Мы с Робби наблюдаем за танцем Элис. Она хорошо двигается, она сексуальная, и Робби смотрит на нее, улыбаясь. А я думаю, как было бы хорошо, если бы и меня кто-нибудь полюбил. Впервые с тех пор, как умерла Рейчел, я позволяю себе вообразить, что и у меня есть кто-то, кого люблю я, и кто любит меня. Любит, несмотря на то, что я сделала.
6Когда заканчивается первая песня, начинается другая, более быстрая. Робби вскакивает и протягивает мне руку. Мы танцуем уже втроем. Наши бедра соприкасаются, наши руки соединяются. Робби обнимает Элис, целует ее, и я смотрю на них. Они оба очень красивые и прекрасно подходят друг другу. Элис замечает мой взгляд и что-то шепчет Робби на ухо. Робби отпускает Элис, обнимает меня, наклоняется и прижимается губами к моим губам. Это очень целомудренный поцелуй, почти братский, но все же очень волнующий. Элис подталкивает меня и хихикает. Мы обнимаемся, и я безумно счастлива. Я чувствую себя привлекательной и любимой. И юной.
И когда в моей голове начинает звучать тихий голос, говорящий о том, что я больше не заслуживаю никакой удачи, ведь у Рейчел этого не будет, я отказываюсь его слушать. Я решаю — хотя бы на сегодняшний вечер — забыть обо всем. Я легкомысленна и беззаботна. Я — Кэйти Бойделл. Только на один вечер. Кэйти. Именно Кэйти, не Кэтрин, я могу быть самой собой!
Мы смеемся, и танцуем, и обнимаемся. Наконец нам становится жарко, и мы идем на кухню, чтобы выпить воды. Закончив с танцами, мы стягиваем с дивана подушки и устраиваем широкую кровать. Мы болтаем до трех ночи и наконец засыпаем.
Я просыпаюсь, Элис спит рядом со мной. Ее руки сжаты в кулаки, она напоминает спящего ангела, приготовившегося к борьбе. Она дышит быстро и шумно, ресницы вздрагивают. Видно, ей снится какой-то сон.
Тихонько встаю. Я все еще в юбке и футболке. Иду в ванную и принимаю душ. Переодевшись, выхожу в кухню.
Робби почти закончил мыть посуду, которую обещала убрать Элис.
— Привет, — говорю я. — Спасибо, конечно, но не надо было этого делать.
Он смотрит на меня и усмехается.
— Не волнуйся. Я вовсе не против того, чтобы помыть посуду. Я помню, когда был маленьким, все время смотрел, как мама моет тарелки. И мне это казалось таким забавным — пена, вода. — Он споласкивает руки. — Как ты себя чувствуешь? Устала? Мы спали-то всего часа четыре.
— Да, я знаю. Вполне сносно. А ты как?
— Отлично. Как раз чтобы идти на тренировку по футболу, а потом еще на работу в ресторан.
— Бедный. Тебе надо прилечь. Поспи еще немного.
— Нет. — Он пожимает плечами. — Хочешь чаю? Я поставил чайник.
— Хочу. Но я сама все сделаю. Я люблю сама заваривать чай.
— Правда?
— Да, я завариваю по-своему. Некоторые считают, что я сумасшедшая. Но я люблю только хорошо заваренный чай и не могу пить никакой другой.
— Отлично. Я тоже люблю хороший чай. Моя мама, та вообще ненавидела пакетики, всегда сама заваривала.
— Заваривала?
— Да, она умерла. — Он опускает глаза. — Чуть больше года назад.
— О Робби, прости. Я не знала.
— Ничего, — говорит он.
Я могу сменить тему, поболтать о чем-нибудь приятном и веселом, но я помню поведение окружающих после смерти Рейчел. Они вообще старались не говорить об этом или уделяли этому столько же внимания, сколько завтрашнему прогнозу погоды.
— Тебе очень ее не хватает?
— Да, — говорит он, его глаза мокрые от слез. Он горько улыбается. — Конечно, не хватает.
— А твой отец? С ним все в порядке?
— Да, вполне, по крайней мере, я так думаю. Но узнать это наверняка довольно трудно. Как-то не получается просто так взять и спросить.
— Почему?
— Ну, а если у него не все в порядке? Что я тогда буду делать?
В ответ я могу сказать только какую-нибудь бессмысленную банальность, типа того, что разговоры лечат. Но я понимаю, что это не так. Никакими словами тут не поможешь, слова — это только слова, они ничто против настоящей боли и страдания.
— Да, — горько говорю я. — Ты ничего не сможешь сделать.
— Точно. И когда говоришь другому, как тебе грустно и плохо, то чувствуешь себя еще хуже, потому что теперь надо думать еще и про страдания другого человека.
— Правда, — соглашаюсь я. — Наверное, лучше страдать в одиночку. И боль со временем утихает.
