— Нет, благодарю, ничего не нужно. Я насчет одной вашей соседки.
— Я знаю всех соседей. И в этом квартале, и в следующем. Я — президент нашей группы «Сторож соседнего дома».
Тим на это и рассчитывал.
— Кофе? У меня машина, которая варит его мгновенно, от капучино до черного.
— Нет, честное слово, но я вам очень признателен, сэр. Она живет в номере четырнадцать — двадцать пять, в бунгало под эвкалиптами.
— Линда Пейкуэтт. Не знал, что она собирается строиться. Женщина серьезная. Думаю, работать у нее тебе понравится.
— Вы знаете ее мужа? Чем он занимается?
— Она не замужем. Живет одна.
— То есть разведена?
— Этого я не знаю. Она собирается строить новый дом или перестраивать старый?
— Строительство тут ни при чем. Дело личное. Я надеялся, что вы замолвите ей за меня словечко. Скажете, что я — нормальный парень.
Кустистые брови поднялись, губы разошлись в радостной улыбке.
— Мне много чего приходилось делать, но вот свахой я ещё не был.
Хотя Тим предполагал такое толкование своих вопросов, он тем не менее удивился: давно ни с кем не встречался и считал, что лишился особого блеска глаз и перестал источать феромоны, отчего никто и никогда не мог принять его за человека, который ещё не вышел из этой игры.
— Нет, нет. Речь о другом.
— Она красивая, — уточнил Макс.
— Честное слово, о другом. Я ее не знаю, она меня не знает, но у нас есть... общий знакомый. Я получил о нем кое-какие новости. Думаю, ей будет интересно их узнать.
Улыбка поблекла, но лишь чуть-чуть. Максу не хотелось выходить из образа свахи.
«Все видели слишком много фильмов, — подумал Тим. — Вот и верят, что каждому человеку с добрым сердцем суждено встретить не менее хорошего человека. Благодаря фильмам и многому другому, не менее невероятному, а иногда такое опасно».
— Новости неважные. Очень даже печальные, — добавил он.
— Насчет вашего общего знакомого?
— Да, у него проблемы со здоровьем.
Последнее Тим не полагал ложью. Парашютист не мог пожаловаться на физическое здоровье, но вот психическое вызывало опасения. А уж моральное демонстрировало все симптомы серьезного заболевания.
Мысли о смерти изгнали всю радость из улыбки Макса. Губы сжались, он кивнул.
Тим ожидал, что у него спросят фамилию общего знакомого. И собирался сказать, что не хочет называть ее из страха встревожить женщину до того, как окажется рядом и сможет утешить ее.
А что ещё он мог сказать, не зная ни имени, ни фамилии парашютиста?
Но Макс не спросил фамилии, избавив Тима от необходимости выкручиваться. Кустистые брови опустились к глазам, он ещё раз предложил кофе, а потом пошел звонить женщине.
Кессонный потолок и обшитые деревянными панелями стены фойе были темными, тогда как выложенный плитами известняка пол — очень светлым, и контраст создавал ощущение, что прочность пола иллюзорная и в любой момент можно провалиться сквозь него и падать далеко и долго, как падает человек, вышедший из находящегося на большой высоте самолета.
Два маленьких стула стояли по сторонам столика, над которым висело зеркало. Тим не смотрел на свое отражение. Если б встретился взглядом со своими глазами, увидел бы суровую правду, которой пока предпочитал избегать.
Прямой взгляд в собственные глаза сказал бы ему, что его ждет. А ждало то же, что и всегда, и Тим знал, что такое будет повторяться снова и снова, пока он жив. Ему требовалось подготовиться к грядущему. Но при этом не было ни малейшего желания размышлять о нем. Из глубины дома доносился приглушенный голос разговаривающего по телефону Макса.
Тим стоял по центру прихожей, и ему казалось, что он подвешен к темному потолку, словно язык колокола, под ним пустота, и он ждет, когда же его начнут раскачивать.
Вернулся Макс.
— Ей любопытно. Я практически ничего не сказал, только поручился за тебя.
— Спасибо. Извините, что побеспокоил.
— Это не беспокойство, но просьба необычная.
— Все так. Я знаю.
— Почему ваш общий знакомый сам не позвонил Линде и не поручился за тебя? Он бы мог не говорить, зачем посылает тебя к ней... насчет плохих новостей.
— Он тяжело болен и плохо соображает, — ответил Тим. — Знает, что нужно сделать, но уже не понимает как.
— Возможно, этого я боюсь больше всего. — Макс покачал головой. — Разум уходит, контроль теряется.
