– Вы привезли золотую рыбку? – требовательно спросила она вместо приветствия.
Я показал на банку, покачивавшуюся в моей искусственной руке. Линда взяла ее, сняла водонепроницаемую крышку и показала дочери сверкающую черно-золотую рыбку, которая кружила внутри. Рэчел смягчилась:
– Я назову ее Сид.
Некогда она была живым очаровательным ребенком со светлыми волосами, если судить по фотографиям. Теперь остались только огромные глаза и лысая головка. Апатия и анемия сделали ее пугающе хрупкой.
Когда ее мать впервые обратилась ко мне, чтобы я занялся расследованием нападения на пони Рэчел, болезнь девочки была в стадии ремиссии, дракон на время заснул. Рэчел стала для меня кем-то особенным, и я подарил ей аквариум с лампочками, аэрацией, водорослями, готическим замком, песком и сверкающими тропическими обитателями. Линда расплакалась. Рэчел часами наблюдала за жизнью своих новых друзей – одни прятались по углам, другие распоряжались всем. Половина рыбок носила имя Сид.
Аквариум стоял у Фернсов дома, в гостиной, и было неясно, увидит ли Рэчел нового Сида в компании ему подобных.
Именно там, в удобной среднего размера комнате с дорогими современными диванами, стеклянными столиками и цветными лампами от Тиффани, я впервые встретился со своими клиентами, Линдой и Рэчел Фернс.
В комнате не было книг, только несколько журналов, посвященных моде и лошадям. Светлые занавески в малиново-кремовую полоску, ковер с геометрическим узором в серых и желтовато-коричневых тонах, светло-розовые обои.
Все это создавало впечатление некоторой несогласованности, что, вероятно, отражало характер хозяев. Состояние Фернсов не относится к числу "старых", решил я, но денег у них хватает.
Линда Фернс позвонила мне и упросила приехать. На пять или шесть пони в округе были совершены варварские нападения, и один из этих пони принадлежал ее дочери. Полиция не нашла вандалов, прошел уже месяц, а ее дочь все еще очень подавлена, и – "пожалуйста, ну пожалуйста" – не смогу ли я приехать и посмотреть, нельзя ли помочь.
– Мне сказали, что вы – моя единственная надежда. Я заплачу вам, конечно, заплачу. Я заплачу вам сколько угодно, если вы поможете Рэчел. Ей снятся кошмары. Пожалуйста!
Я назвал свой гонорар.
– Все, что угодно, – обрадовалась она.
Пока я не приехал в деревню неподалеку от Кентербери, она не сказала мне, что Рэчел смертельно больна.
Когда я встретился с большеглазой лысой девочкой, она серьезно пожала мне руку.
– Вы правда Сид Холли? – спросила она. Я кивнул.
– Мама сказала, что вы приедете. А папа сказал, что вы не работаете для детей.
– Иногда работаю.
– У меня отрастают волосы, – сказал она, и я увидел редкие светленькие завитки на бледном черепе.
– Я рад.
Она кивнула.
– Я частенько ношу парики, но они чешутся. Ничего, что я без парика?
– Ладно уж.
– У меня лейкоз, – спокойно сказала она.
– Вижу.
Рэчел изучала мое лицо – девочка выглядела старше своих лет, как и все больные дети.
– Вы найдете того, кто убил Силвербоя, правда?
– Я попытаюсь, – сказал я. – Как его убили?
– Нет, нет, – вмешалась Линда. – Не спрашивайте ее. Я расскажу вам. Она так волнуется. Просто скажите, что найдете этих свиней. Рэчел, возьми Пеготти в садик и покажи ему цветы.
Пеготти, как выяснилось, был довольным толстощеким младенцем, упакованным в коляску. Рэчел без возражений вывезла его в садик, и мы увидели в окно, как она знакомит его с азалией. Линда Фернс посмотрела на них и заплакала.
– Ей нужна пересадка костного мозга, – сказала она, пытаясь справиться с рыданиями. – Можно подумать, что это просто, но ей не смогли найти ничего подходящего, даже в международном регистре "Энтони Нолан траст".
– Простите, – не к месту сказал я.
– С ее отцом мы в разводе, – сказала Линда без тени горечи. – Развелись пять лет назад, и он снова женился. Такое бывает.
– Да.
Я приехал в дом Фернсов в начале июня, стоял солнечный день, напоенный сладким запахом роз, – совсем не время для ужасов.
– Шайка вандалов, – сказала Линда с яростью, от которой содрогнулась всем телом. – Они покалечили множество пони в Кенте... и у нас в округе... бедные детишки входили в загоны и обнаруживали, что их любимые пони изранены. Что это за сумасшедшие могли ослепить бедного беззащитного пони, который никому не причинил никакого зла? Три пони были ослеплены, другим воткнули ножи в задний проход. – Она смахнула слезы. – Рэчел была потрясена. Все дети в округе безутешно плакали. А полиция не может найти тех, кто это сделал.
