– Спасибо за все! – крикнула ей Джина. – Здесь было чудесно.
– О, мне очень приятно, – сказала мисс Арнер. – Я бы хотела, чтобы все мои гости были столь очаровательны и чтобы все пары были так же счастливы, как вы.
Джина улыбнулась женщине, а затем Дункану, который все еще рассеянно пялился на телефон. Когда он заметил, что она смотрит на него, он словно встряхнулся и обнял ее за талию.
– Итак, есть поезд из Цюриха в Вену в час, – объявил он. – Я вызвал машину, чтобы поехать на станцию.
Несмотря на свое утреннее беспокойство, Джина не могла не радоваться тому, что они отправляются в Вену. Скоро она снова увидит этот прекрасный город: красивые яркие здания, облицованные оранжевой плиткой, покрытые патиной [4] купола, ряды деревьев, фонтаны и статуи, экстравагантно освещенные памятники. Она не успела посетить достаточно достопримечательностей во время сумасшедшего фестиваля. Каждую ночь Джина танцевала в сверкающем театре, а затем болталась, пьяная от движения и усталости, по оживленным улицам. Она мысленно составила список всего, что собиралась увидеть после окончания спектаклей, но вмешались обстоятельства, поступил ужасный звонок от ее отца, и поэтому все это осталось нереализованным желанием: Тиргартен [5], Пратер [6], отель «Захер» [7] – все это было пронизано глубокой тоской, которая заставляла ее опасаться посещать эти места без Дункана.
Она прижалась к нему, вспомнив, как он обнимал ее тогда, во время поездки домой из аэропорта: он приехал на похороны ее матери раньше и встречал Джину, когда та, оцепеневшая от горя, вышла из самолета в Нью-Мехико. Ее Дункан. Ее пристанище, в каком бы уголке мира они ни находились.
Глава вторая
Дункан
Вена, июнь 1996 года
Вена сияла: великолепная и элегантная. Именно такой Джина описывала ее после своей первой поездки. То время, когда-то казавшееся далеким прошлым, в последние недели стало удивительно близким. Осознание, что Джина серьезно пострадала от травмы и все события могли быть стерты навсегда, шокировало, однако внезапно она стала похожа на женщину, которой была год назад. Он все пытался представить себя на месте Джины – просыпающимся в чужой стране, не имея ни малейшего понятия, как он туда попал, и рядом лишь одно знакомое лицо, на которое можно рассчитывать.
Теперь же Джина наслаждалась возможностью поиграть в гида.
Сидя в такси рядом со своим мужем, восторженно глядя в окно, она указывала на здания, которые без труда узнавала.
– Это Музей истории искусств, – без умолку комментировала она, – а вот и дворец Хофбург! А вон там Государственная опера! – Джина указала на замысловатое здание вдалеке, подсвеченное ярким золотом, напоминающее огромную филигранную драгоценность.
Дункан заставил себя улыбнуться, чтобы не выдать тревоги: если она вспомнила Вену, что еще она может вспомнить?
Они приближались к реке Дунай; сияющий город отражался в воде, и Дункан сделал над собой усилие, чтобы попытаться расслабиться. В машине играло радио, и он сосредоточился на музыке. Конечно, знакомясь с городом, где жили Штраус, Шуберт и множество других величайших композиторов мира – Бетховен, Гайдн, Моцарт, он предпочел бы слушать классику, но таксисту явно нравилась американская поп-музыка. Заиграла Don’t Speak, и Дункан принялся подпевать, ожидая, подхватит ли Джина. Этот хит звучал в Штатах всю весну, и все же жена его не узнавала. Дункан наблюдал за ней, надеясь увидеть, как с ее губ неосознанно слетят слова песни. Ее молчание успокоило его. Он выдохнул и с облегчением отвернулся к окну. Нет, она ничего не вспомнила. Никаких сомнений.
