— Вижу, вам удалось благополучно выбраться.
Сибби рассеянно объяснила, что в момент возгорания находилась дома с детьми — они только сели ужинать, рис и бобы с кетчупом. Им удалось быстро покинуть горящее здание, но затем Сибби с малышами вернулись, чтобы спасти от огня свое имущество.
— Вот только телевизор мы не смогли вытащить. Попробовали, но он оказался слишком тяжелым. Черт.
Мать позволяет своим детям так рисковать? Пеллэм поежился от этой мысли.
За спиной Сибби стояли девочка лет четырех, сжимающая сломанную куклу, и мальчик лет девяти-десяти, с грустным ртом и заразительно веселыми глазами.
— Кто-то выкурил нас отсюда, — заявил мальчишка, бесконечно гордый собой. — Вы можете себе это представить?
— Можно мне задать вам несколько вопросов? — начал Пеллэм.
Сибби промолчала.
Пеллэм начал снимать в надежде, что недавние события негритянка помнит лучше, чем дни своей молодости.
— Ого, вы из Си-эн-эн? — спросил мальчишка, уважительно глядя на красный глаз видеокамеры.
— Нет. Я работаю над фильмом. В прошлом месяце я уже снимал твою маму.
— Ох, и ни фига себе! — восхищенно воскликнул мальчишка. — Кино. Уэсли Снайпс, Дензел Вашингтон, здорово!
— У тебя есть какие-нибудь мысли по поводу того, как начался пожар?
— Это точно ребята.
— Исмаил, заткни свою пасть! — рявкнула мать, резко очнувшись от печальных воспоминаний.
«Ребятами» в этом районе Нью-Йорка называют банды.
— Какие?
Женщина молчала, уставившись на ключ, вдавленный колесами машин глубоко в асфальт. Рядом валялась донышко латунной пистолетной гильзы. Негритянка подняла взгляд на закопченное здание.
— Только посмотрите!
— Да, дом был очень красивый, — сказал Пеллэм.
— А теперь от него ни хрена не осталось. — Сибби неожиданно громко щелкнула пальцами. — О, я теперь стала одной из них.
— Из кого? — спросил Пеллэм.
— Из тех, кто живет на улице. Нам придется жить на улице. Я заболею. Подцеплю проклятие Ист-Вилледжа и умру.
— Нет, с вами все будет в порядке. Город о вас позаботится.
— Город! Черта с два.
— Когда начался пожар, вы видели кого-нибудь на первом этаже?
— А то как же, черт побери, — вмешался мальчишка. — Я все видел. Это точно банды. Я сам видел. Этот ниггер держит свои глаза широко раскрытыми. Я…
Сибби со злостью отвесила сыну пощечину.
— Ничегошеньки он не видел! Не слушайте его.
Пеллэм поморщился, словно получил пощечину сам. Мальчишка заметил выражение его лица, однако молчаливое сочувствие, похоже, принесло ему утешения не больше, чем удар — боли.
— Сибби, здесь небезопасно, — сказал Пеллэм. — Переберитесь в приют. Он через два квартала.
— В приют. Черт! Мне удалось кое-что вытащить из огня. — Сибби кивнула на большую сумку. — Искала мамины кружева. Не нашла, черт, и они сгорели. — Она крикнула, обращаясь к толпящимся у пожарища зевакам: — Вы не находили здесь кружева?
Никто не обратил на нее внимания.
— Сибби, у вас есть деньги? — спросил Пеллэм.
— Пять долларов, которые мне дал один добрый человек.
Пеллэм сунул ей двадцатку. Шагнув на проезжую часть, он остановил такси. Протянул водителю другую двадцатку.
— Отвезите ее в приют, тот, что на Пятидесятой.
Таксист смерил взглядом своих потенциальных пассажиров.
— Эй, знаете, моя смена уже закончилась и…
Пеллэм заставил его умолкнуть с помощью еще одной купюры.
Семейство Сибби загрузилось в машину. Исмаил, устроившийся спереди, теперь уже взирал на Пеллэма с опаской. Такси уехало. Подняв видеокамеру, которая, казалось, весила уже целую тонну, Пеллэм снова положил ее на плечо.
А это еще кто такой? Ковбой?
Высокие ботинки, голубые джинсы, черная рубашка.
Недостает только шляпы и лошади.
«И-го-го, — мысленно усмехнулся Сынок. — Тебя здесь только не хватало.»
Он проследил за тем, как ковбой запихнул сморщенную негритянку и черномазых малышей в такси, а затем вернулся к закопченным развалинам жилого дома.
В течение последних нескольких часов Сынок изучал сгоревшее здание, испытывая удовольствие, к которому примешивалась малая толика вожделения. Сейчас он размышлял о шуме пожара. Перекрытия обрушились с оглушительным грохотом, но его никто не слышал. Огонь гораздо громче, чем о нем думают. Он заполняет ревом весь слух, когда языки пламени подбираются, скажем, уже к коленям.
