«Дятел-дятел, сколько мне жить осталось?» — подумал я, накидывая свой новый турецкий халат. После чего метнулся в комнату, достал пистолет, снял его с предохранителя и сунул в карман. Настойчивый стук продолжался. Держа руку в кармане, я подошел к двери:
— Кого надо?!
— Откройте! Милиция! — Голос Егорова я узнал сразу.
Когда-то мы учились с ним в одном классе и даже ездили в один пионерлагерь. Витя Егоров мечтал стать писателем, а стал нашим участковым.
Впустив участкового, я проводил его на кухню.
Он почти не изменился, Витя Егоров. Такой же сутулый и долговязый. Те же запавшие щеки. Только резкие морщины на великомудром его челе свидетельствовали о том, что забот у Вити хватало с избытком.
— И что я могу?! — с порога стал объяснять Егоров. — Отправить ее на принудительное лечение?! Так она каждые три месяца в психушку ложится! А больше недели ее там не держат! Не буйная, говорят!
— Это про кого?! — поинтересовался вездесущий Кутилин. — Про Полину, что ли?! Если она не буйная, то я — Врубель! Водку будешь?
Юра открыл холодильник и достал початую бутылку «Смирновской».
— Разве за компанию... — согласился Егоров, снимая фуражку и вытирая ладонью вспотевший лоб.
— Можно за компанию, а можно и за что другое. — Юра наполнил три лафитника и вытряхнул на блюдце из банки маринованные огурцы.
— Вообще-то я на службе не употребляю, — предупредил нас Витя.
— Это же водка, а не бранные выражения! — утешил его Кутилин, поднимая свой лафитник. — Мы все служили понемногу кому-нибудь и кое-где! Ну, во славу русского оружия!
Вспомнив про пистолет, я опустил руку в карман и поставил его на предохранитель.
— А вообще как? — спросил Витя. — Хорошо в банке платят?
Нормально, — ответил я. — Слушай, Витек, ты давай не темни. Чего там у тебя в ридикюле?
А нам второй месяц зарплату задерживают, падлы, — пожаловался Егоров, вынимая из папки лист бумаги. — Жена уже всю плешь проела. Может, мне тоже в охранники пойти, как думаешь?
Я пожал плечами. Мы с Витей оба отлично знали, что на своем участке он имел долю и с коммерческих палаток, и с частных предприятий на дому, вроде тех, где «снимают сглаз и порчу», и с незаконно проживающих в столице представителей ближайшего зарубежья, включая Вьетнам и Корею.
— Сигнал поступил на тебя. — Витя протянул мне исписанный от руки лист.
Положив лист на стол, я прижал его пустой стопкой.
— По второй?! — расценив это как намек, оживился Кутилин.
Мы снова выпили.
— А своими словами?.. — спросил я.
— Своими не могу. — Морщась, Егоров закусил огурцом. — Словами гражданки Спичкиной могу, из шестой квартиры! С ее слов так выходит, что вы, Угаров, вечером вчерашнего числа избили во дворе неизвестного, после чего безнаказанно удалились черт знает куда. Было такое?
— Было такое? — спросил я у Кутилина.
— Было и такое, — подтвердил Юра. — А знаете ли вы, господин участковый, чем этот неизвестный гражданке Спичкиной мужчина занимался на вверенном вам участке?!
— Чем? — насторожился Егоров.
— Рукоблудством! — торжественно сообщил Кутилин, положив на банкус огурцами руку, словно на Библию. — Под присягой говорю! Причем, заметьте, напротив детской площадки!
— То есть?! — поперхнулся Витя.
— То есть — дрочил! — пояснил Кутилин. — Выражаясь доступным языком. Дрочил, гражданин начальник, на виду у изумленной публики! И как, по-вашему, должен был отреагировать законопослушный человек, когда это все такое творится за вашей спиной?! Стыдливо опустить глаза и бочком проскользнуть за пивом?! Между прочим, он вашу работу сделал!
— Как он выглядел? — Витя повернулся ко мне.
