Неподалеку три какие-то девчонки ждали автобуса, сидя на скамейке. Они смотрели на него с таким любопытством, будто из-под его серого костюма вылезло старое одеяние Брата Голос. Их нужно было как-то отвлечь, успокоить.
— Жарко сегодня, — сказал он.
Одна из девочек по-прежнему не спускала с него глаз, другая прыснула, третья отвернулась.
— В такую жару приятно думать о чем-нибудь прохладном.
Они снова не ответили. Затем самая высокая чопорно произнесла:
— Нам нельзя разговаривать с незнакомыми мужчинами.
— Какой же я незнакомый? Смотрите — я самый обыкновенный человек…
— Лаура, Джесси, пойдемте, мама будет недовольна…
— …хожу каждый день на работу, всего хочу, всего боюсь, но знаю, что когда-нибудь стану свободным, как птицы. Надо только подождать. Еще чуть-чуть подождать.
Он понимал, что девочки ушли и он разговаривает с пустой скамейкой, но было ясно, что именно так и должен вести себя обыкновенный человек, когда его никто не слушает, — разговаривать с пустыми скамейками, молчаливыми стенами и потолками, глухими деревьями, пустыми зеркалами, закрытыми дверями.
Он пошел дальше. Это был богатый район. Лужайки перед домами становились зеленее, заборы — выше, но у самих домов вид был почему-то нежилой, словно богатые хозяева выстроили их напоказ, а сами отправились жить в другое место. Изредка он слышал, как хлопает дверь, открывается и закрывается калитка, лает пес. «Они здесь, — думал он, — они все здесь, но прячутся. Потому что боятся меня, обыкновенного человека».
Дойдя до Грингроув-авеню, он остановился, переминаясь с ноги на ногу, чтобы унять боль. С каждым шагом туфли жали все сильнее и сильнее, и он подумал, сколько обычных людей ходят целыми днями по городу в тесной обуви прежде, чем кого-нибудь убить. Наверняка немало. Во всяком случае, больше, чем полагают другие обыкновенные люди. Значит, ничего необычного в его цели нет. К тому же Карма клялась отказаться от мира зла и стяжательства. Теперешнее богатство помешает ей ступить на гладкую золотую почву райского сада. Он облегчит ей путь к спасению.
Иногда, вспоминая годы, проведенные в общине, он ненавидел Учителя и презирал оболваненных им Братьев и Сестер, но такие моменты были редкостью. Ежедневное повторение догм и правил оставило в его мозгу глубокий след, и он не мог разровнять его, как разравнивал в стогу отпечаток своего тела, не мог спрятать поглубже, как мусор под листьями и сосновыми иголками. Город казался ему воплощением зла.
Праздные мужчины и раскрашенные женщины были отмечены дьявольской печатью, богохульствующие язычники въезжали на больших, шикарных машинах прямо в ад.
А на нем была печать благочестия. Ее-то и разглядели девочки на автобусной остановке, ее, а вовсе не серое одеяние Брата Голос. И сразу поняли, что он необыкновенный человек, который пришел свершить необыкновенное дело. Хотя девочки были уже далеко, он на всякий случай ускорил шаг, чтобы оказаться от них еще дальше. На некоторых домах были только номера, на других — номера и фамилии владельцев. Возле дома № 1295 на небольшом чугунном столбе висела табличка: миссис Харли Бакстер Вуд. Ее дом тоже казался пустым, но он знал, что это не так. По телефону Карма говорила сначала настороженно, потом с любопытством, потом охотно. Он знал, что в глубине души она очень любит мать и их вечные ссоры мало что значат.
Он не стал звонить, а легонько постучал указательным пальцем по ромбовидному стеклянному окошку в двери. Никто не ответил, но он не сомневался, что Карма дома. Ему представилось даже, что он слышит ее быстрое, взволнованное, беззащитное дыхание по ту сторону двери. Так дышал попугай, прежде чем уронил головку, закрыл глаза и умер у него на ладони. Он похоронил его под мадроньей, а потом взял топор и порубил клетку на куски. Он помнил, какой испытывал восторг, когда крушил топором прутья — словно сам себя выпускал на свободу. Когда восторг улегся, он выбросил то, что осталось от клетки, в овраг, будто убийца, прячущий следы насилия.
— Карма!
Да, он отчетливо слышал ее дыхание.
— Это я, Брат Голос. Ты что, не узнала меня? Посмотри внимательней, не обращай внимания на мелкие перемены. Это я, слышишь, глупая девчонка?
Он прижал губы к щели в двери.
— Ну же, Карма, открой! Я тебе должен сказать что-то важное.
И она наконец ответила тонким, срывающимся голосом:
— Скажи оттуда.
— Нет, не могу.
— Я… я боюсь выходить.