— Это жизнь, — пожал плечами Тим. — Нам всем предстоит через это пройти.
Они пожали друг другу руки, и Макс вышел с ним на крыльцо.
— Она — милая женщина. Надеюсь, новости не доставят ей сильной боли.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы облегчить боль.
Тим возвратился к «Эксплореру», развернулся, подъехал к бунгало Линды. Выложенная кирпичами дорожка вела к дому. В воздухе стоял запах эвкалиптов, сухие листья хрустели под ногами. Ему хотелось прибавить шагу. Время ускоряло бег. Он чувствовал, что беда нагрянет скорее раньше, чем позже. Когда он поднялся на крыльцо, дверь открылась, и женщина спросила: «Вы — Тим?»
— Да. Мисс Пейкуэйтт?
— Зовите меня Линда.
Под светом лампы над дверью зеленые египетские глаза внимательно изучали его.
— Ваша мама, наверное, провела девять нелегких месяцев, когда носила вас.
— Тогда я был меньше.
Женщина отступила от двери.
— Наклоните голову и проходите.
Он переступил порог, и после этого жизнь его круто переменилась.
Золотистый мед разливался от стены к стене, деревянный пол, казалось, светился изнутри, отчего скромная гостиная прибавляла в размерах и в великолепии.
Построенное в 1930-х годах бунгало, судя по всему, постоянно поддерживалось в идеальном состоянии. Маленький камин и настенные канделябры по бокам наглядно демонстрировали элегантность стиля арт-деко.
Блестящий белый потолок нависал над головой Тима, но не вызывал неприятных эмоций. В гостиной ощущался уют, а не клаустрофобия.
У Линды было множество книг. За одним исключением их корешки представляли собой единственное произведение искусства, абстрактное полотно слов и цветов.
Исключением являлось изображение телевизора с серым экраном размером шесть на четыре фута.
— Современное искусство ставит меня в тупик, — признался Тим.
— Это не искусство. Я сделала это в фотошопе. Чтобы напоминать себе, почему у меня нет телевизора.
— Почему у вас нет телевизора?
— Потому что жизнь слишком коротка.
Тим ещё раз взглянул на фотографию.
— Я не понимаю.
— Со временем поймете. В такой большой голове, как ваша, должны быть мозги.
Он не мог сказать, то ли ее манера не лишена обаяния, то ли налицо наглость, граничащая с грубостью. А может, у нее чуть съехала крыша. В наши дни этим страдают многие.
— Линда, я здесь вот по какой...
— Пойдемте со мной. Я работаю на кухне, — первой пересекая гостиную, она оглянулась. — Макс заверил меня, что вы не из тех, кто пырнет меня в спину ножом и изнасилует мой труп.
— Я попросил его поручиться за меня, и он сказал вам такое?
Она ответила, когда они прошли в коридор:
— Он сказал, что вы — талантливый каменщик и честный человек. Остальное пришлось из него выжимать. По своей воле он не хотел поделиться со мной мнением о вашей склонности к убийствам и некрофилии.
На кухне стоял автомобиль. Стена между кухней и гаражом отсутствовала. Деревянный пол уходил в гараж, так же, как и блестящий белый потолок. Три точечных прожектора освещали черный «Форд» модели 1939 года.
— Ваша кухня в гараже? — удивился Тим.
— Нет, нет. У меня гараж на кухне.
— А есть ли разница?
— Огромная. Я уже налила себе кофе. Составите мне компанию? Сливки? Сахар?
— Черный, пожалуйста. Почему ваш автомобиль стоит на кухне?
— Мне нравится смотреть на него, когда я ем. Красавец, не правда ли? «Форд»-купе модели 1939 года — самый прекрасный автомобиль всех времен и народов.
— Про «Пинто» точно такого не скажешь.
Линда налила кофе в кружку.
—Это не классика. Нечто удивительное. Авангардизм в металле. Такого не было ни до, ни после.
— Вы сами отреставрировали его?
—Частично. Основную работу сделал один парень из Сакраменто. В этом он гений.
— Наверное, обошлось недешево.
Она принесла ему кружку с кофе.
— Мне следовало копить деньги на будущее?
— И о каком будущем вы говорите?
— Если б я могла ответить на этот вопрос, возможно, открыла бы накопительный счет.
Ручку его кружки сделали в виде керамического попугая, на боку Тим прочитал: «ОСТРОВ БАЛЬБОА». Выглядела кружка раритетной, эдаким приветом из 1930-х годов. У ее кружки ручкой служила керамическая голова президента Франклина Делано Рузвельта, вцепившегося зубами в знаменитый мундштук.
