Особо продвинутые еще и мостили кусок тротуара перед своим крыльцом разноцветной плиткой, создавая пестрые ровные островки среди серого, растрескавшегося, местами вздыбленного корнями деревьев асфальта.
Дороги в Житомире оставались все такими же отвратительными. Машин, если сравнивать с Киевом, на улицах почти не было, что не мешало водителям создавать пробки и тянучки. Вдоль тротуаров еще лежали окаменевшие сугробы.
Ника решила прогуляться, развеяться после скандала в библиотеке (закончилось все вызовом милиции; Ника удрала прибытия наряда. Миновав старинную водонапорную башню — центр мира по версии Чаплыгина — и выйдя на Старый бульвар, Ника ждала, когда же ее сердце кольнет сладкая тоска по городу, где она родилась и выросла — но ждала напрасно. Житомир производил откровенно гнетущее впечатление.
И дело было даже не в домах и улицах. На обшарпанную старину и современную безвкусицу Ника вдоволь насмотрелась и в Киеве, и в Москве, да и в той же Варшаве. Люди… Вот уж кто действительно угнетал.
Бросалось в глаза обилие кожаных изделий. Всех фасонов, от курток и до длинных кожаных плащей. Житомиряне всячески поддерживали турецкую кожевенную индустрию. Хорошо хоть, спортивные штаны уступили место джинсам. Но гамма осталась прежней: серый, черный, коричневый. Иногда — темно-синий. Изредка попадались вкрапления ярко-красного (явный иностранец в качественном анораке) и ядовито-зеленого (молодая девчонка в стиле «кавай»), которые лишь подчеркивали всеобщий траур.
Траур был и на лицах. Угрюмые, мрачные, озабоченные. Ни одной улыбки, ни одной хохотушки. Встречные мужики периодически смотрели на Нику так, что хотелось достать газовый баллончик.
В общем и целом, прогулка улицами родного города не доставила Нике радости. Описав большой круг от библиотеки через бульвар, в сторону базара, мимо барахолки и загаженного сквера, и свернув к пешеходной Михайловской улице, Ника собралась было возвращаться домой, когда на нее налетел какой-то парень и чуть не сбил с ног.
— Ох, простите ради бога! — засуетился он, поддерживая Нику под оба локтя. — Я дико извиняюсь, просто тысяча извинений, задумался о своем, и вот — на тебе…
Рассыпаясь в извинениях, парень продолжал держать ее под локоть. В правой руке у него был портфель, и портфель это больно упирался Нике в ребра. Не отпустит, решила Ника, заеду коленом. Позиция самая подходящая.
— Ника?! — вдруг перебил сам себя парень. — Ника Загорская? Ты? В Житомире?!
Ника внимательно вгляделась в него. Дорогой галстук, дешевый костюм. Короткий кожаный плащ. Остроносые туфли. Гладенькое, ухоженное лицо. Темные волосы, хорошая стрижка. Ничего даже близко знакомого… хотя… если добавить чуточку прыщей, а волосы сделать сальными… и накинуть килограмм эдак десять…
— Белкин? — неуверенно уточнила Ника, и парень расплылся в широкой голливудской улыбке.
— Ну, теперь я тебя точно не отпущу, — заявил он. — Пошли на кофе!
— А что я? Я нормально живу, — сказал Белкин. — Как все. Это вы там по столицам да по заграницам…
— Что — мы? — спросила Ника.
— Занимаетесь творческой самореализацией и живете насыщенной жизнью, — с легким сарказмом ответил Белкин. — А у нас в провинции все по-старому. Тише едешь — дальше будешь, ну и так далее. У нас все всегда нормально, все по-старому, все как всегда.
— И тебе это нравится?
— Меня от этого тошнит, — признался Белкин с отвращением. — Но деваться-то некуда…
Ника рассмеялась.
— Не прибедняйся, Белкин. Ты всегда был… как это? Нонконформистом, вот.
— Да уж, — польщено ухмыльнулся Белкин. — Помнишь историю с журналом?
— Так это был ты?!
— А то кто же…
Тут они уже оба рассмеялись. Ника и сама не ожидала, что ей будет действительно приятно вот так вот сидеть с человеком, которого она не видела двенадцать лет, и вспоминать былые школьные деньки. Белкин даже пытался ухаживать за ней в восьмом и девятом классах, пока она не отшила его самым недвусмысленным образом. Потом он старался с ней «просто дружить», видимо, все еще на что-то надеясь. Мальчик он был странный, со своими мухами в голове. Класса до седьмого учился на одни пятерки, шел на медаль, а потом его перемкнуло. Длинные волосы, перекуры на переменках, футболки с «Арией», прогулы, хамство учителям и — вершина подросткового бунта — похищение и уничтожение классного журнала (был под следствием, но доказательств не нашли). Все эти выкрутасы не произвели тогда на Нику должного впечатления… Она вообще мало внимания обращала на одноклассников, за что ее считали высокомерной сучкой.
