— Увидите знакомое лицо — скажите. Надо будет — еще раз прокрутим пленку, — сказал мне Кемлеман.
Тут пленка оборвалась, и агент быстро вырубил ток.
— Сейчас я ее склею, у меня есть пресс.
Воспользовавшись паузой, я спросил у Кемлемана, откуда эта пленка.
— Мы ее нашли в одной заброшенной церкви, в паре веллингтоновских ботинок, на которые не сразу обратили внимание. Судя по кодовому клейму на пленке — кстати, она со склада негативов «Агфа», — эта партия была продана в Милане. Вы знаете кого-нибудь в тех краях?
— Не совсем тех. Возможно, голый мужчина — это старик, которого я видел в Венеции. Маска очень похожа на венецианскую, впрочем, это еще ни о чем не говорит. Такую можно купить где угодно.
Снова погасили свет и включили проектор.
— Потеряли семь кадров, — сказал агент. — Пленка такая хрупкая, может опять порваться.
— А если пустить на малой скорости — выдержит?
— Надо попробовать.
— Попробуйте.
Агент изменил скорость. Голый пьеро просеменил мимо зеркала к кушетке, где, обложенный гирляндами виноградных листьев, как скорбный Бахус, лежал маленький худенький мальчик, тоже голый. Когда его показали крупным планом, я увидел широко раскрытые глаза, безучастно устремленные в камеру. Ребенка, видимо, накачали наркотиками. Пьеро склонился над ним и стал гладить его тщедушное тело, ласкал незрелые гениталии. Затем пошли темные кадры, когда же видимость восстановилась, старый пьеро уже сидел на кушетке, а ребенок, стоя на коленях, сосал у него между ног. Хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть всей этой мерзости. И хотя смотрели мы не из праздного любопытства, я считал, что пора прекратить этот кошмар. Все же я заставил себя смотреть дальше и вдруг заметил еще одного мужчину, тоже голого. Он сидел на том, что по-театральному называется гамлетовским стулом, в замысловатой, в виде бабочки маске и наблюдал.
— Остановите, — попросил я.
— Мы не можем долго держать кадр, он выгорает от лампы, — объяснил агент у проектора. — Но в нашей лаборатории кадр можно увеличить, отпечатать и отсканировать на компьютере.
— Рискнем, — возразил Кемлеман и повернулся ко мне: — Что вас заинтересовало?
— Маска, маска-бабочка.
— Ну и что?
— Разве я не говорил вам, Сеймур коллекционирует бабочек. Я видел его коллекцию. Но, может быть, это просто совпадение?
— Вы думаете, под маской Сеймур?
— Нет. Он не такой крупный и совсем по-другому сложен.
— Кто же тогда?
Я не мог внятно ответить, настолько чудовищным было возникшее у меня подозрение.
— Можно еще раз прокрутить?
— Перемотайте, — скомандовал Кемлеман.
Кадр повторили. Маска-бабочка появилась лишь в самом конце, после сцены с изнасилованием ребенка. Этот тип стал мочиться на мальчика, вялого и неподвижного, как тряпичная кукла. Слава Богу, если он накачан наркотиками, подумал я.
Когда зажгли свет, я увидел, что Кемлеман сидит сгорбившись, прикрывая обеими руками рот, и выжидательно смотрит на меня.
— Прокрутить еще раз?
— Нет.
— Ну, и что скажете?
Я ответил, тщательно взвешивая каждое слово:
— Я уверен, это тот самый дом в Венеции, в который меня водили. Я сразу узнал покрывало на диване. Не помню только, где оно лежало тогда. И первого мужчину узнал, его потом нашли мертвым в борделе. Впрочем, я могу и ошибиться.
— А второго мужчину вы когда-нибудь видели?
Во рту у меня стало сухо, словно я долго жевал вату. Хотелось плакать — от жалости то ли к малышу, то ли к самому себе при мысли, что жизнь моя уже не будет никогда прежней.
— Вряд ли я смог бы утверждать это под присягой, — начал я, запинаясь, — но, по-моему… В общем, мне кажется, что второй… это мой друг Генри.
На Кемлемана это не произвело особого впечатления. Не тот был момент. Он только пристально посмотрел на меня, кивнул и поблагодарил.
— Теперь становится ясно, почему он оказался в аэропорту Венеции, если, конечно, вы не ошиблись. Старик в белом костюме, вилла с потайными комнатами… все это пока только привходящие обстоятельства, уверяю вас. Но это больше, чем мы имели.
Он обернулся к агентам.
— Выберите побольше кадров, увеличьте и отсканируйте на компьютере. Особое внимание обратите на двух мужчин: вид сзади, вид спереди — все, что, на ваш взгляд, может служить наводками. И мальчика крупным планом. Отошлем их в Венецию, может быть, там узнают пропавшего ребенка. — Потом обернулся ко мне: — Вы сказали, он был членом парламента?
