«Знаю», — пробормотала я и повернулась к выходу.
«Что ты сказала, дорогая?» — переспросила она так сладко, будто у нее во рту как раз в тот момент растаял сахар.
«Я говорю, что не могу стоять тут и ждать, пока у вас получится, — сказала я. — У меня полно работы. Сегодня же день уборки».
«В самом деле? — удивилась она, словно не знала этого с первой же минуты после пробуждения. — Тогда иди, Долорес. Если я почувствую, что мне пора опорожниться, я тебя позову».
Позовешь, подумала я, через пять минут после того, как все случится. Но я не сказала этого, а молча сошла вниз.
Я достала пылесос из кухонного шкафа, отнесла его в гостиную и включила. Но я не стала сразу пылесосить, а подождала несколько минут, стоя там и чего-то ожидая.
Когда момент настал, я крикнула Сюзи и Шоне, что начинаю пылесосить гостиную. Я кричала так громко, что меня могли слышать половина соседей, а не только ее величество наверху. Я начала пылесосить, потом встала и подошла к лестнице. В тот день ждать пришлось недолго: тридцать или сорок секунд. Потом я кинулась наверх, уверенная, что поспею как раз вовремя. И что, вы думаете, я там увидела?
Ничего!
Кроме…
Кроме того, как она смотрела на меня. Так ласково-ласково.
«Ты что-нибудь забыла, Долорес?» — осведомилась она.
«Ага, — ответила я, — забыла разобраться с этим еще пять лет назад».
«С чем, дорогая?» — она недоуменно выпучила свои гляделки, как будто ничего не понимала.
«С вашим поведением, вот с чем. Скажите мне, наконец, прямо — нужно вам судно или нет?»
«Нет, — сказала она самым честным своим голосом. — Я ведь уже сказала», — она улыбалась, и эта улыбка ясно говорила: что, попалась, Долорес? Хорошо я тебя надула?
Но я знала, что она накопила в этот раз слишком много дряни в своем кишечнике и что мне прибавится уйма работы, если я не успею с судном. Поэтому я сошла вниз, постояла там минут пять и снова взбежала наверх. На этот раз она не смотрела на меня и не улыбалась. Она лежала на боку и спала… по крайней мере, я так подумала. Она надула меня окончательно, и вы знаете поговорку: кто надул меня однажды — позор ему, кто надул меня дважды — позор мне.
Когда я спустилась во второй раз, я на самом деле стала пылесосить ковер. Когда я закончила, то убрала пылесос и пошла посмотреть на нее. Она сидела в постели, раскрывшись и сбросив простыни, ее резиновые панталоны были спущены на ее старческие дряблые колени. Господи Боже! Постель прямо тонула в дерьме, дерьмо было на полу, на кресле, на стенах. Даже на занавесках. Как будто она зачерпывала его горстью и разбрасывала, как дети разбрасывают грязь, когда купаются в какой-нибудь луже.
Рассердилась ли я? Да я чуть не спятила!
«Ах ты, грязная сука!» — завопила я. Я не убивала ее, Энди, но если бы убила, то именно в тот момент, когда я увидела все это и почуяла запах. Я и правда хотела убить ее, не стану скрывать. А она просто смотрела на меня с удивленным выражением, как обычно, когда у нее отключалось что-то в мозгах… но я видела, как в глазах у нее пляшут чертики, и знала, что она сыграла-таки со мной шутку. Кто надул меня дважды — позор мне.
«Кто это? — спросила она. — Бренда, это ты, дорогая? Неужели коровы опять пришли?»
«Ты знаешь, что тут с 55-го года нет ни одной коровы!» — закричала я, вбегая в комнату. Зря я это сделала — тут же поскользнулась на дерьме и едва не упала на спину. Если бы упала, боюсь, точно бы убила ее. Просто не смогла бы удержаться.
«Не знаааю, — захныкала она, как несчастная, больная старуха, какой она, в общем-то, и была. — Не знааааю! Я не могла, у меня расстроился желудок. Я думала, меня разорвет на куски. Это ты, Долорес?»
«Конечно, я, старая ты крыса! — Я все еще кричала во весь голос. — Я могла бы убить тебя!»
Похоже, Сюзи Проулкс и Шона Уиндем стояли у лестницы и слушали все это. Вы, конечно, уже говорили с ними, и их показания подвели меня чертовски близко к петле. Не надо мне ничего объяснять, Энди, у тебя все написано на лице.
Вера увидела, что меня не удастся одурачить на этот раз, и решила прикинуться сумасшедшей. Знаете, по-моему, я тоже ее боялась. А может, я боялась сама себя — но, Энди, видел бы ты эту комнату! Это было похоже на пикник в аду.
«Я знаю! — завопила она в ответ. — Ты только и мечтаешь об этом, старая ведьма! Ты убьешь меня, как убила своего мужа!»
