Когда пилот ушел, Буш разложил на столе карту южной части Англии. От места посадки в Нью-Форесте до Блэгдона езда два – два с половиной часа. Или больше – если преступники намеренно выберут окружной путь. А это весьма вероятно, поскольку они могли предположить, что едва архиепископ будет благополучно возвращен, дорожная полиция в районе Нью-Фореста получит приказ проверять все проходящие машины. С учетом всего этого человек, посланный наблюдать за домом Шубриджей, должен сообщить об их прибытии часа через три-четыре.
Звонок раздался на рассвете, без четверти пять. Агент звонил из автомата в Блэгдоне, доложил, что двадцать минут пятого Шубриджи подъехали к дому в небольшом фургоне.
Буш, у которого рассеялись последние сомнения, обернулся к Грандисону.
– Они на месте. Полчаса как вернулись. Грандисон кивнул.
– Тронемся в восемь. Надо хоть пару часов поспать и позавтракать. Одиннадцать утра – вполне пристойное время для воскресного визита.
– Мы вдвоем? Вы и я?
– Да. Теперь это наше частное дело. Никакого шума, никакой полиции, просто небольшое сведение счетов: насилие в ответ на насилие. Другого пути у нас нет, пока люди не поймут, что компромиссами со злом ничего не добьешься. Что иногда надо пожертвовать чьей-то жизнью, чтобы гарантировать безопасность других. Если бы обстоятельства потребовали, Шубридж без колебания убил бы архиепископа. А убить может тот, кто сам готов на смерть в случае провала.
– Так в открытую и поедем?
– А что такого? Дом стоит на отшибе. Пешком к ним никто не ходит. Откуда им знать, чья это машина? Подъедем и войдем – вот и все. Признайтесь, Буш, вы не чаяли дождаться этого момента?
– Да уж. Что верно, то верно. Грандисон улыбнулся.
– Надо знать на что ставить! Молитва и удача всегда вывезут. Я усердно молился, а вам улыбнулась удача. Справедливое разделение труда. Выдержим этот принцип до конца.
Он достал из кармана монетку, подбросил ее в воздух и поймал, прихлопнув ладонью.
– Если орел – вам достанется женщина, если решка – мужчина. Идет?
Буш кивнул, и Грандисон убрал ладонь.
– Решка. Вам по-прежнему везет! Вы ведь хотели, чтобы вам достался именно он? Буш снова кивнул.
***
В воскресное утро – это было первое воскресенье в апреле, шестое воскресение Великого Поста, Вербное воскресенье – по ярко-голубому небу плыли белые клочья облаков, зеленел молодой листвой боярышник, тяжелые головки нарциссов раскачивались на ветру. Джордж, весело насвистывая, подсыпал своим птицам свежий корм и наливал воду в поилки. Альберт сидел и наблюдал за хозяином. Настроение у Джорджа было превосходное. Рано утром к нему пришла одна деревенская мамаша со своим сыном – рослым, сильным, жизнерадостным пареньком лет шестнадцати, который давно нравился Джорджу: мальчик был чистоплотный, аккуратный и теперь вот захотел у него работать. Царапина на фургоне тоже дело поправимое – пара фунтов, и фургон снова будет как новенький. Так что в понедельник, прямо с утра, можно приступать к работе. Все будет хорошо. Он еще покажет, на что способен! «Солнечные сады Ламли. Предприятие с ограниченной ответственностью». Но с неограниченными возможностями. Точнее, с безграничными. Успех не за горами. Он чувствовал это нутром.
***
В воскресное утро солнце ярко светило в окно столовой в Рид-Корте, отражаясь в начищенном серебре приборов и согревая своими лучами снежную белизну накрахмаленной скатерти. Но мисс Рейнберд была не в духе – ночью она плохо спала. Вот уже две ночи подряд она не высыпалась – даже херес не помогал. Ей не давал покоя какой-то сон, но проснувшись, она не могла его вспомнить. Растревоженная, она просыпалась рано и, лежа в кровати, поневоле снова и снова возвращалась мыслями к Эдварду Шубриджу, который с такой бесцеремонностью отрекся от Рейнбердов. Наглеца следовало бы проучить. Что он о себе возомнил? Внебрачный плод сестриной глупости! И кто его воспитывал? Ничтожный шофер, дружок-собутыльник беспутного Уолтона. И подобный субъект преспокойно заявляет, что она может оставить себе все свои титулы, деньги, Рид-Корт – все, чем столетиями гордился род Рейнбердов! Ему, видите ли, ничего не надо. Незаконное отродье ирландского проходимца и ее мямли-сестрицы! Такой удар по самолюбию она снести не сможет. И не станет. Она не из тех женщин, которых так легко сбросить со счета. И последнее слово останется за ней, не за ним. Она поедет к нему и поставит его на место: скажет, что мадам Бланш ввела его в заблуждение, – о ее никто на это не уполномочивал; она сама, мисс Рейнберд, даже и в мыслях не держала что бы то ни было ему предлагать – денежные притязания с его стороны были бы совершенно безосновательными. Она позвонила Сайгону и распорядилась подать ей машину через полчаса. Если мистер Шубридж, вопреки элементарным правилам приличия, мог действовать через посредников, то мисс Рейнберд это не пристало. Бывает, что для восстановления душевного равновесия приходится делать что-то малоприятное, но действовать нужно только самому, не перекладывая на других. Это правило она усвоила давно и следовала ему неотступно.