Машина пересекла мост и направилась вверх по Пратерштрассе в сторону их отеля. Дункан с Джиной решили поселиться недалеко от железнодорожного вокзала, в районе, где находился Пратер, знаменитый венский парк развлечений. Номер в этой части города стоил в три раза дешевле, чем в центре, и оба согласились, что деньги, сэкономленные на отеле, можно потратить на что-нибудь еще. Дункан задумался, сожалеет ли Джина о том, что пришлось отказаться от очарования ее любимых районов. Главная площадь Пратерштерн была на удивление простой, всего несколько деревьев и неуклюжие колонны. Улицы – темны и пустынны, а позади неторопливо двигалась канатная дорога. Дункан надеялся, что Джина не будет разочарована.
Их отель на Вальхерштрассе оказался еще более унылым, чем предполагал Дункан. Старомодный вестибюль с зеленым ковром, который казался покрытым плесенью, и люстрой, в которой отсутствовало несколько деталей. Мужчина за стойкой был одет в костюм, галстук-бабочку, имел редеющие волосы, зачесанные набок, и настолько красные губы, что казалось, будто они накрашены.
– Willkommen [8]. Леви, верно?
– Верно.
Они с Джиной поставили свои сумки на пол, и Дункан подошел к стойке регистрации.
– Комната готова. Мне только нужны ваши документы.
Мужчина взял паспорта Джины и Дункана и отвлекся на некоторое время, переписывая данные в свой гроссбух, затем принялся изучать фото.
– Мы можем забрать наши документы? – Дункан протянул руку.
– Конечно, мистер Леви, – улыбнулся мужчина. – Ваша фамилия – она еврейская, не так ли?
Дункан одновременно встревожился и испытал облегчение – только лишь? Так любопытство этого человека вызвано еврейской фамилией? Дункан заколебался, не зная, как к этому отнестись, но клерк поспешил его успокоить:
– Я очень люблю евреев!
Джина сжала руку Дункана, и они направились к лифту, в то время как портье занялся их багажом. Как только дверь лифта закрылась, Джина приподнялась на цыпочки, ее глаза расширились от наигранного удивления.
– Представляешь, он очень любит евреев!
– Точно, мы – его любимое блюдо после шницеля.
Она перестала смеяться и серьезно посмотрела на мужа.
– Тебе здесь некомфортно?
– Вовсе нет. – И тем не менее он все время был на взводе.
Его беспокойство было двояким и лишь усугублялось чувством вины за то, что его мать будет страдать, узнав, где он находится. Самая дальняя поездка, на которую его мать когда-либо соглашалась, – во Флориду, навестить двоюродного брата в Майами-Бич. Она ни разу не возвращалась на родину в Эльзас – провинцию Франции, граничащую с Германией, вечный предмет споров. На время немецкой оккупации его мама осталась на попечении католической семьи, в то время как ее родители спасались бегством через Альпы. Его родственники, пережившие войну, отправились в США. Миссис Леви всегда плохо отзывалась о Европе. Подрастая, Дункан питался исключительно американской кухней, и когда единственными языками, которые предлагались к изучению в его школе, оказывались немецкий и французский, его мать неделями отчитывала директора. От европейской музыки она отказаться не смогла, но сделала все возможное, чтобы забыть континент, который навсегда остался для нее опасным и коварным, независимо от того, сколько времени прошло после событий, сформировавших ее восприятие. Став старше, Дункан пытался избегать «европейских» тем, дабы лишний раз не столкнуться с ее негативом, но, находясь здесь, в родной стране Гитлера, он не мог не чувствовать, что стыд, который он с детства носил в себе, усиливается.
Естественно, он никогда не сможет рассказать маме подробности этой поездки.
По ее мнению, он находился в Лондоне – эта часть того, что он сказал Джине, была правдой, хотя он не передал остаток истории, которую поведал матери: якобы он искал возможность для развития своей карьеры через бывшего соседа по комнате в колледже – Блейка. Такие выдумки были не в новинку. Дункан все свое детство рассказывал родителям то, что они хотели услышать. Его отец, мягкий и сговорчивый, мог смириться с правдой, но на него давила необходимость скрывать ее от жены, для которой правда оказывалась невыносимой. Так что с раннего возраста Дункан научился утаивать все, что могло огорчить тех, кого он любил. Он считал, что лжец, который просто замалчивает и недоговаривает, чтобы угодить другим, – по крайней мере добрый лжец.