— Стыдись, Карма. Мы знаем друг друга много лет. Я тебе как родной дядя. Я отдал тебе самое дорогое, что у меня было, — пишущую машинку.
— Вовсе она не твоя, — сказала девочка. — Ты украл ее из автомобиля О'Гормана.
— Ты называешь меня вором? Клянусь, это моя машинка!
— Я знаю, откуда ты ее взял.
— Кто-то обманул тебя, глупая девчонка, а ты и рада повторять. Правду знаю один я, и уж конечно ничего не скажу, пока ты не откроешь дверь.
— Но тетя все еще дома. Она наверху, в своей комнате.
Это была такая наивная ложь, что он едва не рассмеялся. Но даже если бы тетя и была дома, какой она могла быть преградой? Ее горло тоже нежнее мужской бороды.
— Какая ты смешная, маленькая лгунья, — сказал он с нежностью. — Помнишь, как ты дразнила меня, как спрашивала: «Брат Голос, где твой голос?» Хотела, чтобы я заговорил. Но я не мог себе этого позволить. Люди, у которых есть тайны, должны молчать, и я молчал. А потом предал себя во сне. Я всегда сам себя предавал. Только представь, я сделал это во сне, когда меня никто не понукал, не расспрашивал.
Она молчала, и ему показалось, что он снова в лесу, один, и пытается объяснить что-то существам, которые не желают его слушать.
Мимо проехала полицейская патрульная машина, и он выпрямился, придав лицу солидное выражение. Он был священником, зашедшим субботним днем к прихожанам. Он всегда мечтал стать священником. Ему всегда хотелось, чтобы люди шли к нему за советом.
Машина скрылась из виду, оставив в его душе легкое беспокойство. Что, если те девочки с автобусной остановки, возвратившись домой, рассказали о нем матери, а она позвонила в полицию? Тогда двое полицейских в машине его выслеживают. Возможно, сейчас они его не заметили, но если им вздумается вернуться… Нет, чепуха. Почему они должны возвращаться? У матери девочек не было оснований сообщать о нем в полицию. Он не нападал на них, не пытался увести за собой, не предлагал мороженого. Глупые девчонки, глупая мать, у них нет никаких оснований…
* * *
— Патруль его заметил, — сказал Куинн. — Продержись еще несколько минут, Карма.
— Не могу.
Куинн стоял рядом, Марта обнимала ее за плечи, но все равно Карме было страшно, как никогда. Она видела, что они тоже боятся, и это было страшнее всего. Девочка понимала, что двое взрослых боятся не стоящего за дверью человека, который, конечно, опасен, а чего-то другого, более серьезного и значительного. Карма взглянула на побелевшие губы Куинна, на черные круги под глазами Марты.
— Не могу. Я не знаю, что еще сказать.
— Сделай так, чтобы он сам говорил.
— О чем?
— О себе.
Карма подошла к двери.
— Где ты прятался, Брат Голос? — громко спросила она.
Вопрос рассердил его. Почему она считает, что он прятался, как преступник? Он образованный и культурный человек, а в лесу решил жить, потому что ему там больше нравится.
— Я не могу стоять тут до вечера, — раздраженно произнес он. — Нас ждет твоя мать.
— Где? — спросила Карма.
— В доме у друзей. Она очень больна, можно сказать, умирает, и просила, чтобы я тебя привел.
— Что с ней?
— Неизвестно. Она запретила вызывать врача. Может быть, ты убедишь ее это сделать?
— А где живут эти друзья? Далеко?
— Совсем рядом.
«Да, совсем рядом, гораздо ближе, чем ты думаешь, нужно сделать всего один, последний шаг. Последний в твоей жизни».
— Она очень плоха, Карма. Надо торопиться.
— Ладно. Я сейчас выйду.
— А разве ты не пригласишь меня войти? Невежливо держать человека на пороге.
— Нет. Мы разбудим тетю, и она меня не пустит. Она ненавидит Башню. Тетя считает, что…
— Ладно, хватит болтать. Собирайся скорее.
Он ждал, поглядывая, не едет ли полицейская машина, и считая про себя секунды, вернее, они сами считались, отдавая ему честь, как игрушечные солдаты: один, сэр, два, сэр, три, сэр, четыре, сэр, пять, сэр, шесть, сэр.
Славные ребята, эти секунды. Всегда называли его сэр, почтительно и дружелюбно. Да, они любили своего генерала. Они знали, что когда-то он был обыкновенным человеком, но постепенно рос над другими и стал командиром времени. Он тронул звезды на рукавах. Сейчас, при дневном свете, их, конечно, не было видно. Они спускались к нему с неба ночью.
Сто четырнадцать, сэр. Сто пятнадцать, сэр. Сто…
Он вздрогнул. Игрушечные солдаты превратились в полицейских в синей форме, они не отдавали ему больше честь, не называли своих имен, а, наоборот, спрашивали грубыми голосами, как его зовут.