– Силвербоя ослепили? – спросил я. – Нет... нет... хуже... Для Рэчел это куда хуже. Она нашла его, понимаете... возле загона... – Линда всхлипнула. – Рэчел хотела спать во временном стойле... на самом деле это просто навес. Она хотела спать там, и чтобы Силвербой был привязан рядом, а я ей не разрешила. Она больна уже почти три года. Это такая страшная болезнь, и я чувствую себя такой беспомощной... – Она вытерла глаза салфеткой, вынув ее из полупустой коробки. – Рэчел говорит, что это не моя вина, но я знаю – она думает, что Силвербой остался бы жив, если бы я позволила ей спать там.
– Что с ним случилось? – спросил я нейтральным тоном.
Линда жалко кивнула головой, не в силах говорить. Она была симпатичной женщиной старше тридцати – стройная фигура, ухоженные короткие светлые волосы, образец здоровой и красивой женщины с журнальной обложки. Только тоска во взгляде и сотрясающая ее время от времени дрожь свидетельствовали о постоянном напряжении.
– Рэчел пошла туда, – наконец сказала Линда. – Хотя было очень холодно и начинался дождь... февраль... Она всегда ходила проверить, чтобы его поилка была полной, чистой и вода не замерзала... Я одела ее потеплее, закутала шарфом и надела теплую шерстяную шапку... Рэчел прибежала обратно с криком... она кричала...
Я ждал, когда Линда справится с невыносимыми воспоминаниями.
– Рэчел нашла его ногу, – решительно выпалила Линда.
Наступила тишина – как отголосок оглушающего неверия того страшного утра.
– Это было во всех газетах.
Я кивнул. Я читал – несколько месяцев назад – об ослепленных пони в Кенте. Я тогда был занят и потому невнимателен – не запомнил ни имен, ни деталей, даже не отметил, что у одного пони отсекли ногу.
– После того как вы позвонили мне, – сказал я, – я выяснил, что не только здесь, в Кенте, было совершено примерно полдюжины актов вандализма против пони и лошадей на пастбищах.
– Я читала о случае с лошадью в Ланкашире, но спрятала газету, чтобы Рэчел ее не увидела. Каждый раз, когда ей что-то напоминает о Силвербое, ей неделями снятся кошмары. Она просыпается вся в слезах. Прибегает ко мне в постель, дрожит и плачет. Пожалуйста, ну пожалуйста, выясните, зачем... найдите, кто... Она так больна... и хотя сейчас у нее ремиссия и она может жить нормально, это почти наверняка ненадолго. Врачи говорят, что ей нужна пересадка.
Я спросил:
– Рэчел знает каких-нибудь других детей, у которых пострадали пони?
Линда покачала головой.
– Полагаю, большинство из них – члены Пони-клуба, но Рэчел не очень хорошо себя чувствует, чтобы посещать его. Она любила Силвербоя – его подарил ей отец, – но все, что она могла, это сидеть в седле, когда мы водили его под уздцы. Он был милым спокойным пони, очень симпатичным – серый с дымчатой гривой. Рэчел назвала его Силвербой, Серебряный, но у него было длинное имя, записанное в родословной. Ей нужно было кого-то любить, понимаете, и она так хотела пони.
– Вы сохранили какие-нибудь газеты, которые писали о Силвербое и других пострадавших пони? Я могу взглянуть на них?
– Да, – неуверенно ответила она. -Но я не вижу, чем это может помочь. Полиции не помогло.
– Эти газеты дадут нам отправную точку, – сказал я.
– Ну тогда ладно.
Она вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся маленький синий кейс, размеры которого как раз позволяли уместить его под сиденьем в самолете.
– Все здесь, – сказала она, протягивая мне кейс. – Включая запись телепрограммы, на которой были мы с Рэчел. Не потеряйте, ладно? Мы никогда ее не показываем, но я не хотела бы ее потерять. – Она сморгнула слезинку.
– Это был единственный проблеск в том кошмаре. Эллис Квинт приехал, чтобы встретиться с детьми, и был очень мил. Рэчел его любит. Он такой замечательный.
– Я его довольно хорошо знаю, – сказал я. – Если кто умеет утешать детей, так это он.
– Он действительно приятный человек.
Я взял синий кейс, заключающий в себе тяжесть множества маленьких трагедий, в Лондон и провел несколько часов, с негодованием читая рассказы о нанесенных пони увечьях, которые должны были просто сводить с ума обнаруживших их детей. Двадцатиминутная видеозапись показывала Эллиса Квинта во всем блеске – мягкий, сострадательный целитель невыносимых печалей, чувствительный, заботливый комментатор, побуждающий полицию отнестись к этим преступлениям серьезно, как к убийствам. Я подумал – как хорошо он умеет добиваться нужной реакции зрителей. Он обнимал Рэчел и говорил с ней без сентиментальности и до самого конца программы, когда детей уже не было на экране, не сказал ничего о том, что для Рэчел Фернс утрата пони – это еще один нестерпимый удар в ее жизни, и без того тяжелой. Для участия в программе Рэчел выбрала симпатичный светлый парик, в котором выглядела так же, как и до химиотерапии. Как завершающий драматический штрих Эллис показал на несколько секунд фотографию безволосой и хрупкой Рэчел – опустошающе горький финал.
