Данило посмотрел ей прямо в глаза взглядом, какого она никогда прежде у него не видела.
– Не думаю, что ты и впрямь хочешь услышать от меня ответ на этот вопрос, Клаудиа. Мы оба его знаем, так что это лишь причинило бы ненужную боль и тебе, и мне. В наши годы нужно стараться по возможности избегать лишних волнений, ты не согласна?
Зазвонил телефон, и она поспешила отвлечься от неприятного разговора. Это оказался Нальдо с еженедельным дежурным звонком.
– Чао, Нальдино! Как поживаешь, дорогой? Как дела в ресторане? В самом деле? О Боже! Но я уверена, что все наладится, как только наступит весна.
Она продолжала в том же духе несколько минут, преувеличенно изображая материнскую озабоченность в надежде, что Данило примет все за чистую монету и удалится. Но он и не думал уходить. В конце концов бурный поток слов начал иссякать, голос Нальдо приобрел чуть тревожную интонацию, словно он заподозрил, что мать напилась. Быть может, она действительно была чуть пьяна, поскольку испытала внезапное желание сказать Нальдо, что найден труп его отца. Лишь присутствие Данило ее удержало.
Хуже всего было то, что, когда она повесила трубку, Данило все еще был в комнате. Клаудиа посмотрела на него с тем выражением, какое бывает у человека, учуявшего гадкий запах в комнате и пытающегося распознать его источник.
– Прости меня за тупость, – сказала она, – но я по-прежнему даже отдаленно не понимаю, о чем ты толкуешь.
Данило подошел и взял ее за руки. Не желая встречаться с ним взглядом, она смотрела на его белые, идеально ухоженные пальцы, державшие ее за запястья. Никому не пришло бы в голову сказать, что это руки воина, хотя Данило прослужил почти тридцать лет. Его рукам доводилось держать и ружья, и ножи, и снаряды; вероятно, через его руки прошло и некоторое число юных рекрутов, в то или иное время оказывавшихся в казармах Вероны, но все это не оставило на них ни малейшего следа. Клаудиа перевела взгляд на собственные руки и вспомнила, что они сотворили.
– Дорогая, слухи, бродившие после смерти Гаэтано, не могли пройти мимо твоих ушей…
Она резко отдернула руки.
– Какие слухи? Не понимаю. Отказываюсь понимать!
Данило тяжело вздохнул.
– Все ты прекрасно понимаешь. – Он махнул рукой в сторону окна. – И там полно людей, которые тоже понимают или думают, что понимают. Ты же знаешь, что это за город. Все они с восторгом насплетничают с три короба какой-нибудь полицейской ищейке. А расследование будет вести национальная полиция, не местные карабинеры. Эти уже сделали стойку, но, судя по всему, Министерство внутренних дел начинает собственное расследование. Какие-то политические баталии, в которых я не разбираюсь. В любом случае важно, чтобы ты была готова. Потрать немного времени, придумай, что ты им скажешь. Просмотри свои бумаги – ты должна быть уверенной, что там нет ничего, чему не следует попадать в руки судебных властей. Имей в виду, что они могут иметь ордер на обыск.
– На обыск этого дома? На кой черт им это нужно?
– Ну, это зависит от того, что они накопают в ходе предварительного расследования. Как бы то ни было, мы с Рикардо твердо знаем, что лучше не оставлять им никаких шансов. Как ради тебя самой, так и ради чести полка.
Окончание фразы было подчеркнуто особой интонацией. После этого Данило коротко кивнул, развернулся на каблуках и вышел, довольно громко хлопнув дверью.
С минуту после его ухода Клаудиа не могла двинуться с места. Потом направилась в кухню и налила себе полный стакан чинзано из остававшейся на стойке бутылки. Данило никогда прежде не разговаривал с ней таким тоном – как сержант на плацу, устраивающий разнос зеленому новобранцу. Что, Господи прости, происходит? Если найденное тело действительно принадлежит Леонардо, то это она должна сходить с ума. А вместо этого посходили с ума все вокруг.
«Ради чести полка»! После смерти Гаэтано ей ни разу не приходилось слышать это клише. Но, надо полагать, ряды смыкаются снова, и на этот раз – против нее. Понятно, почему Данило хотел, чтобы с ней поговорил его друг. Рикардо был джентльменом до мозга костей, безупречно деликатным, хотя и неправдоподобно занудным. Будь у него чуть больше времени, он бы сумел ей растолковать, что случилось, не оскорбив ее чувств и не ущемив свободы действий.