А какие у пожара запахи! Сынок вдохнул полной грудью сладостный аромат обугленного дерева, горелой пластмассы и окислившегося металла. Наконец, неохотно очнувшись от мечтаний, он внимательно присмотрелся к ковбою. Тот снимал на видеокамеру брандмейстера, который давал указания уставшему пожарному поковыряться в куче мусора «халлигеном», инструментом, представляющим собой сочетание багра и топора на длинной ручке. Это орудие изобрел Хьюи Халлиген, один из лучших пожарных всех времен и народов, гордость управления пожарной охраны Нью-Йорка. Сынок относился к своим врагам с уважением.
И ему было многое известно о них. Так, в частности, он знал, что в городе Нью-Йорке двести пятьдесят брандмейстеров. Были среди них плохие специалисты, были и хорошие, но вот этот, по фамилии Ломакс, был настоящим мастером своего дела. На глазах у Сынка брандмейстер сфотографировал кусок обугленного дерева, словно перекушенный острыми зубами аллигатора. Черт возьми, Ломакс сразу же обратил внимание именно на него. Черные щербины на поверхности дерева были большие и блестящие — то есть, пламя распространялось быстро, и температура его была очень высокая. Полезный материал для следствия. И для суда — если Сынка когда-нибудь поймают.
Схватив шестифутовый багор, брандмейстер разбил окно первого этажа и посветил фонариком внутрь.
Несколько лет назад в управлении пожарной охраны Нью-Йорка было создано специальное подразделение «красных кепок». Брандмейстеры в красных бейсбольных кепках начали патрулирование районов города с высоким уровнем поджогов. В те дни Сынок еще только постигал азы своего ремесла; он был рад возможности узнавать брандмейстеров издалека. Теперь пожарные одевались как обычные полицейские в штатском, но у Сынка уже было достаточно опыта, чтобы распознавать врага и без красных кепок. Сейчас он по одному взгляду в глаза понимал, что этот человек превратил пожары в дело всей своей жизни.
Он или борется с ними, или их устраивает.
Встревоженный, взмокший от пота, Сынок с опаской смотрел на большую видеокамеру в руках ковбоя. От нее шел провод к аккумуляторной батарее в холщовой сумке. Это была не дешевая любительская игрушка, а дорогая профессиональная камера. Настоящая вещь.
«Кто ты такой, Джо Бак?[3] И что ты здесь делаешь?»
Сынок потел все сильнее (что его нисколько не беспокоило, хотя в последнее время он стал очень много потеть), и у него начали дрожать руки (а вот это ему уже не нравилось, потому что человеку, зарабатывающему на жизнь изготовлением зажигательных устройств, никак нельзя иметь дрожащие руки).
Наблюдая за тем, как высокий, худой ковбой снимает со всех ракурсов сгоревшее здание, Сынок пришел к выводу, что испытывает к нему ненависть в первую очередь за его рост, а не за то, что он запечатлевает на пленку дом, который Сынок только что спалил дотла.
Однако, в глубине души он надеялся, что кадры получатся очень впечатляющими; Сынок гордился этим маленьким костерком.
Устроив поджог и выскользнув из вестибюля на улицу, он спрятался на строительной площадке напротив и включил портативный радиосканер, позволяющий прослушивать переговоры специальных служб. Сынок узнал, что диспетчер присвоил пожару вторую категорию сложности: вызов 10–45,[4] код 2. Категория его очень обрадовала — она означала, что пожар сильный, — но вот код Сынка разочаровал. «Двойка» означала, что погибших в огне нет, только пострадавшие. Код 1 означал смерть.
Ковбой продолжал снимать пепелище еще несколько минут, затем, выключив большую камеру, убрал ее в сумку.
Сынок снова посмотрел на брандмейстера и его дружков — господи, этот педераст-заместитель просто огромный! Ломакс распорядился вызвать экскаватор и как можно скорее начать разбирать завалы. Сынок мысленно отметил, что при расследовании подобного пожара это совершенно правильные действия.
Однако его беспокойство все возрастало и возрастало; вскоре оно осталось единственным чувством. Точно так же заполняется дымом коридор — только что все было чисто, и вот уже дым плотный как вата.
Но причиной беспокойства были не Ломакс и не его огромный заместитель. Все дело было в ковбое.
«Я его ненавижу. Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу-ненавижу-ненавижу!»
Закинув забранные в хвостик длинные светлые волосы через плечо, Сынок трясущейся ладонью вытер мокрый от пота лоб и стал протискиваться сквозь толпу поближе к ковбою. Дыхание его участилось, сердце колотилось в груди все сильнее. Вдохнув в легкие пропитанный дымом воздух, Сынок медленно выпустил его через рот, наслаждаясь вкусом, наслаждаясь запахом. Он схватился за желтую полицейскую ленту, и ей тотчас же передалась охватившая его дрожь. «Перестань, перестань, перестань, перестань-перестань-перестань!»