— Да.
— Значит, Лондону будет не так уж сложно выслать нам несколько фотографий?
— Разумеется!
Он дал агентам еще какие-то указания.
— Сделайте это как можно быстрей. Действуйте через наше посольство в Лондоне, чтобы не было никаких утечек. — Впервые за все время в его голосе зазвучали эмоции. Он налил в стакан воды и снова принял таблетку. — Пока вы здесь, я хотел бы провернуть еще одно дело. Как вам известно, мы прослушиваем телефон в их доме, но они, сволочи хитрые, телефоном почти не пользуются. Общаются, видимо, через компьютер, а эту систему мы пока не просекли. Но однажды поймали интересный звонок. Поставьте пленку.
Эта пленка, как и обычно, записывалась на малой скорости, чтобы улучшить качество звука. Поэтому скорость пришлось увеличить. Начало записи было малоинтересным. Сначала женский голос, я сразу узнал голос Софи, требовал в местной чистке пропавшую юбку. Потом мужчина делал заказ в винном магазине. И лишь когда на пленке послышался телефонный звонок, Кемлеман подтолкнул меня локтем.
— Вот сейчас, — сказал он и дал мне наушники. Я слушал внимательно. Трубку поднял мужчина, говоривший с незнакомым мне акцентом. «Позовите Сеймура», — попросил звонивший с явно британским произношением. После паузы к телефону подошел Сеймур. Дальше последовал такой диалог:
«— Новости есть?
— Все спокойно. Что у тебя?
— Этот новый клиент готов закупить весь чикагский запас.
— Значит, поездка остается в силе?
— Если он не слиняет в последний момент.
— А деньги надежные? Помни, нужны наличные.
— Конечно, я ему сказал.
— Как Софи?
— За нее не волнуйся.
— Я-то не волнуюсь, а тебе надо бы. Что еще? Был ответ из Лондона?
— Нет, они потеряли след. Жаль, что мы не позаботились об этом в Нью-Йорке.
— Ладно, займемся этим потом. Ты сменил коды?
— За кого ты меня принимаешь? Мы сделали это сразу.
— Просто проверяю. Итак, если больше не позвоню, встретимся в похоронном зале, как условились, только мне не звони».
Разговор закончился. Я снял наушники.
— Что-нибудь поняли? — спросил Кемлеман.
— Несомненно звонил англичанин, говорил с легким американским акцентом, как и все прожившие здесь некоторое время.
— Это Генри, ваш друг?
— Вполне возможно, — ответил я после паузы.
— А более определенно сказать не можете?
— Трудно. Давайте еще раз послушаю.
Я снова прослушал диалог, нагнувшись к самому динамику.
— Да, это он. Я почти уверен. — Сердце у меня бешено заколотилось. — А разговор они вели о поездке в Чикаго. Именно об этом мне говорила Софи. Похоже, он о Софи беспокоится. Неужели они что-то заподозрили?
— Вы угадали. — Разговаривая со мной, он расхаживал по комнате. — Похоронный зал, — сказал он. — Почему похоронный зал?
Вдруг он быстро вышел из комнаты. Я заколебался: следовать мне за ним или остаться, и посмотрел на агентов. Один из них сказал:
— Он плохо переносит такие дела из-за истории с его дочерью.
Кемлеман вернулся, и я не успел ничего спросить.
— Пойдемте, — сказал он.
Я вышел за ним на вертолетную площадку. На этот раз он был очень разговорчив.
— Мы разместили группу в недостроенном доме в полумиле от дома Сеймура, ведется непрерывное наблюдение. На наше счастье, там тупик — к дому идет только одна дорога. Понимаю ваше состояние после всего пережитого, но не могу не сообщить вам еще одну новость. Утром я получил факс из Флориды. Там в парке пропал ребенок. И сразу подняли полную тревогу. Перекрыли все входы и выходы. К счастью, ребенка удалось найти минут через двадцать, это был семилетний ребенок, но похитители уже успели подстричь ему волосы, перекрасить их в другой цвет и вставить ему контактные линзы. Преступников взяли, когда они собирались переодеть его в девочку.
— Господи!
— Муж и жена, с виду самые обыкновенные люди. Оказалось, их разыскивают в трех штатах по сходным обвинениям. Такая мразь недостойна никакого снисхождения. Был бы счастлив повернуть рубильник и поджарить их на стуле.
Я был до того измучен, что, снова сев в вертолет, не испытывал ни малейшего страха. Вообще ничего не испытывал. Я и представить себе не мог, что существует мир, полный пороков и извращений. Кемлеман, видимо, умел читать чужие мысли, потому что в машине, по пути в мой отель, вдруг сказал:
