Рамазинский оттолкнул стул, метнулся в комнату племянника. Ладонь шлепнула по выключателю, глаза выхватили приоткрытый рот и напряженное горло малыша. От яркого света Марк закричал громче. Обезумевший Семен Львович зажмурился и ударил по источнику своей боли – тонкой шее ребенка.
Крик стих. Семен Львович открыл глаза и увидел, как на белой простыне в маленькой кроватке расплывается алое пятно. Пальцы разжались, об пол звякнул окровавленный канцелярский нож. Вместе с тишиной отступала боль. Ее место занимал страх. Он – убийца ребенка! Рамазинский вмиг отрезвел.
Вся жизнь наперекосяк из-за безмозглого сосунка? Ну, уж нет. Сознание подыскивало варианты. Избавиться от тела? Но все знают, что он воспитывает племянника. Можно все списать на сбежавшую няню! Она действительно сбежала, сучка, даже не предупредив. Но ее наверняка найдут, сопоставят время и выяснят, что она не виновна.
Взгляд упал на вошедшего в комнату бульдога Герцога. Семен Львович слышал, что собаки иногда нападают на детей. Вот и спасение! Он пришел поздно и обнаружил, что пес загрыз ребенка. А что? Ребенок постоянно кричал, это подтвердят няни. Собака не выдержала и перегрызла ему горло. Все поверят! Надо только…
Семен Львович ухватил пса за ошейник и подпихнул к невысокой кроватке. Герцог сопротивлялся.
– Ешь, миленький, кушай. Я же тебя забыл покормить.
Рамазинский ткнул бульдога мордой в кровавую рану на детской шее. Пес отпрянул.
– Жри, бестолочь! Выручай хозяина!
Герцог упирался передними лапами. Семен Львович силой поднял одну из лап животного и ударил ею по горлу ребенка. Растопыренные когти оставили на шее рваные следы. Рамазинский повторил удар еще и еще раз. Собака взвизгнула, вырвалась и убежала.
Семен Львович отдышался и осмотрел кровавую рану. Удар ножом пришелся вскользь. Тупой клинок оставил рваные края на нежной коже, большие когти изуродовали шею значительно больше. Теперь все факты говорили о нападении взбесившегося пса на ребенка. Рамазинский вымыл нож и вызвал карету "Скорой помощи". До приезда врачей предстояло надышаться разрезанной луковицей, чтобы слезы горя выглядели натурально.
Его версия сработала четко, все поверили. Но, что удивительно, истекающего кровью младенца удалось спасти. Врачи выходили малыша, хотя на его шее остался безобразный шрам. Бульдога Герцога ветеринары выловили под кроватью и в тот же день усыпили.
Когда шумиха стихла, Семен Львович забрал племянника из больницы и перевез в детский приют подальше от Москвы. При регистрации мальчика на вопрос о фамилии Рамазинский назвал первое пришедшее на ум слово: Ревун. Он всегда ассоциировал племянника с ревом и криком. Медсестра не расслышала и записала фамилию через "и".
Так в детском доме города Острогожска появился полугодовалый малыш Марк Александрович Ривун.
Казалось бы, всё самое худшее в жизни театрального критика уже позади. Однако после печального события Семен Львович Рамазинский замкнулся, не появлялся в обществе и со временем напрочь потерял политическое чутье, так необходимое советскому газетчику. Когда в 1935 году в преддверии Дня Революции он опубликовал статью, восхваляющую известного драматурга, незадолго до этого попавшего в серьезную опалу, власти восприняли это как открытый вызов партии и наглый плевок в лицо трудового народа. Вражескую сущность Семена Львовича сначала обличили на трудовых собраниях, а затем он бесследно исчез. Интересоваться судьбой пропавшего критика никто не отважился.
Оказавшись в детдоме, маленький Марк Ривун вел себя на редкость тихо. После сложной операции рана на шее мальчика заживала медленно, и любое движение ртом вызывало боль. Но даже когда шрам полностью зарубцевался, малыш, словно понял, что крик приносит ему сплошные неприятности и выгоднее оставаться молчуном. Нянечкам тихий ребенок был только в радость. Здесь привыкли к задержкам в развитии детей и не обращали внимания на мальчика, продолжавшего молчать и в те годы, когда сверстники уже вовсю лопочут.
Марк постигал окружающий мир с помощью слуха. Его оттопыренные ушки улавливали всё многообразие звуков, в том числе, малейшие звуковые колебания, неразличимые для остальных. Мальчик жадно впитывал их, мысленно воспроизводил и запоминал. Марк не делил звуки на плохие и хорошие, веселые и страшные, красивые и неприятные. Ему одинаково интересны были: грубый скрип панцирных кроватей и звонкое пение птиц, грохот товарного поезда и мелодичная песня по радио. Услышав человека однажды, он мог потом легко узнать его по одному слову или покашливанию. Но чаще и этого не требовалось. Маленький Марк без труда определял любую воспитательницу по звуку шагов в коридоре или характерному шороху ее одежды.
