Рядом с ним сидел Риз, австралиец, застрявший в семидесятых, — нитка бус вокруг шеи и цветастые шорты на костлявых ногах. Кудри серфера были когда-то предметом его гордости, но теперь напоминали солому, а когда-то красивое лицо стало излишне худым, его изрезали глубокие морщины. Он сидел, положив ногу на ногу, нервно крутя в пальцах пачку сигарет.
Четвертый мужчина называл себя Учителем.
В баре «Борделло» сидели еще несколько белых, заглянувших выпить пива на исходе дня. Это было для них временем отдыха. Вечер шел обычным порядком. Потребности потаскунов были всегда одинаковыми — поесть, поспать и потрахаться, но они действовали по собственному распорядку в зависимости от возраста. После ленча те, кто помоложе, появлялись группами, усталые и с перепоя. Им требовалась еда, несколько бутылок пива и общение друг с другом. Они освобождались от последней девицы, трезвели и снова заправлялись для нового вечера пыла и жара и обмена ДНК. Потаскуны постарше были одиночками, и даже если они появлялись в компании другого мужчины, не считали обязательным проводить с ним весь день или вечер. Они сидели в барах сами по себе и рано выбирали себе девушку. Им требовалась спутница, с кем можно было поужинать и прохрапеть ночь. Они предпочитали спокойную обстановку и меланхоличную музыку в стиле кантри, которая звучала в «Борделло». У них был свой собственный жизненный темп.
Барменша, которую звали Комфорт, поддерживала наэлектризованную атмосферу в баре с помощью широкой улыбки и основательной высокой груди. Ее смех эхом отталкивался от стен, когда она весело болтала с тремя мужчинами, которые были заняты только тем, что сидели и наблюдали за ней.
Комфорт подняла глаза, когда в бар вошли Джед и Орешек, и переместилась к концу стойки, где лежала регистрационная книга. Она наклонилась над ней, держа ручку наготове.
Джед не обратил внимания на других посетителей. Он шел так, как будто был один на сцене. Громко разговаривал, громко смеялся. Он словно показывал старшим по возрасту, что он молодой жеребец.
— Есть комната на час, детка?
Джед облокотился о стойку и наклонился ближе к Комфорт, чтобы заглянуть в ее вырез. Похотливо оскалился, и в полутьме бара сверкнули его золотые зубы. Она улыбнулась в ответ. Орешек терпеливо ждала. Она была необразованной девушкой из деревни и очень плохо говорила по-английски. Несимпатичная — чересчур темная кожа, грубые черты лица. Ее тощие ноги напоминали два обглоданных куска лакрицы. Но Орешек пользовалась успехом у мужчин, которые предпочитали худющих женщин. Джед с его шестью футами четырьмя дюймами горой возвышался над ее четырьмя футами девятью дюймами.
Комфорт откинула волосы с лица и уставилась большими круглыми глазами, ясными как янтарь, на Джеда, полностью игнорируя Орешек.
— Тебе могут понадобиться два часа, большой мальчик.
Он приподнял бровь и заржал на весь бар:
— Черт! Ты что имеешь в виду? Хочешь к нам присоединиться? — Он провел рукой по ее плечу. — Требуешь выступления на бис? — Он погладил ее округлую грудь, которая касалась книги записей. — Ты так по мне соскучилась? Хочется еще попробовать большого мужика?
Комфорт подняла на Джеда глаза и игриво закусила нижнюю губу.
— Ты меня испортить. Доставь мне настоящий удовольствие, большой мальчик. — Она протянула руку и легко пробежала пальцами по его груди до паха. Почувствовала, как напряглись его мускулы. — Я дам тебе все бесплатно. Ты не запирать дверь. Я приду, и мы вместе повеселиться. Ладно?
Он довольно ухмыльнулся:
— О да, крошка. Мы с Орешком будем тебя ждать.
Он сверкнул зубами, прищелкнул языком, положил руку на тощий зад своей спутницы и подтолкнул ее к лестнице в дальнем конце бара. Там находилась дверь, пройдя которую можно было подняться в комнаты для короткого пребывания. Выше этажом спали женщины, обслуживавшие эти комнаты. Джед повернулся и подмигнул Комфорт. Она тоже подмигнула, дождалась, когда он скроется, и повернулась к Полковнику. Тот следил за ней через стекло. Он постучал пальцем по часам. Она коротко кивнула.
Несколько секунд Эми не могла решить, открыты ее глаза или нет, — было слишком темно. Она ощупала одеяло. Оно совсем не напоминало то мягкое, хлопчатобумажное, к которому девочка привыкла. Она поскребла по ткани пальцами. Нет, оно определенно не складывается так, как должно, а скорее напоминает картон. Она снова моргнула… да… ее глаза открыты. Эми лежала в темноте и напряженно думала. Пыталась вспомнить, что произошло.