«Нет, мэм, — ответила я. — Не совсем так. Когда мне надоест возиться с вами, я обойдусь без долгих приготовлений. Просто выкину вас в окно, и одной вонючей тварью станет меньше».
Я схватила ее и рванула вверх, словно Суперженщина. Ночью я почувствовала это усилие в своей спине и утром едва смогла встать, так все болело. Я ездила к массажисту в Мэчиас, и он сделал что-то такое, от чего боль утихла, но она так и не отпустила меня до сих пор. Но тогда я этого совсем не чувствовала. Я выдернула ее из кровати, как девчонка куклу. Она в самом деле испугалась, и осознание этого помогло мне держать себя под контролем, но я совру, если скажу, что ее страх не доставлял мне радости.
«Оуууу! — завизжала она. — Оуууу, нееет! Не выкидывай меня в окно! Не выкидывай, не смей! Положи меня! Мне больно, Долорес! ПОЛООЖИИИ МЕНЯ-а-а-а!!!»
«Хватит орать, — бросила я, толкнув ее в кресло так, что у нее лязгнули зубы… Хотя у нее нечему было лязгать, но так показалось. — Смотрите, что вы наделали. И не уверяйте меня, что вы не видите этого. Я же знаю, что видите. Так что смотрите».
«Извини, Долорес, — прохныкала она с пристыженным видом, но я видела, что чертики все еще плясали у нее в глазах. Я видела это, как в чистой воде из лодки можно увидеть рыбу, проплывающую у самого дна. — Извини, я не хотела этого, я пыталась тебе помочь», — она всегда так говорила, когда пачкала постель, хотя в этот раз она впервые испугалась. «Я пыталась тебе помочь, Долорес», — Боже, как трогательно!
«Сидите и молчите, — сказала я. — Если вы не хотите быстро добраться до этого окна и еще быстрее — до камней внизу, то лучше молчите и слушайте, что я говорю».
Эти девчонки внизу слышали каждое слово, я в этом не сомневаюсь. Но тогда я была слишком сердита, чтобы думать о таких мелочах.
У нее хватило ума последовать моему совету, но все равно она выглядела довольной. А почему нет? Она сделала, что хотела, — на этот раз она выиграла сражение и дала мне понять, что война не окончена. Я чистила и мыла комнату часа три, и, когда я закончила, спина у меня пела «Аве Мария».
Я говорила вам насчет ее стервозности, и по вашим глазам видела, что вы кое-что поняли. Насчет дерьма объяснить труднее. Дело в том, что я в жизни видела много дерьма и попривыкла к нему. Конечно, оно пахнет не розами и содержит всякую заразу, как и слюна, и рвота, но оно все же смывается. Каждый, у кого есть дети, знает, что дерьмо смывается. Так что я переживала не из-за этого.
Я думаю, из-за того, что она сделала все нарочно. Она выжидала момент и, едва ей выдавался шанс, устраивала мне сюрприз, и притом как можно быстрее, потому что знала, что я не дам ей много времени. Она планировала это, насколько ей позволял ее затуманенный мозг, и это больше всего расстраивало меня, когда я за ней убирала.
Когда я перестелила постель, когда отнесла заляпанные дерьмом простыни, матрас и наволочку вниз для стирки, когда отмывала пол и стены, когда сняла занавески и повесила новые, когда стискивала зубы от боли в спине в то время, как я мыла ее и переодевала в чистую рубашку, когда кое-как перевалила ее из кресла обратно в кровать (причем она не делала ни малейшей попытки помочь мне, хотя в иные дни она помогала, если хотела), когда я снова отмывала пол и это чертово кресло, отскребая то, что засохло, — когда я делала все это, в душе моей было темно, и она знала это.
Она знала это и радовалась.
Когда я вечером вернулась домой, я выпила анальгин, чтобы уменьшить боль в спине, легла в постель, свернувшись в клубок, хотя от этого спина болела еще сильней, и плакала, плакала. Я просто не могла остановиться. Никогда, со времени того давнего дела с Джо, я не чувствовала себя такой несчастной и опустошенной. Или такой старой.
И это был второй способ проявления ее стервозности, как я уже говорила.
Что, Фрэнк? Делала ли она это после?
Ты догадлив. Да, она сделала то же самое на следующей неделе и еще через неделю. Это было не так плохо, как в первый раз, отчасти потому, что ей не удавалось скопить такой запас, но больше из-за того, что я готовилась. Но все равно после второго раза я опять плакала в постели, и, когда я лежала и плакала от боли в спине и от обиды, я сказала себе: «Успокойся! В конце концов, какое тебе дело, что случится с ней и кто будет о ней заботиться? Пусть хоть подохнет с голоду в своей засранной постели».