Сейчас она мучительно пыталась вспомнить, как же Белкина зовут по имени…
— Может, по коньячку к кофе? — с надеждой спросил Белкин. — По такому случаю, а?
— А тебя с работы не выгонят? — подколола Ника бывшего нонконформиста, а ныне — скромного служащего в одном из многочисленных житомирских банков.
— Да пошли они! — махнул рукой Белкин и подозвал официантку: — Девушка, два по пятьдесят «Закарпатского», пожалуйста!
Некоторые вещи с годами не меняются, решила Ника. Может, Белкин и выглядит лучше — ну, по крайней мере, одевается более-менее, спасибо дресс-коду — но внутри остался тем же игрушечным бунтарем. Мальчик-отличник, курящий на переменках, или офисный планктон, выпивающий за обедом… И в той, и в другой ипостаси Белкин был смешон, даже не подозревая об этом.
— Может, ты голодная? — проявил заботливость Белкин. — Тут классные деруны со сметаной...
Ника покачала головой. В кафе, или, как его называли местные, «генделыке», не меняли интерьер с момента открытия лет двадцать тому назад. Матерчатые скатерти тошнотворно-розового оттенка, полиэтиленовые «коврики» под тарелками, обтянутые дерматином стулья, пластмассовые цветочки в вазочке, меню в пухлой папке из кожзама, каждая страничка вложена в файлик, цены написаны от руки, и, как завершающий штрих, потрепанная жизнью официантка с прокуренным до сипоты голосом… И, разумеется, радио «Шансон».
— Знаешь, — задумчиво проговорила Ника, глядя по сторонам, — а ведь лет через тридцать дизайнеры интерьеров будут по крупицам воссоздавать стиль «лихих девяностых». Крутить блатняк, устраивать костюмированные «пати» с малиновыми пиджаками, золотыми цепями и перстнями-гайками… И называться это будет «ретро», или там «винтаж-нуар»…
Белкин явно не понял, о чем идет речь. Он вдруг уставился Нике за спину и густо покраснел. Ника обернулась. Ну надо же… как тесен мир. В кафе-генделык вошла та самая библиотекарша Марина, одетая в мешковатый пуховик, скрывающий грушевидность ее фигуры, и длинный ярко-красный шарфик фасона «вечная память Айседоре Дункан».
Прямой наводкой подойдя к их столику, Марина несколько демонстративно поцеловала Белкина, сразу заявляя свои права, а тот вскочил и помог ей раздеться.
— Познакомься, это Ника, моя одноклассница! А это Марина, моя… — Белкин запнулся, и Марина закончила за него:
— Жена.
— У нас гражданский брак, — добавил Белкин.
— Очень приятно, — сказала Ника. — Мы уже встречались.
— Я помню, — откликнулась Марина, протирая свои чудовищные очки. — А ты почему не на работе, Игорек? — спросила она подозрительно.
— Меня в статистику послали, с отчетом, — все тем же оправдывающимся тоном зачастил Белкин, — а тут — Нику встретил. Мы ведь лет десять не виделись!..
— Больше, — уточнила Ника. — Двенадцать.
— А где это вы встречались? — поменял тему разговора Белкин.
— В библиотеке, — ответила Марина. — Там сегодня такое было…
Она глубоко вздохнула, и принялась рассказывать, как неизвестные вандалы осквернили картину выдающегося художника, и как долго скромных тружеников искусства допрашивали менты. Принесли коньяк, Марина с ходу хлопнула одну стопочку, и из нее хлынули негативные впечатления сегодняшнего дня.
Нике даже стало ее на какой-то момент жалко. Бедная дурочка, после всех треволнений зайти в кафе и застать любовника… пардон, гражданского мужа, с какой-то фифой. Главное — дать понять Марине, что соперничества между ними нет и быть не может, а то такие дуры бывают весьма и весьма агрессивны, когда дело заходит до дележа самцов.
— Обалдеть, — сказал Белкин. — Какие страсти в нашем городе. Ника, а ты все это фотографировала, так?
— Угу, — кивнула Ника, осторожно нюхая коньяк.
— Можешь скинуть мне фотки? Я в блоге выложу, хоть какое-то событие, в кои-то веки…
— А самое странное, — встряла Марина, — что этот рисунок я совершенно точно где-то уже видела.
Белкин вел себя как последний кретин. Марина смотрела, как он выделывается перед одноклассницей, и испытывала стыд напополам с отвращением. То он надувал щеки, хвастаясь жизненными достижениями («а еще я машину взял в кредит»), то — пускал сопли, вспоминая давние школьные дела, периодически заискивал (нашел, перед кем!), и — вершина наглости — пытался заигрывать прямо в ее, Марины, присутствии. Это было бы совсем уж гадко, если бы не было так смешно.