***
В воскресное утро, за десять минут до начала заутрени, Мартин Шубридж решил пропустить службу, хотя за это ему могло потом здорово попасть. В церкви такая скукотища, а он как раз наметил себе сходить на ферму, куда пристроил своих хорьков. Несколько дней назад он купил у знакомого егеря самочку черного хорька и теперь хотел проверить ее в деле. Вокруг фермы, вдоль живой изгороди, было сейчас полно молоденьких кроликов. Его, конечно, уличат и накажут, но это его не пугало. Если у тебя голова на плечах, от наказания можно увильнуть – и по этой части он был большой мастак; а не удалось выкрутиться – тогда уж получай что причитается. Все равно через два дня начинаются каникулы, и он уедет домой. Там никто не наказывает, там его понимают, там жизнь, которая подходит ему по всем статьям. Он шагал, засунув руки в карманы и насвистывая на ходу, – светловолосый, ладный поджарый, как отец, в свои пятнадцать лет на редкость наблюдательный. По дороге он все примечал: овец на далеких склонах холмов, корольков и синичек, тенькающих в живой изгороди, характерный кроличий след в подсохшей луже у края поля. Пока он будет заниматься своими хорьками, наверняка заявится Мейбл, фермерская дочка, на год старше его, и начнет крутиться рядом в расчете затянуть его на сеновал. Но сегодня ей ничего не светит: не станет он с ней возиться и попусту тратить время. В небе появилась пустельга и зависла над дальним краем поля. Он немного постоял, наблюдая за птицей. Самец; голова опущена – высматривает на земле добычу. Перед глазами у него возникли холмы Медип-Хиллс, убегающие вереницей от самого дома… Свой дом и все, что вокруг, он любил. Но придет время – и он увидит другие места, в тысячу раз лучше, и полюбит их еще сильней. Так обещал отец. И мальчик пошел дальше, тихонько насвистывая. Впереди жизнь, и она полна обещаний – в ней столько интересного! Нужно только знать, чего хочешь – и не упускать своего.
***
В воскресное утро с моря дул теплый западный ветер, и Шубриджи спали дольше обычного. Эдвард Шубридж только что открыл глаза, жена еще дремала. Спальня находилась на северной стороне дома, и они никогда не задергивали шторы на ночь. Сквозь хрустально-прозрачный воздух была отчетливо видна вереница холмов, сбегавших уступами к долине, за которой лежало море. Уже апрель; весна набирает силу. В реки вот-вот начинает заходить на нерест первый лосось. На прибрежные утесы островов Стип-Холм и Флэт-Холм скоро слетятся на гнездовье морские птицы.
Чибисы уже давно разбились на пары, а по утрам, вот как сейчас, можно уже услышать жаворонка. Шубридж лежал, чувствуя приятную опустошенность. В памяти почему-то всплыли записки архиепископа, которые он взял у него на просмотр и позволил забрать с собой. В сущности, это было исследование христианской морали, и тот критический анализ, те аргументы, которые он там обнаружил, заинтересовали его гораздо больше того, что ему доводилось читать по теологии. Правда, это были только заметки и наброски, не предназначенные для публикации. При других обстоятельствах он бы охотно побеседовал с автором. Он был почти со всем согласен, за исключением абсолютно неверной трактовки человеческой природы. Чтобы вновь обрести добродетели, которые архиепископ призывал ценить превыше всего, мир должен был бы шаг за шагом пройти обратный путь к своим истокам. Вплоть до Адама и Евы. Стоило нашим прародителям покинуть рай, как они тут же повернули не туда. Нет, человечество безнадежно. Оно губит себя собственными руками. И это медленное самоуничтожение уже ничем не остановить. Даже тот крохотный рай, который он намерен создать для себя, жены и сына, – даже он неизбежно разрушится. На их жизнь хватит, но когда там будут жить сыновья сыновей его сына…, да, рано или поздно и его рай погибнет. Он считал свой замысел неуязвимым. Он сознавал, что его мечта стоит в одном ряду с узкими, эгоистическими людскими стремлениями – кто-то хочет стать президентом фирмы, кто-то – возглавить колледж или церковный приход. Но тем не менее он должен выполнить задуманное. Иначе жизнь теряет всякий смысл. И алмазы в замшевом мешочке дадут ему возможность это сделать. Мир неминуемо превратится в огромную свалку, где будут копошиться и искать себе пищу среди отбросов те, кто еще уцелел. Он желал только одного – при жизни избежать этой жалкой участи и спасти от нес своих близких.