В три года Марк знал звуковые портреты всех постояльцев детского дома, а также предметов, способных издавать звук. Каждая дверца, кровать, шкаф, тумбочка для него были разными, ведь они обладали индивидуальным голосом. Он легко определял, открыта или закрыта любая дверь или форточка, ведь от этого зависело распространение звука внутри помещения.
Одно время мальчик увлекся непостижимой для всякого другого человека игрой. Он вспоминал какого-нибудь воспитателя или ребенка и на слух определял, в какой комнате в данный момент тот находится и чем занимается. Потом бежал и проверял. Ошибок не было, и вскоре пустая игра Марку наскучила. Его слух развился настолько, что ночью он различал сопение каждого малыша в соседних палатах, а утром мог рассказать про любую из девочек, располагавшихся этажом ниже, какие предметы одежды она надела и сколько пуговиц и крючков застегнула.
Однажды в детский дом на грузовичке привезли новые кровати. Пока их разгружали, водитель, открыв капот и сдвинув на затылок кожаную кепку, смотрел на неровно тарахтящий двигатель и чесал за ухом.
– Чего ж тебе надо, окаянная? Какую заменить? – зудел он под нос. – Свеча у меня всего одна. И заглушить нельзя, не заведешься. А вдруг не угадаю. Кукуй потом здесь.
Его слова вряд ли кто-нибудь мог разобрать. Ребятня, столпившаяся вокруг грузовика, вовсю глазела на чудо техники и непонятный агрегат под капотом, пахнущий бензином. И только для Марка голос шофера и треск двигателя не представляли никакого секрета. Он уже знал и зафиксировал в памяти звучание этого автомобиля. В этот раз рокот был иным. Двигатель явно барахлил. Марк "видел" ушами конструкцию мотора и неработающий цилиндр. Услышав вновь мучительный вопрос шофера, мальчик решительно ткнул пальцем в дрыгающийся провод.
Он отошел, потеряв интерес к грохочущему агрегату. Когда через несколько минут двигатель заурчал ровно, Марк равнодушно встретил удивленный взгляд усатого шофера.
Ривун слыл смирным и послушным мальчиком. Его невозможно было застать врасплох за чем-то недозволенным. Он неизменно удивлялся, почему остальные мальчишки часто попадаются на шалостях. Разве они не слышат, как к двери подходит воспитатель, как отодвигается занавеска в кабинете заведующей, как скрипят сапоги строгого сторожа? Ведь они не глухие!
Постепенно он понял, что окружающие его люди получают информацию в основном с помощью зрения. Пока человек не появился у них перед глазами, они его не замечают, а в темноте вообще становятся беспомощными. В пять лет Марк Ривун окончательно убедился, что все остальные слышат гораздо хуже, чем он.
В соседней палате тяжело заболел отчаянный сорванец Ванька Рощин. Ему разрешили лежать днем, и воспитатели тайно радовались, что шума и гомона стало меньше. По ночам Ваня дышал тяжело и редко. Однажды под утро его дыхание стало прерывистым и затем остановилось. Марк прекрасно слышал это и понял, что Ваня Рощин умер. Он уже знал, что мертвый человек не издает звуков. Утром мальчики встали как обычно и не обратили внимания на притихшего Ваньку. Даже нянечка шикнула на ребят:
– А ну, потише, шалопаи. Пусть Рощин поспит. Ему сил надо набраться.
Только в середине дня она подошла к больному, подозрительно пригляделась и поспешила к заведующей. Вернулись они вместе с медсестрой. Три женщины склонились над неподвижным Ванькой. Рядом сгрудились любопытные мальчишки.
– Пульс щупай, – советовала заведующая.
– Ему укол надо, – шептала няня.
– Почему не проследили, чтобы он утром таблетку выпил? – злилась медсестра.
– Ванька, хорош прикалываться, – кричал его дружбан Сенька Рыжиков, по прозвищу Рыжик. – Открой моргала.
Потрясенный Марк Ривун сидел на корточках в коридоре, уткнувши голову в колени.
Разве они не слышат, что его сердце не бьется? Я знаю это даже отсюда, из-за стены, а они находятся рядом! Как можно не слышать сердце и дыхание человека, если ты от него на расстоянии вытянутой руки?
В этот день Марк сделал ошеломляющее открытие. То, что для его слуха норма, для других – недосягаемая высота. Он обладает уникальным даром слышать то, что недоступно никому другому.