Раньше она думала, что и Данило такой же, но потом поняла, как сильно ошибалась. Данило не был добрым; он был сентиментальным, а это совершенно разные вещи. Как любой сентиментальный человек, он вмиг мог сделаться жестоким – стоило лишь встать у него на пути. Но каким образом она могла помешать? Что ему нужно? Много ли он знает? Он намекал на что-то, но было ли это проявлением такта, как он пытался изобразить, или просто неведением? Он играл с ней в игру, смысла которой, а тем более цели, она не понимала. В сущности, как теперь становилось ясно, она вообще мало что знала о Данило.
С другой стороны, подумала Клаудиа, возвращаясь в гостиную за второй – немыслимое дело! – сигаретой, он почти ничего о ней не знает. А стало быть, нечего бояться, если не считать, разумеется, тех, кто заботится о «чести полка». Эти, должно быть, уже наложили в свои гладко обтягивающие лосины, вспомнила она австрийское выражение, которое иногда употребляла ее двуязычная мать. Если следователь Министерства внутренних дел разнюхает хоть малую толику того, что действительно случилось тогда, много лет назад, честь полка на все обозримое будущее и впрямь превратится в пару загаженных лосин. Вот уж будет скандал так скандал!
Однако люди, облеченные властью, сделают все возможное, чтобы этого не допустить, – вот откуда завуалированно угрожающий тон последней реплики Данило. Нужно будет очень осмотрительно вести себя с полицией, не только из-за собственной причастности к делу, но и потому, что, если сказать лишнее, она станет помехой для тех, кому даже больше, чем ей, есть что терять, – и они, не задумываясь, пожертвуют ею, чтобы спасти себя. Да, именно таков был смысл его послания: откровенная угроза, прикрытая тонкой вуалью фальшивой заботы.
Клаудиа сделала еще один большой глоток чинзано, содрогаясь от своего озарения, но испытывая гордость от того, что ей хватило ума разгадать их замысел. Отлично. По крайней мере, ситуация ясна. Надо решить теперь, как себя вести, что гораздо труднее, – во всяком случае, она еще не была готова ответить на этот вопрос. Нужно время, чтобы освоиться с тем, что произошло, и выработать манеру поведения. Самое лучшее – отправиться в сад и посоветоваться с Книгой. Это поможет увидеть все в истинном свете, как зачастую случалось в прошлом. Потом она совершит свою традиционную поездку в Лугано и там переждет, пока все уляжется. По опыту Клаудиа знала, что подобные коллизии в конце концов всегда разрешаются.
Ловко выполнив переворот, он вынырнул на поверхность и, глотнув воздуха, без остановки поплыл в обратную сторону, рассекая мелкие волны, оставленные им самим. Три, четыре, пять, шесть… Мощные руки хлестали по воде, которая, обтекая его волосатые плечи и спину, закручивалась дальше струей, напоминавшей хвост какого-то маленького паразита, ищущего убежища в расщелине между мужскими ягодицами.
Восемь, девять, десять… Приблизившись к противоположной стенке, он опять перевернулся, оттолкнулся от нее ногами и просквозил под водой добрых метра два, прежде чем снова вынырнуть. Уже сорок восьмой «стежок», а чувствовал он себя по-прежнему хорошо. Можно даже сказать – превосходно. Мускулистые ноги и руки испытывали «мышечную радость» от нагрузки, а острое тепло, разлившееся по телу от выделения молочной кислоты, служило полезным стимулятором. Но главное то, что решимость, воля к победе снова вернулись к нему. Он решил в честь собственного дня рождения переплыть бассейн пятьдесят раз и убедился, что это ему под силу.
Если бы на дороге, змеившейся по склону горы, оказался наблюдатель, он увидел бы дом, бассейн и окружавшую их мозаичную террасу, напоминавшую фрагмент раскопок античной, некогда более обширной мощеной площадки. Ее лазурные квадратные плиты, контрастировавшие со стремительным стаккато красно-коричневой черепицы, сбегавшей с крыши, отлично сочетались с охряными кубиками и клиньями подъездной аллеи и окружавшими усадьбу серебристыми рядами оливковых деревьев. Кусты в вазонах отбрасывали тени, которые можно было принять за древние пятна, оставшиеся от вина, а может, и от крови.
Восемь, девять, десять… Еще один артистичный переворот – и, мощными толчками преодолев большой отрезок пути под водой, он устремился к финишу. Только покачиваясь на воде, чтобы отдышаться после заключительных мощных гребков, он услышал наконец телефонную трель, но поначалу не обратил на нее внимания, решив, что это слуховая галлюцинация от большой физической нагрузки и воды в ушах. Однако, дважды прочистив уши, понял, что звук – реальный. Ничего, подождут, кто бы там ни был.