Робби кивает в ответ, и мы замолкаем. Через некоторое время он быстро произносит:
— Я хотел уехать, когда она заболела, но остался, потому что надеялся помочь. Старался все время быть с ней. Мы знали, что она умрет, только не знали, когда. Прошло уже почти два года, а я все еще там. Мне двадцать лет, но я не могу уехать из дома, потому что мне жаль отца. Глупо, но я даже не знаю, хочет ли он, чтобы я жил с ним. Может, он считает, что это я не хочу никуда уезжать.
— Твой отец все еще тоскует?
— Он в порядке. Или делает вид, что с ним все в порядке. Вообще наш дом выглядит таким радостным, у нас порядок, у нас всегда друзья, пиво, пицца до полночи. Но однажды ночью я услышал, как он плачет. Это было ужасно. Я знал, конечно, что он любил маму, но он плакал так… беспомощно. Как ребенок, который не может с собой справиться. Я не знал, что делать, просто стоял и ждал, когда он успокоится. Но самое ужасное, что я его почти ненавидел в тот момент. Из-за того, что он притворяется, будто у него все в порядке.
— Понимаю, что ты хочешь сказать. Трудно видеть родителей в таком состоянии. Начинаешь думать — если они не могут справиться с собой, то чего ждут от тебя?
— Послушай… — Робби встревоженно смотрит на меня. — Черт! А твоя мать жива?
— Жива. — Я качаю головой и смеюсь. — С ней все в порядке. Я просто недавно обо всем этом думала. И читала какие-то книжки у папы.
— Понятно. Но ты говоришь все правильно. Многие, услышав, что моя мама умерла, спрашивают, что я чувствую, а бывает, еще начинают объяснять.
Я собираюсь ответить, но из другой комнаты выглядывает Элис.
— Доброе утро, — хрипло говорит она. — Где вы? Мне тут одиноко.
Робби и я улыбаемся друг другу и больше ни о чем не говорим. Мы берем чайник, молоко, сахар и чашки и идем в комнату к Элис.
7Я прихожу за Сарой в садик раньше обычного. Некоторое время я наблюдаю за ней через окно, мне нравится, что она совершенно счастлива и довольна. Она играет в игрушки, она любит уединение и не особенно стремится общаться с другими детьми — точно так же, как Рейчел. С одной стороны, я рада, что она растет осторожной, а с другой — меня беспокоит, что общение дается ей с таким трудом. В конце концов, ей придется общаться с другими людьми, хочет она этого или нет.
Забавно, но я никогда не замечала, чтобы застенчивость Рейчел причиняла кому-то неудобство. На самом деле это была та черта ее характера, которую лично я находила покоряющей. Но для своей дочери мне хочется только самого лучшего. Пусть в ее жизни все складывается как можно легче и глаже.
Многие говорят, что я слишком опекаю Сару, что мне надо дать ей больше свободы и самостоятельности, но я не понимаю, как можно слишком опекать любовью. Мне хочется схватить этих людей и закричать: идиоты! Вы что, думаете, все люди в мире хорошие, все заслуживают доверия? Откройте глаза! Но они просто-напросто подумают, что я сошла с ума. Они такие наивные, они забывают, что в мире полным-полно людей, которые желают другим зла. Я просто поражаюсь, какие они слепые.
Быть матерью трудно. Я хочу, чтобы Сара была счастливой, чтобы у нее были друзья, чтобы она смеялась и радовалась. Не хочу, чтобы она всего боялась, но в то же время хочу, чтобы она была осторожна. Хочу, чтобы в этот мир она входила с широко открытыми глазами.
Я открываю доверь, захожу в игровую комнату, стою и жду, когда Сара заметит мое присутствие и повернется. Я обожаю тот момент, когда на ее лице проступает восхищение, а потом она бросается мне в объятия. Она ходит в садик пока только два раза в неделю, в среду и пятницу — и я всегда счастлива, когда забираю ее в пятницу, потому что неделя закончилась, и мы будем вместе целых четыре дня.
Сегодня я пришла рано, потому что мы поедем в Джиндабайн, к снегу, и я радуюсь, представляя себе восхищение Сары, когда она все это увидит. Мы слепим снеговика, поиграем в снежки, может быть, покатаемся на санях. Мы будем пить горячий шоколад и наслаждаться холодом, мы проведем время вдвоем, вдали от моих родителей.
— Мама! — кричит она, увидев меня, вскакивает, мчится ко мне и обнимает за шею. — Мы уезжаем?
— Да.
— Ты взяла мои вещи?
— Да!
— А моего медведя? Салли?
— Конечно!
— А как же бабушка и дедушка? — Она знает, как привязаны к ней мои родители, как они скучают без нее, и в своем возрасте она о них уже беспокоится, что меня немного печалит.
— Они отлично проведут выходные. К ним на обед придут друзья.
Ее лицо проясняется.
— Так им не будет скучно?