Ленни забрал ее из школы, и они поехали в район, где было много одинаковых домов, но что это за место, Эми не знала — вокруг только дома и дома. Поднимались они на лифте. В квартире пахло краской, тут почти не было мебели. Не похоже, что Ленни или кто-то еще здесь жил. Ленни не знал, что где находится. В кухне он открыл не ту дверь, пытаясь найти холодильник. Эми припомнила, что сидела в гостиной и смотрела телевизор, пока Ленни звонил по телефону. Затем он показал ей ее комнату. Именно тогда она начала чувствовать себя некомфортно и принялась разыскивать свою школьную сумку, чтобы позвонить по телефону. Когда Ленни закончил разговор, она спросила, где сумка. Он ответил, что она все еще в машине и Эми сможет получить ее через минуту, когда они туда вернутся. Все шло не так. Эми выпила свою кока-колу и смотрела телевизор, но ей почему-то хотелось плакать. Она помнила, что почувствовала себя усталой и ненадолго закрыла глаза. Девочка вздрогнула. Она что, голая? Неужели он ее раздел? Она сунула руку под одеяло. Все в порядке, одежда до сих пор на ней. Эми снова моргнула и на этот раз заметила тусклую оранжевую полоску света под дверью в другую комнату. Она осмотрелась, боясь шевельнуться. Да, в комнате были стол, стул, лампа. Эми лежала на матрасе на полу, не на кровати. Эту комнату она видела раньше. Наверное, ей стало плохо, и Ленни уложил ее. Девочка слышала звук работающего телевизора, доносившийся из соседней комнаты.
— Ленни! — Она села и снова позвала: — Ленни!
Телевизор смолк. Эми услышала шорох — кто-то двигался; затем этот кто-то подошел к двери и повернул ручку.
В дверях стоял мужчина. Китаец. Эми сразу поняла: это бандит из Гонконга. Ей уже приходилось видеть таких.
— Где Ленни?
Мужчина секунду молчал, и Эми заметила, что он прячет что-то за спиной. Только когда он полностью вошел, она увидела, что именно он прятал: веревку, на одном конце которой была петля.
Джонни Мэнн вернулся к себе домой, чтобы распаковать и снова сложить чемодан. Прежде всего он хотел съездить в Стэнли-Бэй к матери, чтобы объяснить, почему он не сможет прийти в воскресенье на жаркое. Джонни знал, что она с нетерпением ждет его. Теперь он редко ее навещал. Над последним своим делом он работал круглосуточно семь дней в неделю и в результате должен был уехать, чтобы обрести рассудок.
— Они очаровательны.
Он стоял за спиной матери напротив зеркала в холле, застегивая на ее шее бусы из розового жемчуга. Она подняла руку, коснулась его руки и улыбнулась его отражению в зеркале. Молли вот-вот должно было исполниться семьдесят, но она поддерживала хорошую форму и вела активный образ жизни. Она была красивой женщиной, с волевыми чертами лица, проницательным взглядом серых глаз, римским носом, высокими скулами и прекрасной кожей. В волосах виднелась проседь, они были длинными и густыми, и Молли стягивала их на затылке в пучок и скрепляла заколкой. Теперь, стоя за спиной матери, Мэнн осознал, насколько же она стала хрупкой. Ее плечи под его ладонями казались на удивление узкими и худенькими.
— Ты не должен тратить на меня деньги, но это очень мило с твоей стороны, Джонни. — Она похлопала сына по руке, прежде чем повернуться. Мэнн пошел за ней на кухню.
— Ерунда, мне самому это приятно. Как поживаешь, ма?
Она поставила на плиту чайник.
— У меня все хорошо. Ты не должен обо мне беспокоиться.
Он смотрел, как она готовит чай. Ему нравилась отточенность ее жестов — ее руки были сильными и никогда не дрожали. Движения всегда оставались размеренными и решительными.
Молли не грешила многословием и принадлежала к тому типу женщин, которые не торопятся и все всегда обдумывают. Она умела сдерживаться. Джонни никогда не слышал, чтобы она повышала голос, срываясь на крик. Молли никогда не давала волю гневу, ее недовольство не перехлестывало через край, она только слегка кипела. Порой она была довольно колючей, но сердце имела мягкое — не все это чувствовали или знали, но Джонни знал.
Он осмотрелся. Чего-то в квартире не хватало… Вот в чем дело: горничная не вышла к нему и не поздоровалась, как делала всегда.
— А где Дебора?
— Выходной. — Отвечая, Молли не повернулась и не посмотрела на сына.