— Устроили, понимаешь, рассадник! — распалился Кутилин. — Преступность гуляет, как ветер в голове органов, которые тем временем спят! Спят наши органы! Проспали государство! Или просрали?! Не важно! Только смелые одиночки вступаются за честь!..
За чью честь вступаются «смелые одиночки», Юра не придумал и потому закончил свою речь риторическим вопросом:
— А судьи где?!
Мой сосед заглянул под стол, видимо, в поисках народных заседателей.
— Как он выглядел?! — Покраснев, Егоров изготовился записывать, для чего достал из папки шариковую ручку.
— Да как ты. — Я уже стал уставать от этого бессмысленного разговора. — Как все. Тебе что — фоторобот составить?
— Тем более что его после встречи с Саней родная мать не узнает, — вставил Кутилин.
— Разыщем. — Егоров взял фуражку и направился к выходу. — Ты, Александр, заходи. Жена рада будет. Посидим, старое помянем.
«Кто старое помянет, тому глаз вон», — подумал я. Из-за Егорова меня когда-то чуть из школы не выгнали.
— Стой! — страшным голосом вскричал вдруг Кутилин и скрылся в студии.
Оттуда он вышел с глиняной свистулькой кустарного производства.
— Это — тебе! — протянув участковому свистульку, сказал Юра. — Презент! Штучная вещь! Таких всего две: у Майкла Джексона — ему Коржаков подарил — и теперь у тебя!.. С властью дружить надо, — объяснил Кутилин свой широкий жест, когда дверь за участковым захлопнулась.
Пора было и мне собираться. Следующий исполнитель вполне мог оказаться снайпером. Если уж меня «заказали», то операция завершится только после моих похорон. А этого я допустить не мог и, честно говоря, не хотел.
Журенко должен был заехать за мной примерно через час.
Дозвониться до него мне удалось только за полночь. Андрей коротал время в семье очередной кандидатки на роль «культурной девушки». Журенко любил знакомиться с родителями своих будущих невест, особенно с потенциальными тещами.
— Если хочешь познать, какой станет твоя половина в старости, — внимательно присмотрись к мамаше. В частности, когда она тебя провожает. Если она на прощание скажет: «Заходите еще», значит, надо забыть в этот дом дорогу и, фигурально выражаясь, стряхнуть пыль со своих стоп-сигналов, — делился Журенко со мной житейским опытом.
Почему-то фразу «заходите еще» Журенко расценивал как верный признак мещанского воспитания.
Андрей без лишних вопросов согласился приютить меня в своей малогабаритной берлоге, где я мог бы спокойно обдумать свои дальнейшие действия.
Для Марины я оставил у Кутилина записку: «Обстоятельства таковы, что я вынужден уехать. Целую все твои родинки и все, что между ними».
— А на словах я не могу ей передать?! — почему-то обиделся Кутилин.
— Можешь, — успокоил я Юру. — На словах ты ей можешь передать все, что сочтешь нужным. Слов ты знаешь много.
Упаковав в сумку необходимые в изгнании вещи, я облачился в костюм и прихватил с собой все наличные деньги, какие у меня еще оставались. Трофейную «беретту» с глушителем я переложил в кобуру, которая удобно помещалась у меня под мышкой. Кобуру эту, израильского производства, я когда-то купил на Маросейке для ношения служебного оружия. Преимущество ее заключалось в обрезанной нижней части, позволяющей носить в ней «ствол» любой длины.
— Даже футлярам они обрезание делают, — ехидно заметил Журенко, прочитав клеймо изготовителя.
Телефонный звонок застал меня уже в дверях.
— Сань, ты извини! Аккумулятор, гад, сел! — выругался в трубку мой напарник. — Я тут на Дмитровке стою.
— Он сел, ты стоишь, а мне что — ложиться прикажешь?! — вспылил я.
— Придумай что-нибудь! Такси возьми! У тебя день- ги есть? Я как только заведусь — сразу домой, ладно? Там и встретимся!
